Я отвлеклась меньше, чем на пару минут, а уже пропустила, как Эмили начала медленно сходить с ума. Мы все это делали в той или иной степени, но кто-то прятал это в себе, притворялся долго и упорно, что научился вести себя подобающе, кто-то забывал, что стены слышат, а кто-то уже был без головы. (Это я о себе). Эмили отказала двум Серым и Андре, который выбирал себе пару по цвету кожи, если не по половой принадлежности.

На мгновение я ощутила, как растет к ней уважение. Никакого счастья без любимого, любившая больше всех, смерть ради любви… Где же ваша вечная любовь, о которой не писал только ленивый? Траур на всю оставшуюся жизнь, венец безбрачия, реки воплей и хныканья о потерях. Это по мне.

Думаю, я буду заниматься подобным ближайшие годы.

Из вежливости все же поинтересовалась причиной отказа. Эмили мягко склонила голову на бок и провела рукой по утянутому в корсет животу. На губах заиграла лукавая улыбка, пока она перегнулась ближе ко мне, опаляя дыханием ухо.

«У нас будет ребенок».

«Нас» мне не понравилось. Надеюсь, что это не намек на сплоченность жителей, командный дух и прочее дерьмо. Я к этому выродку, конечно, если он реален — не имею ни малейшего отношения. Может, стоило ударить ее тростью в живот? В этих стенах все равно не родить кого-то приличного, а размножаться, зная, что происходит снаружи… Я вовремя отогнала мысли о мачехе, проделавшей долгий путь по выжженному Техасу.

Сколько прошло с самочинной казни? День? Неделя? Месяц? Господи, я совсем запуталась в числах!

Девчонка выглядела счастливой, поглаживая живот, будто бы вот-вот на сносях. Меня затошнило.

Оставив Коко с ее глупым жеманством перед кем-то из надзирателей в черном, Галлант подскакал ко мне, протягивая руку. Подошел бы он так к настоящей мисс Венебл? Уверена, трость оказалась бы в у него в заднице при таком раскладе. Бальные танцы или их подобие ассоциировались с окончанием старшей школы. Не хватало бутоньерок на запястьях и завешенных драпировкой баскетбольных колец спортивного зала.

— Трость можно и оставить, — подсказал цирюльник, когда я коснулась его руки, поднявшись с нагретого места.

Ладони у него прохладные и мягкие. Тыльная сторона блестела от обильно нанесенного крема. Пальцы так и летали, прикасаясь к моим, будто в акте демонстрации того, как легко он может накрутить с десяток косяков на вечеринке. Хороший навык.

— У тебя маска, — напомнила я. — Трость — неотъемлемая часть образа.

Галлант хмыкнул. Бутоньерка все же была — отвратительная лиловая брошь в виде розы на лацкане пиджака. От него пахло приторными отдушками средств для укладки - будто заходишь в салон красоты и мнешься у порога, интуитивно выбирая мастера.

— Завтра Венебл, настоящая Венебл, сдерет с тебя кожу, — прошептал он. Клюв маски коснулся обнаженного участка кожи, выбив легкий вздох.

Мне хотелось поблагодарить его за заботу и напомнить о паршивой наблюдательности. Может, любимая глава Третьей станции облачилась во что-то лиловое, затерялась среди столов или притворялась книжным стеллажом? Абсурдно.

Золотая сережка с бриллиантом на мочке уха задорно блестела. Он всегда носил ее или приберег для праздников? Не исключено, что я снова забыла о мелочах.

— Завтра, — уподобляясь его манере, я перешла на шепот, — никогда не настанет.

На его лице (пусть и скрытом маской купца Панталоне) проскользнула тень подозрения и неуместного смущения, словно мои слова вогнали его в ступор. Он покосился на искушающе-красные яблоки, плававшие в чане словно вздувшиеся тела утопленников.

Я выдохнула и пояснила:

— У нас бесконечное сегодня.

***

Обещанный «праздник» имел вполне типичный сценарий: сборы, ужин, подарки, веселье. Я хотела изменить несколько пунктов, а потому вначале был ужин. Условный, конечно.

Говорят, что месть — блюдо, которое следует подавать холодным.

Я предпочла натощак.

