Заметив верную прислугу, она завопила: «Мэ-э-э-эллори!» и побежала по ступенькам.

«Мне нужно другое платье! Переодень меня!»

«Но… я еще не убрала то, что мне сказали»

«Живо!»

Я откровенно злорадствовала, наблюдая за серой мышью, которая покорно потащилась, понурив плечи, за лиловой королевой. Иной раз меня охватывала зависть из-за отсутствия права распоряжаться этой блеющей сукой. Я бы заставила ее вытирать мне зад и давить черные точки с носа, наслаждаясь, как искажается отвращением ее лицо. Возможно, прокричала бы, чтобы она держалась от меня подальше и никогда не прикасалась. Не знаю. Это все равно в теории.

Когда вновь послышались шаги, я поспешила к противоположной стороне: прочь от парадной лестницы к пути, по которому вела в первый раз Венебл. Один из минусов и одновременно плюсов школы Готорна — здесь много мест, где можно спрятаться. Правда, никогда не знаешь, куда приведет очередная лестница. Я все списывала на плохую память и то, что до недавнего времени у меня отсутствовала всякая нужда прятаться или выискивать особые пути. Ненависть к главной не побуждала таиться на третьем этаже или пролезать куда-то.

По старой привычке я часто касалась пальцами края стен, будто бы ища у них защиту. Неподалеку от парадной лестницы есть две выбоины, которые перфекционистка Венебл не потрудилась замаскировать. Мне стала интересна история их возникновения. Появились ли они во время превращения школы в Третью станцию или же кто-то из студентов бросил котел с оборотным зельем в стену?

Волноваться о том, что меня встретят в одном из коридоров было бессмысленно. Свободное перемещение никто не запрещал, а от четырех стен одной клетки сходишь с ума гораздо быстрее, чем от пятиугольной парадной и запаха полироли.

Я встретила трех Серых. Они выглядели самоуверенно и не слишком усердно оттирали воск. Что-то изменилось с появлением Лэнгдона. Возможно, наши «рабочие муравьи», как любила называть их Венебл, почувствовали, что у всех тут равные шансы проебаться на «Кооперации» и остаться здесь. Меня забавляло другое: почему никто не думал о том, что жизнь не изменится, если сменить одни стены на другие? Ближайшие годы мы будем вынуждены прятаться, бояться радиации и ее последствий, а когда кто-то поумнее даст сигнал, вскинет белый флаг, то люди будут слишком запуганы. Эти комнатные цветочки, что привыкли к поливу в определенные часы, не смогут возродить планету. Не то время. Мы — отвратительное поколение псевдозащитников мира, от которого ничего не осталось.

Постойте, почему «мы»? Я не буду причастна к этому. Не хочу и не буду.

— Он стремный, — тихий голос в пролете мне хорошо знаком. Тимоти. — Этот Лэнгдон… Я ему не доверяю.

— Как мы вообще можем кому-то верить?

И этот голос мне знаком. Тимоти и его подружка держались особняком, будто бы они лучше остальных, и дело вовсе не в их идеальных и уникальных ДНК. Они пытаются доказать, что живут, что не мертвы и в них сохранилась человечность, которую растеряли прочие.

Я не знаю, что говорить про себя. Мысли о родных, красочные сновидения — мой кошмар, разрывающий душу. Я сплю с ножом и ношу вилку в чулке. Я еще могу испытывать сострадание и жалость, но надолго ли меня хватает?

— Думаешь, Венебл боится его? Ну, Лэнгдона.

— Она недотраханная конченая сука, установившая идиотские правила. Как ей вообще это пришло в голову?! Смертная казнь за занятие любовью!

Когда я не пишу, то редко задумываюсь о словах, которые ненавижу. Меня просто передергивает от них внутри и почти никогда внешне, правда, порой зубы сводит.

«Занятие любовью» — пополнение в мою копилку.

Отвратительно-приторное словосочетание прямиком из школы. Старшеклассницы его редко употребляли, только при желании показаться круче, продемонстрировать, что они выше простого траха, а их отношения непременно приведут к алтарю. На первый секс меня склоняли в пятнадцать этим же словосочетанием. Я, к счастью, отказалась.

Не вижу проявления любви в том, что один половой орган побывал в другом.

Эмили слишком громкая. Они оба слишком громкие для подчиняющихся и чем-то явно взволнованны.

