— Попробуй поговорить, — властным голосом произнесла женщина, опуская руку к шее. От чужого холодного прикосновения я дернулась. — Говорили, что у тебя была стычка с кем-то. Давай, представься, Катрина. Произнеси свое имя полностью.

Я поежилась, когда ее пальцы принялись прощупывать горло, но подчинилась. Выхода не было. Втянув через рот воздух, я облизнула пересохшие потрескавшиеся губы. Катрина. Меня зовут Катрина. Я повторила это вслух, ожидала, что выйдет сипло и шепотом, но нет. Разве что хрипло с непривычки.

Женщина кивнула, прощупала горло еще, сказала, что лимфоузлы не увеличены. Мне это никак не помогло. Я попыталась вспомнить, виделись ли мы на пятой станции раньше, но кроме косоглазия Александры ничего не шло на ум. Не знала, что у них был отдельный отсек для больных.

— Вроде все нормально, — заключила женщина. — Расскажи мне, что ты помнишь.

Она снова надела черную перчатку и отодвинула край моей постели - несколько пледов и простынь, а после присела на обнаженный виниловый матрас. Может, это психиатр? Сейчас она выслушает мои бредни и убьет, если мы все еще на пятой станции. Скажет, что я не выжила, но какой прок тратить столько лекарств? Чтобы мясо оказалось не зараженным?

Я снова вздрогнула и принялась медленно говорить о пятой станции, повреждении генератора, коммуникаций, потопе. Женщина не перебивала, иногда качала головой во время моих пауз и следила за тем, как остатки жидкости в пакете продолжают путь по прозрачной трубке.

Под конец я решилась спросить о починке на станции. Мы же под одной крышей. Мы, множественное число.

— Пятой станции не существует, — отрезала она, но, заметив мой испуг во взгляде, поспешила уточнить. — Отныне. Стены оказались менее крепкими, чем предполагалось.

— Никто не выжил? — перебила я, ощущая, что вот-вот расплачусь. Мы — не пустой звук. — Никто не спасся?

— Спаслись все, но выжило только семеро, — я нервно затеребила трубки канюли в руках. Они скреплялись под горлом, словно проводки наушников. Телефон. Он остался там! И мой дубовый листок! — Своего рода рекорд. Вы — первая станция, которая пала за рекордное количество дней.

— Сколько прошло времени?

— Двадцать два дня.

Невозможно. У нас было больше времени. Понятно, почему воскресенье наступало так быстро. А я даже не догадалась проследить за числами, используя мобильный телефон! Женщина вновь перевела взгляд на трубки с жидкостью. Может, это яд, а она застыла в ожидании мой смерти? Мне захотелось вырвать трубки вместе с венозной системой.

Кому я могу доверять? Никому. А смогу ли довериться?

— Не хочу показаться невежливой, — произнесла женщина, переведя на меня взгляд. — Я думала, что ты умрешь. Когда мы нашли тебя, ты была плоха, очень плоха. Лежала на полу в моче и поту, беспрерывно стонала от кошмаров, задыхалась. Жалкое зрелище.

Я медленно поднесла руку к носу. Кожа не пахла ничем. Наверное, потоп был, меня омывали перед смертью. Женщина подтвердила мои догадки.

— Галлюцинации, наверное, вызвало заражение крови или инфекция. Я полагаю, что у тебя был повышенный уровень CO2 в крови, но оборудования толком нет, чтобы убедиться в этом. Мы уже сталкивались с подобным, но я не врач.

— Чем все это вызвано?

— Оплошностью? Непрофессионализмом? Чем угодно. Они поздно обнаружили повреждение водных коммуникаций, вы травились этой водой. Большинство умерло от острой кишечной инфекции из-за того, что помощь была оказана несвоевременно. У кого был хороший иммунитет — держались до последнего. Двоим повезло. Они были слабы, но относительно здоровы. Их перевезли на станцию в Бекли, Западная Вирджиния. Как не печально, но правительство не способно построить ровным счетом ничего, чтобы спасти своих граждан. Даже правительство Америки.

Она подчеркнула «даже», точно в других странах дела обстояли еще хуже. Я спросила об этом.

— Станций по миру всего десять. Нам так сказали. Построены в безопасных регионах, но, видишь ли, нет ничего безопасного — ни на земле, ни под землей.

