Я попыталась выпрямиться и застучала ладонями по полу, будто кто-то мог меня услышать и помочь. Тело слишком ослабло и валилось раз за разом — в последний я ударилась подбородком о бетон и взвыв от боли, сковавшей челюсть.
Унизительно. Я поднялась на локтях, слыша треск конструкций нашего убежища. Вот-вот оно обрушится на голову. Я тщетно попыталась отползти, скребя ногтями по полу, будто смогу обнаружить бугор и подтянуться немножко, спрячусь. В детстве я пряталась под диваном, думаю, сейчас сработает тоже. В кромешной тьме сложно разобрать расположение предметов.
Свет. Я нуждалась в свете, который озарит пространство над головой, укажет путь, как те стрелки «Пожарный Выход» в торговых центрах или светящаяся дорожка в самолете. Мне следовало найти что-то реальное в мире, полном иллюзий и абстракций. Когда я увидела что-то яркое, напоминающее белый свет, то с ужасом поняла — это свет фар.
Я снова умерла. Снова во Флориде. Снова под колесами автомобиля. Как. Же. Сука. Тупо. Блять.
Мне захотелось взвыть от горечи поражения. Почему я не поняла, что опять умерла? Почему это вошло в какую-то дурную привычку — умирать снова и снова? Где кабинет математики? Где мой личный ад, приукрашенный старыми добрыми фантазиями?
Галлюцинации, — запоздало осенило меня. — Не было никакой воды, никакого убежища, никаких людей. Никакого апокалипсиса.
И я снова погрязаю в сомнениях. Что могло заставить впечатлительный разум породить эти картинки прямиком из преисподней? Возможно, ничего прежде не существовало и мир — большая голограмма. Я и не оживала. Не было воскрешения, не было Майкла и его дурацкой школы.
Это не реально.
Я вновь попыталась встать и вновь одержала поражение. Мысль была еще ясной, но словно погрязшей в нитях, как кошмар в паутине ловца снов. Я жаждала определенности.
Вариант, в котором смерть мозга еще не наступила, но легкие наполнились водой? Не этого ли я хотела? Умереть под водой?
«Детка? Детка, ты слышишь меня? Они больше не придут. Они ушли»
Я исполнила свою мечту — снова стала маленькой девочкой, которую мама взяла на руки. И я подумала о рае, упокоении и о том, что мы будем с ней вместе, с моей недалекой, но любящей матерью. Я ухватилась за ее руку - сладкое обманчивое воспоминание, - впервые подмечая, что она была красивой. В юности и вовсе походила на Шэрон Тейт. Никогда раньше не понимала, что отец нашел в ней, но в такую улыбку сложно не влюбиться. Я совсем забыла ее, а знала ли раньше?
Мне кажется, что я не знала ее, и мне хотелось разбиться в извинениях: за ложь, неуважение, непонимание и самообман. Почему она такая красивая? Я протянула к ее молодому лицу руку, и она растворилась, словно никогда и не существовала, а была лишь выдумкой.
Мама!
Я звала ее, сдавливаемая со всех сторон темнотой каменной клетки, кричала и рыдала, позабыв о боли и слабости, вытягивала руку, ожидая, что она схватит в ответ.
Ледяной поток воды вновь хлынул откуда-то сверху и голос брата приказал бороться. Я вновь забарахталась, хватала ртом воздух и не позволяла воде полностью поглотить меня. Борись, борись, борись. Не поддавайтесь панике. Все будет хорошо.
Как будто птица взмывает вверх. И вновь выше всех. Где? Вот она! Удерживай баланс, словно птица. Взмывай вверх. И выше, и выше. Выше всех.
Голоса обретали физический облик, превращались в волны и ласкали ушную раковину, как единственную раковину в пустоте настоящего. Они не отпускали меня, звали по имени и просили открыть глаза, разрушить иллюзию, где самой красивой русалкой стала моя мать, затягивающая меня в воронку. Они все испортили.
Я снова увидела свет, мерцание на уставших, измученных лицах неизвестных. Они облегченно выдохнули. Мне захотелось обратно, но стоило закрыть глаза, щеки загорались от череды пощечин, и сквозь пелену слез я вновь смотрела перед собой, не различая ровным счетом ничего.
