Еще одно утро.
Они все еще друг друга ненавидели. Я смаковала безвкусную воду, наслаждаясь шоу, упиваясь их раздражением. Идиотка Мэллори заявила, что следует выйти наружу. Как прекрасно! Просто прелесть! Какое-то подозрительно идеальное утро.
Я понадеялась, что они взбунтуются и свалят отсюда нахрен, и тогда наступит покой и относительная тишина, нарушаемая только музыкой. Последние две недели играла композиция «Время в бутылке». Мне она нравилась. Надеюсь, что наши «диджеи» свыше оставят ее еще на пару месяцев.
Стоило послышаться стуку трости, их азарт сразу же поубавился. Они боялись Венебл, наверное, сильнее, чем смерти, хоть разницы между сколиозницей и костлявой практически не было. Наверное, Мэллори опасалась, что получит тростью по своему невыразительному лицу. Я бы отказалась от еды на неделю, чтобы сделать это вместо Венебл.
У нее было объявление. Когда Вильгельмина говорила, что у нее есть для нас новость или объявление, бессмысленно было ждать и надеяться на что-то хорошее, но таков уж человек - вера в добрые известия искрой вспыхивала в подсознании каждого. Но искра не значит, что будет пламя.
Это был наш последний завтрак. Иви прокомментировала это как эффективную технику похудения, и они снова сцепились между собой, перекрикивая глупую и напыщенную (как сама Дайана) речь.
— Я достаточно сильный, чтобы воткнуть эту вилку в твою шею, — завопил Галлант, размахивая столовым прибором в воздухе.
Это уже по моей части.
Я глупо улыбнулась, промокнув губы салфеткой. Не скрою, мне стало нравиться присутствовать за завтраком и являться словно бы частью какого-то большого телешоу со скрытыми камерами.
Меня стало забавлять происходящее из-за прогрессирующего сумасшествия? Или потому, что я последовала старому завету — «Не можешь изменить ситуацию — измени свое отношение к ней» или совету Ганди, который уже озвучивала Майклу?
Я склоняюсь к последнему. Признавать сумасшествие все-таки не хочется.
Когда Галлант кинул тарелку в стену, я удивилась. Что-то новенькое. Последующая мысль была лучше. Тарелки керамические, осколки крупные и несколько из них можно будет подобрать. Настроение улучшилось. Зачастую я ощущала себя ребенком, мое эмоциональное состояние было соответствующим. Забрать порцию парикмахера, словно стащить еще одну шоколадную конфету на глазах у взрослых?
«Что ты сделаешь? Пристрелишь? Стреляй!»
А потом снова раздался сигнал тревоги. Хвала небесам, что не нарастающий. Комната залилась алым светом.
Я думала, что за прошедшее время нашла в себе силы забыть это, звук больше меня не испугает, не заставит кричать; но стоило ему наполнить пространство, как я прижала ладони к ушам и зажмурилась, словно опять оказалась в платяном шкафу.
Не кричи, — прошептала я самой себе. — Не кричи, не кричи. Все хорошо. Все в порядке. Все хорошо.
Нам велели разойтись по своим комнатам и подумать над поведением. Второе, конечно, не произнесли вслух, но это подразумевалось. Я оставалась в столовой до последнего, выжидая, пока уйдет Венебл, чтобы подойти к осколкам. Кубик оставался таким же, думаю, их пичкают чем-то, чтобы они не таяли и не теряли формы. Крупный осколок я подумывала забрать с собой, но его нигде не спрячешь.
Я забрала нож со стола Галланта и спрятала в другой чулок. Плевать, что ему после этого скажут. Лезвие приятно холодило ногу.
Энди сказала поспешить, если я не хочу быть обнаружена кем-то еще из «всевидящих», следивших за каждым нашим поступком. Мне всегда было интересно, где они живут, почему не едят с нами за одним столом, лишь появляются, будто извне, чтобы отвесить оплеух.
Я разделила с Серой свой второй завтрак, разрезав кубик на две части. Ее глаза, большие и круглые, точно у рыбы, засверкали, будто бы я подарила ей браслетик дружбы.
