— Следует быть осторожнее, — посоветовала Мид. — Нам не нужны несчастные случаи.
***
Прошел еще один день, неделя, месяц. Каждый день был неотличим от предыдущего. Я просыпалась, шла на завтрак, устраивала, как и многие, целое представление из поедания кубика — резала на кусочки, подолгу жевала, делала перерывы для того, чтобы послушать наигранные цитаты Дайны или сделать пару глотков воды; после у нас был впереди целый день, коктейли в шесть тридцать и ужин, где продолжалось то, что не закончилось за завтраком.
В нашем распоряжении была музыкальная комната, книги в ней, фортепиано, которое выполняло роль скорее большого подсвечника, нежели инструмента, и коридоры. Лиловые могли прогуливаться сколько угодно, пока Серые то и дело чистили наше дерьмо, перестилали постель, оттирали паркет, полировали перила и счищали воск с досок. Временами (почти всегда) я жалела, что не отношусь к Серым. У них проще и теплее платья, они не тратят особо времени на шнуровку, нижнюю юбку или кринолин (клянусь, я видела его на платье Коко).
Когда занят делом, остается меньше времени на размышления, а я только в них и пропадала. С тех пор, как у меня не появлялось острого чувства голода, ощущения, что желудок прилип к позвоночнику или стал размером с грецкий орех, я постоянно думала. На любую тему. Чаще всего размышления оканчивались плачевно. В прямом смысле. У меня начиналась истерика, слезы и заунывный вой в подушку.
Я завидовала Серой. Ее звали Энди, а теперь к ней никто не обращался по имени. Она сказала, что распределением обязанностей занималась какая-то тетка, которую я не видела или же не обратила на нее внимание. К ним обращались без заморочек, просто указывая пальцем: «Ты убираешь то, а Ты это».
У Серых был доступ к моющим средствам, бутылке отбеливателя и каким-то еще химикатам. Я завидовала. Их можно выпить, правда, все равно оставался риск сжечь пищевод и все равно выжить после всех мучений.
Энди мне нравилась. Она была интересной собеседницей. Ее жизнь могла бы сложиться очень насыщенно и красочно. Бывшая балерина, которой пророчили хорошую карьеру и работу в Линкольн-центре, если бы… Энди, конечно, себя «бывшей» не считала и говорила, что она балерина в прошлом или же: «До случившегося я была в одной балетной труппе». Ключевое слово — была.
Все выжившие — «бывшие». Бывшие актрисы, инфлюенсеры, студенты, ведущие блог о питании и здоровом образе жизни, журналисты и телеведущие. Наверное, из общей массы выбивался Галлант — он все еще продолжал размахивать ножницами над волосами Вандербилт. Пару раз я подумывала выкрасть у него ножницы.
Я заключила договор с Энди — она не убирает мою комнату и не обращается ко мне официально на людях и при других Серых, ведь у стен есть уши и кто-то может настучать, что она уклоняется от протокола. Наедине же мы превращались в двух подружек или вроде того. Во время положенной уборки я принималась за это дела самостоятельно, позволяя ей просто смотреть или рассказывать о прошлом. Главное — не вслушиваться.
Мне нравилось оттирать пол и не вслушиваться в пустую болтовню. Я могла бы делать это целый день, пока не заболит рука от напряжения. Во время бессонницы я с тем же азартом соскребала воск, исцарапав в пух и прах подсвечники, но до них никому не было дела.
Я устала. Я устала от того, что жила под одной крышей (или слоем земли) с теми, кто меня ненавидел. Нет, не так. Они ненавидели друг друга. Озлобленные выжившие перемывали друг другу кости изо дня в день, ворошили грязное белье, подначивали и вели себя не лучше людей того времени, из которого прибыли наши наряды.
Галланта потряхивало с историй бабули, Андре злился на мамашу и прямое цитирование из ток-шоу, двое несчастных влюбленных, кажется, сбежали из какой-то приторной мелодрамы, выбирая момент, когда бы засунуть друг другу языки в глотку. Во время коктейлей я снова завидовала Серым. Они могли уйти из этого цирка и накрывать на стол или разливать минеральную воду в кувшины.
