— Все же мне будет не хватать этого дома, — вполголоса говорила я сама с собой, водя пальцем по собственному отражению в трюмо.
— Дорогая, ты уже дома? — мамин голос из соседней комнаты заставил меня вздрогнуть, оставив на зеркале жирный отпечаток ладони.
— Да, мам, но я еще пойду, погуляю, — скороговоркой ответила я, вслепую вынимая из заднего кармана влажных шорт пластинку жевательной резинки. Мама уже появилась в дверном проеме и согласно покачала головой, будто бы не замечая, что ее дочь налакалась водки.
— Тут на столе, — она прошла в кухню, предлагая проследовать за ней. Я повиновалась. — Что это?
Наманикюренным ноготком указательного пальца мама пододвинула ко мне почерневшую серебряную цепочку. Глянцевый кружок пентаграммы под определенным углом демонстрировал печать Бафомета.
— Что это, — идиоткой повторила я. — Это мое, видимо забыла. Спасибо, мам.
Быстро застегнув цепочку, игнорируя волосы, что случайно попали в замок, я послала ей несколько воздушных поцелуев, схватила ролики из шкафа и выбежала из дома. Мокрая после пляжа одежда холодила тело, отрезвляя, точно контрастный душ. Под пальцами ног все еще ощущался ранее налипший песок, что теперь осыпался прямо в мою обувь. Теперь я думаю, что здесь нужно было выдать братца, выкрикнуть, что мать слепа, а эта сатанинская атрибутика лишь верхушка айсберга. Что нужно было сдать малолетнего идиота в психушку или под конвой, чтобы там кто-нибудь выяснил причины его девиантного поведения.
Разгоняться пьяной на любом транспорте, даже если это собственные ноги с привязанными четырьмя колесами — противозаконно и опасно для жизни. Я помню, как остановилась возле Берро Драйв — ноги сами несли туда, как на автопилоте, — и сразу ухватилась за бок, кашляя и надеясь, что это отгонит накатившую волной тошноту, иначе я вот-вот прочищу желудок на ближайшей заросшей лужайке.
Этого допустить было никак нельзя.
И тогда это произошло снова. Ощущение, будто кто-то с толикой презрения сканирует меня взглядом. Правда, теперь этот взгляд чем-то неуловимо отличался от того, что я чувствовала здесь раньше. Краем глаза я уловила какое-то движение по левую сторону улицы вблизи особняка. Поворачиваться нужно было быстро или же медленно, как показывают в фильмах, чтобы никого не спугнуть.
Что первый вариант, что второй был не самым лучшим, а потому я попросту развернулась на роликах, жалея, что до сих пор не переобулась и не повязала их удавкой на шею, связав за шнурки между собой.
На крыльце ближайшего дома стоял, прислонившись виском к колонне, парень. Вполне реальный, из плоти и крови. Чертовски притягательный парень у крыльца.
Есть те, кто попадает под категорию «симпатичных» или те, кого называют «хорошенькими» или того хуже — «миловидными». Эти прилагательные отлично подходят, если ты не можешь сказать человеку, что он далеко не красавец. Он или она миловидной внешности. Близко к страшненьким, но кому-нибудь понравится.
Парень же без труда попадал в категорию красавцев.
Слащавый, конечно, но все равно красивый. Глядя на него, даже со злости язык не повернется назвать его неказистым.
В нашей семье дела обстоят иначе. Джейка не назовешь привлекательным, но у него все еще впереди, а я всегда попадала под категорию симпатичных, которых сложно назвать уродинами (за глаза тоже), но без уникальности или изюминки, как часто любят говорить. Внешность и внешность. В детстве мама говорила, что я хорошенькая.
Слепые котята тоже хорошенькие.
Парень все еще смотрел на меня, пока я отчаянно попыталась вспомнить, могла ли видеть его раньше. Живя в одной части города больше года, сложно не запоминать людей в лицо, а я при этом частенько нарезала круги возле его дома. Впрочем, не исключено, что он приехал сюда пару дней назад.
Я вскинула руку, проявляя все свое техасское дружелюбие - в нашей провинции каждый считал своим долгом улыбаться друг другу до судорог.
