Винсент, который обещал, что мы не будем часто встречаться, солгал. Он проводил перепись присутствующих. Кто-нибудь из них знает наши имена? Каждого? Надеюсь, что нет. Я бы не хотела, чтобы «главные» знали, как меня зовут. Мне это кажется слишком личным. Через время я вспомнила о браслете на руке и чуть не взвыла. Зачастую забывались самые простые вещи, элементарные. Базовые.
Я не верила в спасение. Отказывалась верить. Серые стены стали моим последним пристанищем, склепом, большим гробом.
Когда до меня дошла очередь произнести имя, я впала в ступор и просто вытянула руку с именем. Мне оно все еще не нравилось. Чем я руководствовалась, выбирая подобную околесицу? Призраками прошлого? Они никогда не оставят меня, только сильнее наполняют воспоминаниями, словно сосуд.
Одного парня не хватало. Может, это его рук дело? Он пробрался куда-то и вывел из строя генератор? Затопил отсек и утонул в нем? Я уже завидовала ему. Кто-то уже пустил слух о том, что он покончил с собой. Червячок зла пробрался к каждому в сознание, предлагая задуматься, насколько плох каннибализм в случае, если у нас не останется запасов.
Сколько нужно времени, чтобы лишиться рассудка? Я не сумасшедшая, или…? Когда я говорю себе, что схожу с ума, то сразу ощущаю какое-то успокоение. Я ведь не признаюсь себе, что сумасшедшая или все же признаюсь? Не знаю.
Нас снова отправили по комнатам, когда удостоверились, что авария не затронула остальные отсеки. Глупенькие. Вода бы поступала с первого этажа на второй, а не со второго на первый. Или вода просочится через стены и после водопадом обрушится вниз?
Я думала об этом, пока возвращалась к себе в комнату, представляя, как тонут корабли во время шторма, как угрюмых моряков проклинают русалки и другие водные твари, чей покой они нарушили. Воображаемая волна окатила палубу и затопила каюты. От подобных мыслей у меня началась морская болезнь и затошнило, стоило голове коснуться подушки.
Сегодня мы без обеда и ужина. Электричества недостаточно, чтобы сварить еды на всех, а еще главные умалчивают, какой именно бак с водой поврежден. С технической или с той, которую использовали для приготовления пищи. И откуда она поступала изначально? Я снова легла спать, но из-за голода уснуть было невозможно.
Я представила, как разговариваю с Александрой о пятой станции, как она увиливает от ответов мол, секретная информация, не подлежит разглашению, конфиденциально и все такое. Однажды Александра, реальная Александра, обмолвилась, что мы здесь благодаря поручителям и небезразличным к умным детям, фонтанирующим идеями о новом будущем. Аргумент.
Но кто тогда я? Меня устраивал старый мир, свет моего сердца никогда не стремился озарить окружающий мрак. Я любила окружающую гнилую действительность, я — ее часть, я взращена этими землями, культурой и бытом, и ради нового мира не смогу позабыть и перечеркнуть все былое.
Кто мог стать моим благодетелем?
Рассуждения о предназначении Майкла я задвинула в дальний угол и набросила сверху тряпку. Если об этом не думать или не обращать внимания, то оно не существует. Альтернативный вариант для страуса, чтоб его. Не голову в песок, а просто поднять ногами пыль, противник в ней затеряется, и все. Обидчика нет.
Я представила, что Майкл умер или страдает где-то от радиации. Мне с трудом верилось, что «Кооператив» — его собственная идея. Придумать и во что-то уверовать — дело не хитрое, а вопросы организации проседают. Стал ли он опытным оратором, затмевавшим грозовыми тучами ясный смысл? Спонсоров, может, нашел среди таких же доморощенных фанатиков и чернокнижников, умеющих читать знаки.
Сатана бы не оставил своего единственного наследника, пока Господь покинул каждого из нас.
Каков смысл моего спасения? Мы расстались не на самой приятной ноте, я, черт возьми, предала его. Ушла, как и остальные, повторила триумф Констанс. Разве не проще и радостней было бы понимание, что я сдохла? Не присоединилась и умерла. Подчинение или смерть.