После смерти Стю я больше не сидела с остальными на кожаных диванах, предпочитая теперь место на полу у огня. Там я застывала, подтянув колени к груди (что было проблематично из-за впивающегося корсета и длинной юбки) или на коленях, точно на исповеди. За столом в углу тоже неплохое место — хороший угол обзора и никто не подкрадется сзади, не вонзит нож в спину и не перережет горло.
Одна из стабильных вещей всякого вечера, гвоздь программы — нытье подружки-помощницы Коко насчет ее статуса. Первое время я ей сочувствовала, а потом хотелось влепить пощечину, заставить умыться кровью. Меня раздражала ее прическа а-ля антенна радиоприемника — «Земля вызывает Мэллори», вечно поджатые тонкие губы и уродливые очки. Каждый раз во мне пробуждалась задира-хулиганка с желанием сломать ей очки, толкнуть с подносом или поставить подножку. Думаю, она тоже мечтала проделать что-нибудь подобное со мной.
Периодически она спрашивала, почему Коко не находила времени поговорить с Венебл насчет ее уровня, но получала глупые отмазки. Затем шел вопрос из разряда «А почему у той девочки платье красивее моего». Мэллори уж больно хотелось знать, как я оказалась в Лиловых. Впрочем, не ей одной. Мне тоже хотелось бы это знать.
Пару раз меня попытались вовлечь в разговор, выяснить мою цену нахождения здесь, связи и то, что я представляла из себя в прошлой жизни. Похвастаться нечем, вы знаете: зависимости, халтурная писанина, нездоровые взаимоотношения с окружающими.
Счастливое детство и отвратная юность.
Помню, что Иви как-то раз решила дать комментарий насчет моего существования в Лиловых, хоть об этом никто и не просил. Она начала издалека, вспоминая знакомых коллег, уделяя особенное внимание церемонии «Оскар», а после говорила что-то несущественное. Тогда я задумалась об этой церемонии, которую часто крутили по ящику онлайн, о том, как все это оказалось бессмысленно. Годы на поприще ради глупой статуэтки, длительные часы подготовки ради того, чтобы поулыбаться в объективы и похлопать друг другу.
Основную мысль Иви я прослушала, но, опираясь на прошлые истории, то все сводилось к непоколебимости женской воли, неудачным сексуальным контактам или чьим-то словам в ее адрес, достоверность которых уже никогда не выяснить.
Коко ее перебила на последних словах и обернулась ко мне:
— Просто кто-то хорошо сосет.
Что ж, прозвучало как грязный комплимент. Так и подмывало добавить, что и дрочу я тоже неплохо. Что я и сделала.
Галлант от удивления присвистнул.
Все же мне хотелось ее ударить.
Я безумно устала бороться и притворяться, что происходящее меня не касается. Я устала думать о том, что день за днем проходит в этом месте. Стену лжи не сломать и не обойти. Пару раз я пробовала выйти наружу без костюма, думала, что смогу пойти вперед. Первое же препятствие осталось не пройденным — дверь в ту комнату, что вела к лифту, открывалась только при помощи пропуска.
Никто не проверял и не мог протестовать, когда забирали Стю. Я снова чувствовала свою вину перед ним. Надеюсь, что он когда-нибудь простит меня.
Трижды я провоцировала шавок Венебл: плевала им в лицо, не слушалась, не приходила на коктейли. Я надеялась, что однажды мисс Мид разозлится и убьет меня, забьет до смерти своими ручищами, но она все стойко сносила. Вильгельмина тоже не вмешивалась, будто накапливая в себе ненависть.
Единственное наказание, которое я понесла было после одного из ужинов.
Коко сказала, что я скоро сдохну и только трачу их запасы еды, которые они могли бы получить на ленч, а после добавила, что временами ей кажется, что я убью кого-нибудь.
«Да защитит нас Господь от тьмы».
Слово за слово, и перед выходом из столовой я захватила с собой нож и приставила к ее горлу.
— Я убью тебя, сука, первой.
Вандербилт завизжала от страха. Кулак меня оттащила, да я и не собиралась убивать ее. Может, я и сошла с ума, но не стала убийцей. Строчку про священность тела мужского и женского я повторяла слишком часто, точно сдерживающую и успокаивающую мантру.
