Я коснулась чуть дрожащей от накатившей слабости рукой горла, провела пальцами чуть выше к лицу. Кожу стянуло из-за количества пудры, которой у Галланта было с избытком. Запах сандала, притаившийся в ткани, что сковывала запястье, ударил в нос. Ни муслиновых рюш, ни кринолина, ни пошлых кружев.

Грушевидные камни качались в такт каждому шагу, добавляли изысканности. Теперь я выглядела как леди. Ощущение не из приятных. Набалдашник трости ощущался в руке, как влитой. Не знаю, уместно ли такое сравнение, но ворон придавал могущественности и силы.

В музыкальной комнате галдят те, для кого «обязательное присутствие» — негласное правило. Они не смогут остаться за кулисами, в стороне от настоящего пиршества, даже если их головы будут поданы в качестве основного блюда. На аперитив «Лиловые» не согласны.

Стоит на последних ступенях воспользоваться тростью по назначению, как энтузиазм веселящихся убавляется. Я старалась имитировать ходьбу, которую слышала почти два года. Шаркающий шаг, грохот трости, неестественное волочение здоровых ног.

Вальяжно развалившийся до этого времени Галлант присвистнул: «Какой костюмчик!».

Разделение на «Лиловых» и «Серых» не изменилось. Никому из первой категории не пришло в голову притвориться прислугой. Каждый надел маску, будто бы за ней так легко скрыться. Как не старайся, свое дерьмо не утаишь.

— Это… Панталоне? — я указала на маску.

— М, наверное. А ты восприняла слова о маскараде буквально и стала…?

— Мисс Венебл.

***

Все началось с пятницы, когда Венебл объявила о том, что в воскресенье — День всех святых и по этому поводу будет устроена вечеринка, но поскольку мы интеллигентные люди, сливки сливок, элита, то это следует называть балом-маскарадом. Я так и видела, как девчонка Вандербилт сдерживается, чтобы не завизжать, и после тараторит: «Просто не верится! Наконец-то!», а Галлант вновь приговаривает, как ему жаль, что радости больше не разделить с бабулей.

О грядущем праздновании конца сбора урожая, который в этом году на редкость гнилой, мне сообщил Майкл, опередив Венебл на три шага. В своеобразном «выходе» таился скрытый смысл, не сомневаюсь.

— Я на него не пойду.

— Не иди, — пожал плечами Лэнгдон. — Мне все равно.

Это «все равно» не складывалось с ультиматумом обязательного посещения, выставленного дражайшей Вильгельминой. Он что-то задумал. Венебл сама бы не придумала этого.

— Почему сразу «задумал»? — с насмешкой спросил Майкл, сцепив пальцы в замок. — Может, мне хочется развеять людскую тоску. Чистой воды импровизация! Стоит перестать подозревать меня во всем, что вписывается в истории о злодеях.

— У меня есть веские причины изменить свое мнение? Ради всего, — я запнулась. Ничего «святого» больше не существовало. Соборы рухнули карточными домиками. — Не говори мне: «У нас нет причин для вражды». В один день у меня пойдет кровь из ушей от этой фразы.

Он снова усмехнулся. Я старалась не смотреть на его лицо, растворяясь в языках пламени за каминной решеткой. Перекинься бы оно на сухие книги, от этого места бы остались лишь не самые лучшие воспоминания.

Собственные мысли я рубила топором, словно поленья, не желая формулировать ни одного предложения, которое может отнести меня в недалекое будущее. Не хочу мечтать и надеяться, что в один день все закончится. Как показывает практика, что «здесь» плохо, что «там».

Я так устала.

— Допустим, если я пойду, то… Я хочу праздник. Настоящий праздник.

Его руки сходятся в замок на моей груди. Ничего не чувствую, разве что толику защищенности. Когда он здесь, то никто не разорвет меня на части, не причинит мне боли. Столько боли все равно не вынести.

Сухое прикосновение губами к шее. Мягкая прядь коснулась кожи. Молоко и мед.

Я опустила глаза. Вот же идиотка. Перед глазами очередная пелена, кажется, горьких слез осознания того, как мало стоит моя бессмертная душа.

— Хочешь — получишь.

***

После двух лет тоски, траура по выжженному миру и семи миллиардам людей, окружающие не спешили веселиться, будто дожидались еще одного «белого флага», распоряжения, что за лишний смешок не последует наказания.