Пятничный вечер прошел в затворничестве. Я не ложилась и ограничилась тем, что сняла с себя платье, выбросила в огонь корсет (отчего помещение ненадолго окутало дымом) и всю ночь сидела на кресле, поджав колени к груди. Майкл так и не оставил меня в одиночестве. Когда уже зародилась призрачная надежда, он вернулся с ноутбуком и принялся что-то печатать. Настолько быстро, будто бы и не сверялся ни с одной из букв на клавиатуре.

Внятного ответа о судьбе своего ноутбука я не получила. Лэнгдон отмахнулся, мол, знал, что мне пригодится техника. Правдивость этих слов я умножила на ноль.

— У тебя что, доступ к интернету?

— Отчетность необходима для истории.

Я внесла предложение свести бюрократию к минимуму в новом мире. Он сказал, что подумает над этим. Больше я не хотела говорить. Оставила ценные минуты на то, чтобы поддаться сожалению и неуместным сравнениям, которые следовало бы сохранить для той же пресловутой истории. «Новые Адам и Ева» затерялись среди прочих книг. Мне хотелось, чтобы книга была найдена, но не прочитана от корки до корки.

Думать ни о чем не хотелось. Я ощущала себя в большом аквариуме с непредсказуемым скорпионом и попыталась представить дальнейшую жизнь, где предстоит существовать под одной крышей с этим человеком, наблюдать за происходящим снаружи. И тел, и пострадавших от радиации слишком много, чтобы спокойно жить на поверхности. Если последние не умрут в ближайшее время, то цивилизованный оплот человечества окажется в меньшинстве и падет под их натиском.

К вечеру Венебл, полная решимости, постучалась в свой бывший кабинет. Визит носил сугубо официальный характер: решение «рабочих» моментов.

От стука меня передернуло, но Майкл любезно произнес: «Да, входите», хотя подходяще прозвучало бы «идите к черту». Я вжалась в ступени винтовой лестницы, ведущей наверх, следя за каждым шагом сколиозной суки. В моих глазах Венебл — враг, который должен стать подношением безымянным богам. Выкрикнуть «Слава Сатане» у меня не хватит духу. Это своего рода богохульство.

Она сделала два шага и вновь загремела трость. Вильгельмина ластилась к нему кошкой, втаптывая в пыль свою гордость собственными ногами. Спорим, если спросить ее об этом вечере, она вспылит и ни за что не признается. Я тоже не признаюсь в причастности к руинам собственной жизни.

К устранению Венебл мы пришли единогласно. Майклу не понравилось то, что она замышляла убить и его. Пытать, натравить эту дрянь, мисс Мид, но вытащить клешнями информацию о святилище, которого, в самом деле, не существовало. Да, был наиболее безопасный участок, где прятались сильные мира сего, впадая в уныние от того, что они наделали, но путь туда был воспрещен.

Библия говорит: «А если кто ударит раба своего, или служанку свою палкою, и они умрут под рукою его, то он должен быть наказан». Мне не терпелось свершить вендетту и поставить жирную точку, наказать, отомстить за кого-то кроме себя.

Не только за издевательства над собой.

Лэнгдон отдал мне тот шприц успокоительного яда с напутственными словами «найти ему лучшее применение». Мысли о внушении были отброшены. Не я ли, скрипя зубами, рыдала на полу собственной комнаты, а после прижимала мокрый комок — когда-то белый гольф — к глазу.

Смерть Венебл неминуема и в теории была чем-то обыденным.

Когда она стояла ко мне спиной, опираясь на дурацкую трость и водя плечами, обтянутыми черным неопреном с гипюровым воротом а-ля «Питер Пэн», сердце мое стучало в ушах. Я затаила дыхание и мягкими шагами двигалась к ней, держа в руках шприц, словно копье для убийства какого-нибудь мамонта. Защитный колпачок остался на лестнице. Тонкая иголка так и блестела, ожидая, как бы вонзиться в обнаженный участок кожи на лебединой шее.

Никакой дрожи на кончиках пальцев и рука, к удивлению, не трепыхалась.

Я ждала, что она повернется. Она должна была повернуться! Это не могло быть до омерзения просто. Венебл обязана обернуться, увидеть тень, что нависла над ее драгоценной жизнью и бессмертной душой, ударить тростью, оглушить, а после закончить начатое мною.