— Где мы сейчас?

— Промежуточные станции. Они не предназначены для длительного прибывания, но оснащены всем необходимым: лекарствами, провизией, топливом, генераторами. Просто не в таком количестве, чтобы здесь жило много людей.

Десять станций. Больше двухсот пятидесяти стран. Семь миллиардов человек. Пять из них пришлось на штаты. Что дальше? Первая станция, моя станция, уже мертва. Если дела и дальше пойдут так, то мы умрем еще быстрее, чем я думала. Я подавила в себе истерику - нужно было выведать больше.

Большинство моих воспоминаний — фальшь, но что-то среди них было и в реальности. Например, парень, что покончил с собой, воскресные молитвы (Библия была только на пятой станции), Александра и повреждение генератора. Женщина сказала, что, возможно, меня лихорадило, но я присутствовала при большинстве событий, поэтому и запомнила все, но воспринимала через призму галлюцинаций. Была ли я здорова с самого начала — вопрос, на который ни у кого не было ответа.

Меня пичкали антибиотиками последнюю неделю, которую я провела в забытьи от начала до конца. Кормили через зонд, надевали кислородную маску и следили за тем, чтобы я не сдохла.

Я спросила про Нэнси, сомневаясь, что мы вместе слушали музыку, подоткнув одеяло к двери.

— Нэнси? — женщина сжала губы в тонкую линию. Так делают, когда не могут подобрать слов, чтобы поговорить о смерти. Она умерла. Разумеется. — Катрина, там не было никого по имени Нэнси. У нас есть списки. Может, ее звали как-то иначе?

— А с кем у меня была стычка? — я сошла с ума. — Кто тогда пытался меня задушить? Кто тогда жил в комнате 4318?

— Нам не сообщили этого. Просто сказали, что у тебя был стресс, который чуть не обернулся печальными последствиями для обеих сторон, — женщина резко встала и неопрятно одернула край простыни обратно. — Отдыхай. Набирайся сил. Они тебе понадобятся.

Когда она ушла, я попыталась совладать с собой и не закатить истерику. Я не просила себя спасать, выхаживать, заботиться обо мне. Лучше бы я умерла вместе с пятой станцией. Я попыталась представить опустевшие коридоры, серые стены, наполненные трупами и их смрадом. Забрали ли запасы оттуда? Удивятся ли люди, которые спустя годы найдут это место? Будут ли строить предположения, что было там раньше?

Если мы спасемся, наши святилища станут чем-то вроде чудес света, как египетские пирамиды. Выстояли ли они?

Я попыталась вытащить иголку из вены, шипя от боли. Из места, где раньше плотно прилегала игла, выступила кровь. Я смочила слюной большой палец и стерла ее с кожи. Вышло не очень, осталось пятно.

Когда я пробовала закрыть глаза, то начинала мучиться от удушья канюлей. Я боялась, что провода оплетут меня, загонят, как муху в паутину и на следующий день здесь обнаружат мой труп. Без канюли тоже страшно засыпать. Вдруг я разучилась дышать самостоятельно? Я вновь воткнула в нос трубки и подложила под спину подушку.

Последующие дни я провела в постели. Периодически мне меняли катетеры и учили дышать самостоятельно. Трижды в день измеряли давление, сетуя, что оно пониженное. Кормить через зонд больше не решились, а я и не просила еды. По горло сыта лекарствами и воспоминаниями о горелой каше.

Женщина сказала, что меня переведут на другую станцию, когда состояние придет в норму, но такими темпами это произойдет очень не скоро.

В один из дней она принесла поднос с обедом и поклялась, что не уйдет, пока я не съем половину. Необходимо, чтобы желудок вновь работал, а я самостоятельно поднималась и ходила в туалет. Женщина пыталась достучаться до моего чувства стыда, надавить на то, что я — взрослая девушка, которая в состоянии позаботиться о себе и не просить устанавливать катетеры.

Мне было плевать, но от еды я все же не отказалась, хоть очень и хотелось. Эта жижа пахла приятнее, чем на пятой станции. Ложку я смогла удержать в руке, но было бы приятнее, если бы меня кормили. Я невыносимо, в каком-то смысле одержимо, нуждалась в заботе.