Пышная юбка платья смялась, вызвав волну раздражения. На стуле сидеть удобнее — складки ткани могут спокойно спадать вниз. Стиснув зубы, я одернула юбку и пересела на кофейный столик, вернув подушку на место.
Лэнгдон не без смеха наблюдал за этим цирком.
— Что сделала Мэллори? — я надеялась, что голос прозвучал ровно и жестко.
— Хочешь поиграть в журналиста? Ну, давай поиграем и реализуем твои несбыточные мечты, — он присел на край стола, отодвинув в сторону кипу одинаковых папок. Мне захотелось найти среди них свою и сжечь. — Ничего. Скажем так… Я нашел в ней кое-что, что мне не нравится, а ты знаешь, что предпочтительно делать в подобной ситуации. Если что-то не складывается — надо срезать на корню.
Слова о несбыточных мечтах о журналистском поприще полоснули по сердцу бандитской заточкой. Если он каждому лез в голову, вынимая грезы сказочного будущего, пережевывал, а после выплевывал розовой жевательной резинкой в лицо, то неудивительно, что об отборе никто не хотел вспоминать.
— До последней ведьмы, верно?
Майкл довольно кивнул и поправил на пальце один из перстней. На крупном черном камне отразились языки пламени. Что это, драгоценный камень или простая стекляшка?
— Но я все еще жива, — заметила я, уперевшись ногами в подлокотник кожаного кресла. — До последней ведьмы.
— Сама знаешь.
Верно. «Я не большая ведьма, чем ты — колдун». Разговор превращался в обмен красивыми и неестественными цитатами. Может, мы и нарядились в духе прошлых столетий, но не обязательно же при этом соблюдать высокие манеры тех лет! Я вновь напомнила про уничтожение шавок Корделии.
— Ты — последняя. Всех до последней. Я приверженец такого исхода. Не умело сформулировал свою мысль, тебе должно быть знакомо.
Меня замутило. Левая рука вновь занемела, словно по щелчку пальцев, словно была готова отвалиться в любой момент, как у куклы из магазина “Все за один доллар”.
Он помнил.
«Что плохого быть человеком, которого я люблю?»
— Хочешь раскрою секрет? — я повернулась на голос, но Майкл уже выпрямился и принялся медленно расхаживать по кабинету, словно смакуя момент. Интонация слова «секрет» мне не понравилась. Ничего хорошего от него не услышишь. — Даже два секрета.
Я согласилась и последовала его примеру — выпрямилась и заняла оборонительную позицию, но ближе к двери. Избегать, сбегать и прибегать. Я быстро отмела эту плохую идею, как и размышления о значение слова «бег»: его синонимах, антонимах, словообразовании и звучании на других языках. Приберегу это для ночи.
— Ты — отвратительная журналистка. Твоя халтурная писанина не оценивалась бы ни одним издательством в мире.Построение вопросов — не твоя сильная сторона. Еще один повод поблагодарить меня — ты не засиживаешься до геморроя в казенном закутке муравейника и не развешиваешь фотографии близких на рогожку, прикрепляя кнопкой.
Последние слова были произнесены почти шепотом, обжигающем кожу.
Кнопка. Канцелярская кнопка с красной шляпкой. Она острая. Мне нестерпимо захотелось воткнуть зубцы вилки в онемевшую руку. Шрам на щеке вспыхнул, науськивая проткнуть еще одну щеку, чтобы у него появился брат — еще один шрам, и они бы переговаривались между собой, сводя меня с ума.
Я отрицательно покачала головой, ощущая как волосы шелестят по рюшам из муслина. Боже, что со мной. Но мысль прекрасна, не поспоришь.
— У тебя было столько информации, — горячая ладонь скользнула по позвоночнику, но после кончики пальцев затерялись в рюшах. Стоило ему коснуться обнаженных участков кожи, и мне казалось, что по телу проходит слабый электрический разряд. Его руки можно использовать вместо дефибрилляторов. Голос змея — ядовитый шепот, который продолжит звучать в голове, даже если закрыть уши. — Столько информации… От книг, колдунов, меня, дражайшей Корделии… Как говорят: «Господь, упокой ее душу?»
Майкл почти истошно хохотнул и продолжил:
— Разум, — пальцы коснулись висков, выдавив тихий вздох, — настоящий бриллиант, которому не хватало огранки, запретный плод, полный познаний. А ты и не подумала меня остановить, предотвратить все это, стать настоящим репортером. Признаю, что не вся твоя работа — дрянь, живо пишешь, но не хватает убедительности. Попробуй, убеди меня в своей правоте.