Мисс Мид говорила за Венебл, которой, кажется, нездоровилось: «Проведите эту ночь, словно последнюю в жизни. Наслаждайтесь». Сомнительное пожелание.

Серые топтались на одном месте, крутя в руках ножки бокалов с минеральной водой. Я посмотрела на Энди. Ее фантазия ограничилась тем, что волосы она собрала в хрень как у верной прислуги Вандербилт. Несколько раз мы сталкивались взглядом, но Энди смущенно или же стыдливо отводила глаза, уголки губ раздраженно опущены вниз. Она желала мне скорейшей смерти, то и дело сокрушаясь от собственных мыслей, и не могла сдержаться.

Перед сборами я намеренно извела ее, заставила желать смерти, превратила в настоящую служанку, приниженную рабыню, не заслужившую звания помощницы. Заранее разорванные ленты корсета тонким ковром покрывали нишу для обуви. Кринолин платья упал на пол ровно в ту секунду, когда Серая неуверенно постучалась в дверь с заготовленной фразой-предложением помощи. Я заставила ее трижды перевязать корсет, поправлять подол, очищая его от невидимой пыли; позаимствовать косметику у Галланта, вбивая частицы пудры в поры. Приходилось притворно вскрикивать, когда прикосновения пуховки казались грубее или напоминали пощечины.

Диваны куда-то вынесли, оставив лишь парочку стульев по углам. Я сидела на одном из них, нервно тряся ногой, благо подол позволял. Поглаживание клюва на набалдашнике успокаивало, напоминая о том, как трофей перешел в мои руки. Его истинную цену.

— Здесь так, — Эмили присоединилась ко мне, бережно опускаясь на соседний стул. Никаких кружев и муслина. Я завидовала ее платьям и украшениям даже сейчас. Крошечные искусственные розы, разумеется, лилового цвета оплетали дикими ветвями края ткани, покоящейся на опущенных смуглых плечах. — Так… Отвратительно.

Меня снова подбивало спросить ее о женишке. Где же их великая любовь, что обещала выстоять не одну ядерную зиму?

Она с невероятной грацией, которая мне встречалась только у одного человека, расправляла края своего платья и томно выдыхала, заменяя фальшиво-горькие слезы отчаяния. Двое Серых мимо нас проскакали в подобии Виргинского рила, который требовал большее количество танцоров, чем двое, но им, кажется, было наплевать. Коротко остриженная девушка смеялась, запрокидывая голову, отчего маска, напоминающая больше кружево от нижнего белья, сползала ниже. Никогда не видела кого-то искренне веселящегося в этих стенах. Нам было чему поучиться у нее.

— Тебе не нравится? — через затянувшуюся паузу, обратилась я к Эмили, что перешла к перчаткам на руках, подтягивая их до самых локтей. — Не весело?

Черные глаза, просвечивающиеся сквозь маску, горели знакомым огоньком безумства, поблескивая, словно острие лезвия.

— Не совсем, — покачала она головой, совсем потеряв прежнюю упорность и хватку. Где же та девушка, что устраивала пикеты или чем она там занималась в свободное от насыщенной университетской жизни время? — Здесь просто уныло, а еще… Странно все это.

Я бы на ее месте ответила: «Обхохочешься» или «Вот развлечение что надо». Привычка использовать излюбленные выражения по поводу и без не должна меняться с возрастом.

Прическа Коко двигалась и жила отдельной от нее жизнью, когда сама девчонка покачивалась в такт парикмахеру, а не музыке. Вандербилт хорошо бы справилась с ролью дофины Франции из глупого фильма Копполы.

Галлант, кажется, смог захмелеть от минеральной воды. Не исключаю силу внушения и то количество раз, когда он отшучивался: «Не захмелей», отхлебывая из фужера. Уж больно ему весело. Не сравнится с Серыми, но тоже ничего. Мне понравилось, как он залпом осушил остатки воды. Плечи дрогнули, будто там была не вода, а чистый спирт.

Представилось, как Иви пристыдила бы внучка за подобное. Бабули цирюльника мне не хватало чаще, чем ему. Замаскированные под фамильярность взаимные оскорбления — последний способ выплеснуть желчь, расслабиться и наслаждаться, как завещала Вильгельмина.