Месть. Жажда мщения и обладания — единственное объяснение тому, что моя участь теперь - томиться здесь и вкушать гнилые плоды спасения.
Я снова понадеялась, что Майкл умер. Безболезненно и быстро. У меня не было причин желать ему смерти, но все же, как я уже говорила раньше — лучше пулю в лоб, чем жизнь в склепе.
В конце концов, идея третьей мировой могла прийти на ум любому, кто добрался до верхушки.
Когда ко мне в комнату вновь кто-то вошел, я притворилась, что снова задремала. Здесь я не совсем уверена в реальности. В какую-то секунду события спутались. Меня как свидетеля пригласили взглянуть на тело того парня, что молился перед обедом и печатал автобиографию на ноутбуке, хотя может, это был и не он. Других-то я не рассматривала.
Спустя время я думаю, что идея написать о произошедшем была навеяна не фильмом, точнее не только фильмом, а еще и этим парнем. В память о нем?
Он болтался под самым потолком, покачиваясь, словно маятник, от бесконечного хлопанья дверьми. В свете свечей трупные пятна на его конечностях казались загадочными тенями на руках марионетки. Парень — не промах: свил себе петлю из постельного белья и нашел какую-то ерунду в потолке, за которую зацепился.
Я попыталась вспомнить об острых предметах в своей комнате и пожалела, что из-за вышедшего из строя генератора не смогу узнать о наличии подобного чуда у себя в комнате. Повеситься на изголовье кровати невозможно. Будь я ниже или дверной короб выше, то можно было еще попробовать зацепиться за него.
На его лицо я не стала смотреть. Мне стало страшно, будто бы я впервые видела труп так близко. Я попыталась сосчитать похороны, на которых мне доводилось присутствовать, но не вспомнила ни одних. Были, конечно, вроде бы в детстве, но гроб был закрытый или меня к нему не подводили и оставили рассматривать заплаканные лица, укрытые черными вуалями.
«Механическая асфиксия. Странгуляционная».
«Нам нужны свидетели. Вы знаете, что он не пропал, не был убит кем-то еще, не стал нашим ужином».
После слов об ужине засосало под ложечкой. Сколько времени мы не питались ничем кроме слипшейся в комок каши и похлебок? Я бросила взгляд на едва различимое в темноте бедро. На сколько бы его хватило? У него целых два бедра.
Я представила, как обезглавленное тело притащат на воскресный обед после молитвы и каждый схватится за нож и проткнет мягкую плоть.
Священно тело. Мужское или женское. Продающееся с молотка.
Меня дважды вырвало желчью.
Как добралась до комнаты — неизвестно, но рядом со мной поставили какую-то посудину. Она шире наших обеденных пиал, а потому можно не беспокоиться, что через время придется есть из нее. Меня полоскало еще раза три невесть чем, в темноте не разберешь. Стоило подумать, что стало легче — меня вновь выворачивало будто наизнанку.
В следующий раз я распахнула глаза не от того, что устала спать — я не могла дышать.
Едва теплая вода облизнула лицо, укрыла, точно покрывалом, ноги по голень, покачивала кровать. Ее становилось все больше и больше, будто кто-то позабыл выключить кран, вода уже вливалась в уши, вынуждая вздрогнуть, норовила хлынуть в ноздри, заполонить легкие.
Я барахталась, пыталась на трясущихся от слабости ногах оттолкнуться от бортиков кровати, всплыть к потолку, захватить больше воздуха, нырнуть вниз и позволить воде заполонить больше пространства. Может, стихия пощадит меня и оставит жить? Или хотя бы оставит комнату в покое?
Воздуха было нещадно мало, будто его вытянули, вытрясли пузырьками из шприца с лекарством для смерти — болезненной и не самой быстрой. Вода мешала двигаться, все сильнее утягивая вниз. Ручка двери не поддается, само металлическое полотно тяжелое.
Черт знает, как она открылась и с какой попытки, но поток воды вынес меня со второго этажа на первый, будто рыбешку на сухой берег, будто брошенную сестрами русалку. Сырой затхлый воздух показался прекрасным, когда я вновь смогла вздохнуть, отхаркивая кровавые сгустки в сторону, надеясь не захлебнуться теперь ими. Капли воды медленно стекали со второго этажа-полумесяца.