Я предприняла попытку отстраниться, сбросила ядовитые сети и сделала шаг вперед.
Для меня профнепригодность новостью не стала, как и то, что не всем желаниям суждено сбываться. В том мире, «там», это мало устраивало, но на жизнь хватало. Мне вспомнились все написанные статьи, эссе и исследовательские работы, которые успешно продавались студентам и выпускникам. Я могла бы сделать больше, к примеру, взяться за книгу. Теперь у меня достаточно материала, чтобы написать леденящую кровь антиутопию.
— Какой второй секрет?
Он засмеялся и отпустил меня. Ему хотелось сковырнуть этот гнойник до крови. Мы поменялись местами: я присела на край стола, Майкл откинулся на кресле, вытянув длинные ноги в сапогах из сияющей кожи.
— Я уже говорил, что ты не разочаровываешь? — Лэнгдон весело хлопнул ладонями по подлокотникам. — Не так быстро, ладно? Будем задавать друг другу вопросы последовательно! Занимательный факт в твою копилку: люди под необходимым давлением или импульсом — злобные ублюдки.
— О чем ты говоришь? — я вцепилась пальцами в край стола, выискивая опору, чтобы выстоять еще одну «дуэль». — Откуда такая уверенность, что мир изменится в лучшую сторону, если все уничтожить?
Майкл покачал головой и усмехнулся:
— Это уже два вопроса, а мы отвечаем последовательно, Элизе. Интересно, что говорят о тебе другие?
Я сказала, что догадываюсь и повторила второй вопрос об изменениях к лучшему. Человечество века напролет только и пыталось сделать лучше, а получалось с точностью наоборот. Технологии, конечно, облегчили наше существование, но и добавили новых проблем.
Человек — главный враг самому себе и матери природе.
Язвительная улыбка пропала с лица. Майкл чуть склонил голову, что придавало ему задумчивый вид. Я восприняла это иначе — фильтрация информации, которую следует говорить за раз, выдавать сторого порционно, как «суперфуд» — питательные кубики.
— Иди сюда, — прозвучало одними губами, но, противореча самому себе, Майкл самостоятельно преодолел расстояние между креслом и краем стола.
Я оторопела. Захотелось напомнить, что я все еще не вещь, которую можно заставить говорить, когда захочется или приказать перемещаться из стороны в сторону; но не смогла произнести ни слова.
Когда-то мы были примерно одного роста и занимались обычными вещами — гуляли на улице, играли в приставку, занимались сексом и говорили о пустяках. Когда-то не было ни ведьм, ни колдунов, ни этой школы, ни шрамов на теле.
Когда-то было всего шесть лет назад.
Мне хотелось снова быть «там», в прошлом. Лучше бы Лэнгдон направил свою неуемную энергию на что-то хорошее. Например, построил бы машину времени, которая вернула бы куда-то в детство. Снова оказаться на коленях у бабушки, слушать хрип патефона, листать мелованные страницы энциклопедий, наряжать рождественскую ель, придумывать костюм на Хэллоуин.
В носу предательски защипало. Край стола отрезвляюще впился в бедро сквозь плотную ткань юбки. Нет никакого прошлого. Пора бы уже запомнить и выбить все дерьмо из головы.
Не существует никакого Майкла, который жил с бабулей Констанс и делал речевые ошибки. Не существует никакой Элизабетты, которая любила кататься на роликах, выпивать и стремилась к знаниям, чтобы превзойти своих кумиров. Она умерла.
Умерла, — почти шепчу я. — Умерла во Флориде, ее сбила машина. Травмы несовместимые с жизнью, тело сожгли и высыпали в урну.
Умерла, умерщвление, смерть, ушла с миром. Сдохла. Больше не придет. Мертва, мертвый, мертво, мертвец. Мне казалось, что я забыла какие-то еще слова о смерти. Их же так много! Покой, упокой, кончина, гибель, погибель, скончалась. Конец.
Пощечина привела меня в чувство. Не такая болезненная и звонкая, как те, которыми славилась Мид, но приличная и действовала она получше, чем если вгонять под ногти острия вилки или царапаться о край стола. Я сразу же вспомнила, где находилась и то, что скорее всего проговорила все вслух, полагая, что сразу же станет легче. Как-то не сработало.
