Жижа оказалась настоящим, мать его, консервированным супом, напичканном специями и добавками со вкусом говядины.
«Не набрасывайся так. Тебе будет плохо».
Я не слушала и попросила еще. Женщина отказала, а я перешла на вой, который остался проигнорированным. Через время желудок свело спазмом, я жалела, что съела кусочек той дряни, что плавала в супе. Свернувшись в позе эмбриона, я представляла, как сейчас дверь распахнется и войдет мама или бабушка (или обе), начнут меня жалеть, успокаивать, поглаживать по волосам; но никто не приходил.
Когда я разрыдалась, пришла женщина и попыталась выяснить, что у меня заболело, словно плакать можно только от боли и спазмов. Меня вырвало на один из пледов, но это вызвало у женщины не отвращение, а жалость.
«Я же предупреждала».
Следующие разы я поступала умнее. По маленькому глотку, пережевывая каждый кусочек дольше необходимого, разрабатывая челюсти. С кровати поднялась с большим трудом, держась за крепкие женские руки. Коленки дрожали. Я не расставалась с пледом на плечах, боясь, что покроюсь коркой льда, если обнажу предплечья.
Вознаграждение не заставило себя ждать. Мне принесли мой телефон, который спасли вместе с наушниками и зарядным устройством. До глубокой ночи я пересматривала старые фотографии, останавливаясь на видео, которые занимали большую часть телефонной памяти. У меня никогда не хватало силы смотреть их раньше. Мои близкие мертвы, а на сменяющихся кадрах живы.
Информации о станциях, жителях и прочем больше не поступало. Меня просто поставили в известность, что завтра отвезут на другое место и моему здоровью больше ничего не угрожает. Больше я не опасна ни для себя, ни для общества. Очень красивая фраза.
Путь до очередного внедорожника, который напоминал мини-танк, занял слишком много времени. Я страдала от одышки, постоянно приваливалась к стене, переводила дыхание и жаловалась на то, что темнело в глазах. Женщина лишь недовольно шикала, повторяя, что об этом она и говорила, что мне следовало разминать конечности и учиться жить снова, не отыгрывая партии тяжелобольной. Слова никак не побуждали меня доказать обратное и действовали с точностью наоборот.
В салон меня подняли за руки, так как вскарабкаться самостоятельно у меня не вышло. На случай, если мне станет плохо в дороге, они захватили с собой кислородный баллон и маску.
Когда автомобиль тронулся, мне дали последнее наставление: «Не высовываться из окон» и «Не привлекать внимание», точно смутные очертания в тонированном окне вызвали бы интереса больше, чем единственный автомобиль, рассекающий по пустынной автостраде. Мир пропал в завесе смога, ошибочно принятого мною за туман.
Больше ничего не было. Ничего, что создавалось руками человека.
Мне вернули кислородную маску и замотали в плед, предугадывая очередную истерику. Прижимая крепче к груди мобильный телефон, я ощущала, что я в безопасности, что осталось что-то живое хотя бы в моей памяти. Мысли о прошлом убивали и согревали одновременно, побуждали содрать с себя шкуру и бороться.
Будто бы птица взмывает вверх, — прошептала я, зная, что губы скрыты краем пледа. Я так и не вспомнила полностью песню, кусочками, но выбросила строчки замещения, просто проговаривала про себя то, что хорошо помнила. Оно действовало успокаивающе, моя собственная молитва.
В кромешной тьме салона внедорожника я пыталась различить что-то светлое и отвлечься. Женщина пару раз подумывала уложить меня на пол, но автомобиль подбрасывало на ухабах, и я бы разбила голову и заработала сотрясение. От меня, правда, никакой пользы.
Она сказала, что на станции, куда меня отправляют, иной контингент. По пальцам пересчитать тех, кто был на «пятой» и немерено богачей, стараниями которых «Кооператив», которому мы все еще должны оставаться благодарны, смог осуществить операцию. Стоимость билета — сто миллионов долларов. Насколько должен быть силен страх смерти, что люди отдали такие деньги за койку в склепе? Сто миллионов для отделки стен гроба.
— Кто же тогда был на пятой станции?