В комнате я припала к дверному проему, оставив небольшую щель, чтобы вслушиваться в происходящее за ее пределами. Спешно прошла какая-то Серая, кажется, Мэллори, наверное, побежала успокаивать Коко. В руке я сжимала вилку, готовая ударить сразу же в горло кому угодно. Если это «чудища» с поверхности — несчастные уцелевшие в радиации, то это их остановит. Они, по идее, слабее нас. Нож — крайний случай. Чтобы перерезать им глотку, придется попотеть. Одноразовые в забегаловках и то, наверное, острее.
Автоматические двери, ведущие в заветную комнату, захлопнулись. Кто-то вошел. Если бы это были каннибалы-головорезы, то они бы выломали дверь и передвигались шумно. Я различила шаги одного человека, возможно, это была Кулак. Мид двигалась практически бесшумно. Может, кто-то ранен, но это не волочение ног по земле.
Я сняла обувь, вынула из чулка нож и всунула в рукав платья, согнув левую руку. В коридоре никого не было, все послушно затаились в комнатах. Я прошла до первого же пролета, скрываясь в неосвещенном углу, откуда открывался скудный обзор на нижний этаж. Ступни мерзли в тонких чулках, если неподвижно стоять на одном месте. Здесь идти — меньше одной минуты, но я все еще слышу шаги. Может, время для меня стало течь быстрее?
Милостивый Боже… Мне захотелось помолиться и попросить прощение за прегрешения, но вовремя себя остановила. Я ни в чем не виновна перед Ним или кем-то еще. Свое уже получила сполна.
Шаги становились громче. Я затаила дыхание и прижала ладонь ко рту — слишком громко дышу. Следовало бы вжаться в стену, а не высовываться, чтобы лучше разглядеть чужака. Чужака ли? Со спины не разберешь. Светлые длинные волосы и черная накидка не позволяли с абсолютной уверенностью определить пол человека. Сомнения всегда оставались. Они — часть нашего существования.
Но есть Энди. Она и еще один Серый закрывали двери, которыми никто не пользовался уже довольно давно, отделяющие холл от гостиной, где собирались преподаватели школы Готорна для выдающихся юношей. Это не хорошо.
Прорицание, вот как это называется.
Я вышла из укрытия, надеясь, что сейчас Энди поднимет глаза наверх, хоть за Серыми этого и не наблюдалось. Они привыкли опускать глаза или смотреть только перед собой. Вертеть головой во все стороны, подмечая каждую деталь — прерогатива Лиловых. Мне везет. Энди по какой-то причине посмотрела вверх. Контактировать открыто нам запрещено, если они заняты делом, а потому я произношу одними губами единственный вопрос: «Кто это?». Она чуть повела плечом и прикрыла глаза. Так мы договорились отвечать «да» или «нет». Ее жест — нет. Она не знала. Взглядом я указала на неосвещенный пролет. «Нужно поговорить». Энди повторила свой отрицательный жест. Мне кажется, что это прозвучало слишком громко, хоть в тишине не слышно ничего, кроме шелеста мягкой тряпочки для полировки.
Что происходило за дверью — загадка.
Когда Серый ушел, она сдалась. Нет уверенности, что он доложит на нас, но рисковать все же не стоило. Любой способен на многое, чтобы спасти свою шкуру, если будет грозить опасность.
Говорить — риск. Громко или тихо — не имело значение. В тишине любой голос различим, а потому мы стоим близко к другу. Очень близко, я различаю запах ее волос, а не только моющего средства.
«Не женщина, мужчина», «не представился», «его ждала Венебл».
Бесполезная информация. Внизу послышались шаги, но дверь, кажется, не открывалась. Мы бы услышали. Энди струхнула и нырнула во тьму пролета. Я предпочла еще с минуту потоптаться на одном месте, а после вернулась в комнату, прижимая ладонь к горлу.
Мне не о чем беспокоиться. Нужно бы подпереть дверь. Кровать слишком тяжелая, шкаф — не вариант. Мне не о чем волноваться.
Следующие дни я не выходила из комнаты, пока не слышала голос Коко или Эмили. Уходить после обеда тоже не спешила, выжидая какую-нибудь компанию, чтобы вернуться обратно. Я понимала, что это абсурд и мне не семь лет, но ничего не могла с собой поделать. Мне хотелось ошибаться, но, как мы уже выяснили, стратег из меня никудышный. Чаще всего то, чего опасаешься в итоге случается.
Я не уверена, что опасалась этого.