Когда я вышла из своего укрытия, позволив пламени осветить лицо, девчонка тихо ахнула, будто бы увидела привидение. Может, гены у них и уникальные, но с сообразительностью плоховато. Если бы я хотела перемыть кости кому-то, то говорила бы тихо. Доказательство — «дружба» с Энди. Я не могла назвать ее подругой, так как привыкла воспринимать слово «друг».

Друзья — не прислуга, но прислуга — друзья.

— Ей можно доверять, — первым подал голос Кэмпбелл, поглаживая большим пальцем запястье возлюбленной. — Катрина, да?

Мне стало смешно, как и тогда в музыкальной комнате. За восемнадцать месяцев они даже не озаботились тем, чтобы выучить мое имя. Я, правда, не помнила, чтобы называла его кому-то, но все слышали, как Венебл или эта гиена, мисс Мид, меня отчитывали. Не могли не слышать.

Я кивнула. Не хотелось, чтобы голос разносился эхом по коридору, достигая чьих-то ненужных ушей. Я и без этого на карандаше.

— Ты была права, когда говорила, что Стю был не заражен. Это все Венебл. Она — конченая дрянь. Они врали нам раньше и врут сейчас, навязывают несуществующее, делают из нас рабов!

От имени Стю я почувствовала мгновенную слабость в конечностях и привалилась к стене, шаркнув тяжелым подолом. Когда я произносила его в своей голове, то не было так больно, а на вопли Андре просто не реагировала, да и он не поминал всуе почившего любовника. Только в укор, напомнить о каннибализме.

— Вы что-то узнали? — я произнесла это почти шепотом, подумывая предложить переместиться в одну из комнат. Как ни крути, но трое в замкнутом пространстве ассоциируются с подстрекателями к мятежу.

— У Лэнгдона ноутбук в комнате. Мы видели письма на почте «Кооператива».

— Что?

Боже, они такие глупые! Да сохранит Господь меня от их глупости. Последнее время я выдумывала собственные молитвы потому, что так и не выучила настоящих. Сомневаюсь, что набор звуков мне помог бы, но это хотя бы внушало спокойствие.

Однако же не следует портить отношения с теми, кто мне доверял. Я мысленно дала себе оплеуху и крепче сжала край платья, выплеснув этим жестом свой гнев, и произнесла:

— А таблетки? Видели тот флакон, которым он демонстративно тряс тогда?

Великолепно. Я произнесла целую фразу без перехода на оскорбления и личности.

— Мы не видели, — отозвался Тимоти, а после уточнил. — Не искали.

— Когда вы были в его комнате?

Они переглянулись между собой. Вопрос доверия — вещь шаткая, и их страх оправдан. Возможно, Господь благороден, и они смогли сложить два и два и прийти к выводу, что нельзя быть в нескольких местах одновременно. Конечно, если ты не в волшебном мире Гарри Поттера.

— Минут пятнадцать назад. Мы видели, что он вышел из комнаты и зашли следом.

Пятнадцать минут назад. Пятнадцать минут назад я рассматривала трещины на стенах у дверей, где Майкл Лэнгдон разговаривал с Галлантом. Пятнадцать минут назад Тимоти и Эмили видели, как он вышел из комнаты.

Мы видели то, что хотели видеть или то, что нас заставили видеть?

Господи, не дай этому ублюдку свести меня с ума.

После разговора мне по-ребячески захотелось пробраться в его комнату. Я прекрасно осознавала, что это верх глупости, низшая из всех возможных попыток провокаций. Ноутбук — зацепка. Я бы ни за что не поверила, что он оставил бы его на видном месте из-за глупости.

Майкл из прошлого, который учился в этой школе, прятал все принадлежавшие ему вещи. У него это хорошо получалось, и система дала сбой лишь единожды, когда обнаружили меня. К этому случаю подходит и ситуация с теми колдунами и какой-то теткой-опекуншей, но они не были вещами, чего не скажешь обо мне.

Посмотрите на меня внизу и на них — сожженных и похороненных.

Я остановилась в последнем пролете третьего этажа. Неподалеку располагается комната Венебл, а потому с одной только ступени на лестнице, что вела наверх меня сдувало, словно ветром. Пусть наслаждается одиночеством или компанией Мид в своем царстве. Воображение нарисовало картину, в которой они упиваются властью и насмехаются над нашими жалобными физиономиями. Как и всегда.