— Умные детишки по части физики, химии, биологии. Неиссякаемые фонтаны идей нашего поколения. Стипендиаты, кажется, Билла Гейтса. Те, кто может что-то изменить.
— Я тут не причем.
— Не забывай, что и у таких людей есть жены, любовницы, сестры.
— Я снова не причем. Я же говорила об ошибке в моем выборе.
— На тебя есть дело, — она постучала пальцами по папке, спасенной, наверное, раньше меня. — Ошибки нет. Еще есть избранные личности с особенным строением генов. Подумай об этом.
Автомобиль остановился перед коваными воротами и оградой по периметру. Женщина отдала мне защитный костюм, выглядевший так, будто был взят прямиком со съемок фильма.
«От бета излучения и частично от гамма излучения. Усовершенствованная модель. Такие носят спасатели».
Папку с личным делом я свернула и разместила в штанине. Плед у меня забрали. Он мог повредить радиационно-защитный костюм. Кислородный баллон вместе с маской остался в машине.
— А вы? Где вы остановитесь?
— Для меня места нет, — с горькой усмешкой отозвалась женщина, застегивая молнию на ядовито-желтом костюме. — Иди и постарайся выжить.
Она переместилась назад на пассажирское сидение рядом с водителем. Дверь открылась и в салон хлынул смог. Спуститься вниз оказалось не легче, чем подняться. Присев на край, я свесила вначале одну ногу вниз, затем другую, а после попробовала спрыгнуть так, чтобы не зацепиться ни за что и не изорвать единственный костюм.
На резиновые сапоги тонким слоем ложился пепел. Еще одна составляющая нового мира. Большой сожженный феникс.
Сразу же подняться на ноги мне не удалось. Я смотрела на распахнутые ворота, которые казались смутно знакомыми, и пыталась понять, куда ведет меня этот путь. Во тьму или к свету? К спасению или новой череде страданий?
Автомобиль еще не отъехал. Честно говоря, я могла бы еще уместиться под его колесами и позволить переехать себя пару раз.
В костюме особо не вздохнешь. Он не предназначался для длительного нахождения на открытом пространстве, а потому я все же поползла в сторону нового убежища, найдя в себе силы подняться на дрожащих ногах.
Вдаль я ничего не видела и каждый шаг в неизвестность давался с большим трудом. Ворота закрылись автоматически, оставляя выжженный мир за коваными прутьями. Со всех сторон меня окружали не изъеденные адским пламенем деревья, где-то еще отчетливо виднелись листья, покрытые слоем пепла. Выжженная солнцем трава под ногами, комья грязи.
Шаг. Еще шаг. Шаг. Раз, два, три.
Впереди замаячила фигура в черном радиационно-защитном костюме, напоминающем средневековое облачение чумного доктора. Я ошибочно приняла улучшенную версию маски за клюв птицы.
Человек в костюме развел руки в стороны в доброжелательном жесте, указывая вперед. Я кивнула и выдавила из себя приветливую улыбку, жалея, что мое лицо не скрыто подобной маской. Идти снова стало тяжело и опереться не за кого и не за что. Трогать незнакомого человека мне не хотелось.
Я старалась смотреть под ноги. Зеленые резиновые сапоги казались грязными. Холод практически не ощущался. Может, чудо-костюм из обмундирования супергероя не пропускал холод, может, здесь и не было холодно. Снега, по крайней мере, я не видела. Думаю, лучшим умам этого времени следует обратиться к той теории, где говорили, что начнется война за теплые участки земли. Четвертая мировая? Я нервно хихикнула, надеясь, что этого никто не услышал.
Деревья, образовывавшие круг, расступились, представляя взгляду пустую поляну и едва различимое черное пятно. Кажется, я знаю, что это. Я попыталась прогнать гнетущую тревогу и мысли, которые, будто рой обезумевших ос, закружились в моей голове. Пожалуйста, нет. Пожалуйста, Господи, нет.
Два шага и ноги предательски подкосились. Если бы не костюм, я бы ободрала кожу на ладонях и коленях. В глазах потемнело. Я зажмурилась и после принялась учащенно моргать, замечая у чужих ног выжженный вереск. Дышать снова стало тяжело, и я жалела, что не тащу с собой кислородный баллон. Насколько бы мне его хватило?