Он по-ребячески быстро преодолел преграду в виде ступенек и оказался рядом со мной. Мы были примерно одного роста, отчего вблизи я с легкостью могла разглядеть россыпи юношеских прыщей на лбу и на носу.
“Ему, наверное, меньше лет, чем мне” — почти сразу же подумала я, улавливая заинтересованный взгляд в районе груди (не льсти себе) на чертовом, в прямом смысле слова, украшении.
Его звали Майкл. Никто и никогда не называл его Майком.
Жил он здесь с бабушкой Констанс, которую я, разумеется, не помнила.
Майкл напоминал мне брата в возрастном диапазоне от семи или восьми до десяти лет. Где-то непоседливый, стремящийся понравится, но не делающий это, как любят взрослые, заискивая перед тобой.
Единственная странность, бросившаяся почти сразу в глаза, заключалась в режущих слух речевых ошибках. Майкл иной раз говорил с глупыми ошибками, которые были бы простительны для того, кому английский не родной язык, но в голосе парня не различался акцент. Он ловко уходил от ответов про возраст, отнекивался от недавнего переезда и выражал большую заинтересованность украшением на моей шее, чем нашей беседой.
Я не исключала варианта, что причина была банально в том, что от меня несло спрайтом с водкой, жевательной резинкой и потом, а это, знаете ли, не совсем располагает к беседе. Что ж, такое тоже возможно.
Мне он тогда понравился почти сразу.
Было бы странно, если бы я испытывала к нему отвращение. Мы стали встречаться практически каждый день, говорили о какой-то ерунде и не хотели расставаться. Наши встречи прерывались его бабушкой, относившейся ко мне с настороженностью. Я ее не винила, обычно родители или другие родственники не особо радуются продолжительному общению детей противоположного пола. Ведь в итоге кто-то может родить, а кто-то перечеркнуть свою жизнь, зарабатывая на пропитание для выродка.
Второй странностью, а их, поверьте, было куда больше, стало то, что Майкл мог не контролировать себя, и порой язвительное дерьмо агрессии лилось у него изо рта, руки сжимались в кулаки. Его буквально всего передергивало от раздражения к абсолютно различным и не взаимосвязанным вещам, что настораживало.
Но я была влюблена, а если и нет, то мне нравилось проводить с ним время, хотя это совсем не походило на то, что раньше было с ровесниками. Никаких кафе, кино, глупого и неуместного держания друг друга за руку, когда вы оба смущены и у кого-то предательски потеют ладони. Отношения с мальчиками моего возраста разонравилось мне наверное, пару лет назад. Они склоняли к сексу, когда хотелось им, а не мне, слюнявили мне шею и водили ладонями по груди, точно гинеколог на школьном осмотре.
Забота о брате отошла на второй план.
Как-то раз Майкл задал вопрос, почему я катаюсь всегда здесь, и какой в этом смысл. Я ошибочно расшифровала слова в ключе старомодности, ведь большинство предпочитают скейтборды и прочие доски.
— Мне просто нравится чувство скорости, если разогнаться.
— Можно?
— Что? — я недоуменно посмотрела на него.
— Подтолкнуть тебя, тут же есть, где разогнаться, да?
Я помню, что смущенно кивнула, так как никто не предлагал мне подобное, хотя в его предложении не было ничего странного. Оно походило на какую-то своеобразную форму заботы, что ли.
Когда я была младше, видела, как это делали девчонки-старшеклассницы после раскуривания косяка. Одна из них, что была в кедах или кроссовках, разбегалась и толкала другую, что готовилась лететь с какого-нибудь подъема вниз, не боясь разбиться или сломать пару чьих-то хребтов.
Признаюсь, что я ожидала подобного, но Майкл не разбегался и, кажется, совсем не утруждал себя, а попросту оказался позади меня и толкнул вперед, отчего в первую же секунду почудилось, что он выбил из меня дух.
Это было сильно и заняло третью позицию в списке странностей Майкла с Берро Драйв, но я весело закричала, расправив руки в стороны, и наслаждалась тем, что могла просто ехать вперед, ощущать июльский ветер в волосах и поцелуи солнца на коже.