Дышать вновь стало тяжело. Я открыла рот, подобно рыбе, и попыталась вздохнуть снова, но только давилась пустотой, издавая хрипы. Игрушка, у которой села батарейка.
Кто-то засуетился, чертыхнулся, занервничал и снова пообещал невыполнимое: все будет хорошо. Я была готова к новой череде галлюцинаций и несвязного бреда. Он был лучше реальности и воскресной молитвы. На мгновение меня охватил страх, что я пропустила воскресенье и кто-то съел мою порцию, кто-то давился моей похлебкой и ел из моей тарелки. Забавно, что я могла еще что-то испытывать, что-то негативное, ощущая себя злобной крошечной собачонкой, нашедшей еще одно применение зубам.
Чьи-то руки подхватили меня, касаясь пальцами шеи, придерживая голову. Я подумала о том, как у человека много конечностей и позавидовала невесть чему. Просто потому, что могла это испытать — зависть.
Я пыталась рассмотреть лицо, подумала про того желчного мужика, которого мы не должны были часто встречать. Как его звали? Я не помнила.
Майкл? Почему ты не видишь, что я не могу пошевелиться? Майкл?
Нет, это кто-то другой, взрослый, старый.
Тонкие пальцы коснулись лица, заправили короткую прядь,упавшую на глаза. Дышать стало легче. Не знаю, как оно работало, но, определенно, в этом был смысл. Настоящее время вновь стало реальным отрезком между прошлым и будущим.
Серый потолок исчез. Бесцветное полотно растянулось над головой, напоминая сухие ветки деревьев, переплетенные между собой.
Вряд ли Майкл умер. Если бы он умер, то небо стало бы другим, мир был бы другим. Что бы сделал его Отец? Сбросил на нас еще больше огня или разочарованно оставил все на своем месте?
***
Я открыла глаза уже в другом помещении, где вместо стен оказались решетки. Психиатрическая больница? Тюрьма?
“Я невиновна” молнией пронеслось в голове.
Если это в самом деле психиатрическая больница, то все становится на свои места. Никакого апокалипсиса, никаких людей, никакого потопа и никакой пятой станции. Браслет на запястье отсутствовал. Позже я заметила его на основании штатива для капельницы у кровати. К вене тянулось три трубки с бесцветной жидкостью, поступавшей из пакета. В кино такие использовали для переливания крови. Мелкие красные буквы на пакете невозможно разобрать, они плывут перед глазами и превращаются в сплошные линии.
Нужно будет сбежать.
Я попробовала свободной рукой вытянуть иглу из вены, но пальцы дрожали и не слушались. Игла слишком глубоко, чтобы рывком вынуть ее наружу. Дышать все еще легко. Я только сейчас заметила кислородную канюлю в носу и тонкие трубки, заправленные за уши, почти неощутимые. Если вытащить ее, то я задохнусь? Лучше не рисковать.
Если прислушаться, различимо гудение генератора и едва уловимый треск лопастей вентилятора. В помещении было душно. Я попробовала высунуть ногу из-под пледа как на борту беспилотника. Флис окутывал тело, словно кокон бабочки, но таковой я ощущала себя меньше всего. Скорее трупом, обмотанным в ткань перед сожжением. Такое было в какой-то религии, но я уже не уверена.
Спать больше не хотелось, есть тоже. Казалось, что я выспалась на несколько лет вперед. Сколько времени прошло в беспамятстве? День? Два? Месяц? А если это была кома с осложнениями, которая началась еще после Флориды и мой расколотый разум придумал целый мир?
Но пластмассовый браслет на штативе был реальным. Короткие, когда-то черные волосы - тоже. Шрам на щеке.
— Вы очнулись? — голос заставил меня вздрогнуть, но его обладательница исчезла, добавив одно слово: Отлично.
Женщина. Ей около сорока, черты лица острые, уголки губ опущены вниз. Улыбаться приходится не чаще моего. Она была одета в черный костюм и единственное, что остро бросалось в глаза — бриллианты в ушах. В ее руках не было ни подноса с едой, ни лекарств. Женщина сняла с левой руки черную кожаную перчатку и прислонила тыльную сторону ладони к моему лбу. Мама так тоже делала, а бабушка чаще прикасалась губами ко лбу. Я так и не научилась понимать, когда у человека жар. Только у себя и то с трудом.
