Я проделала идентичный жест с руками и принялась осматривать присутствующих, пытаясь обнаружить закономерность или что-то схожее, причину их спасения.

У всех на запястье был надет пластмассовый браслет. Про свой я благополучно забыла, он болтался и почти не причинял неудобств. Обычно на бирке должны указывать диагноз, состояние или процедуры. Ни я, ни брат в больницу не попадали, поэтому все выводы я делала из сериалов, фильмов и чужих рассказов. На лиловой бирке с трудом различимо имя (без приписки в круглых скобках) и цифры 4422. Не мудрено, что нам присвоили номера, точно в тюрьме.

Как выглядели браслеты на руках остальных, мне рассмотреть не удалось. В помещение прикатили небольшую тележку, какую обычно показывают в фильмах, когда официант приносит блюдо от шеф-повара. Нам такая роскошь не светила.

Каждому раздали посуду, смутно схожую с походными мисками из нержавеющей стали, наверное, чтобы никто не разбил их о стену в припадке гнева. Пиалы относительно глубокие и крошечная порция каши на самом дне выглядела убого. Из напитков только кипяченная вода: горячая и холодная.

Вместо слов «Приятного аппетита» или «Наслаждайтесь своим ужином», мы услышали единственное наставление — «Постарайтесь удержать еду в желудке».

Голод у меня отсутствовал со вчерашнего дня, а при виде каши стало только хуже.

Я представила, как она налипает на оловянную ложку, прилипает к небу, забивается в щели между зубов, горчит. Девушка по левую руку такого мнения не разделяла и набросилась на еду, словно в жизни не видела ничего вкуснее. Я подняла руку и спросила, могу ли не есть или поделиться с кем-нибудь.

— Следующий прием пищи только завтра, ты должна съесть это. Выбрасывать и делиться с едой мы не имеем права, как и уносить к себе в комнаты. Спальное место предназначено для сна, а не для пиршества.

С каждой ложкой к горлу подкатывала желчь, и я вздрагивала, подавляя рвотные порывы. Никто не оценит, если меня вырвет прямо на стол. Вода тоже была омерзительная на вкус, хотя я думала, что это невозможно.

Несколько человек разделяли мое мнение и медленно размазывали кашу по посуде, словно круговыми движениями можно нейтрализовать горечь. Кто-то ел быстро, морщась, запивая каждую ложку водой.

По окончании молодой парень и девушка собрали посуду со стола обратно на тележку и быстро удалились. Они ли принесли ее в прошлый раз? Не обратила внимания.

Женщина сказала, что через три дня нам распишут обязанности по часам, чтобы мы не поддавались лишним размышлениям и страданиям. При этом она отметила, что на кухонную зону проход запрещен.

Нам не доверяли.

Те же парень и девушка принесли два пластмассовых контейнера, наполненных пластиковыми прозрачными конвертами, похожими на те, в которых я хранила документы и деньги. Каждому полагался набор для гигиены: крошечный гребень (подходящий для куклы Барби), кусочек мыла, зубная щетка, зубной порошок вместо пасты, будто если я захочу отравиться, то не смогу наесться порошка вместо пасты из тюбика. Бритвенные станки и любые острые приборы остались под запретом, пока мы в состоянии «эмоционально нестабильном», на грани суицида.

Зубная щетка быстро придет в негодность, ручка маленькая, щетинки мягкие. Такие обычно оставляют в ванной в гостинице. На случай, если постоялец забыл свою или не брал вовсе. Не для длительного использования. Кусочек мыла также не рассчитан на то, чтобы им пользовались больше одной недели.

Эту дыру построило правительство? Без обид, но оно и заметно. На нас сэкономили, как смогли, а после упрекнули в одержимости лишними тратами.

Никто не решался заговорить друг с другом, будто под одной крышей собрались исключительно социопаты. Не хватало кого-то бойкого, дерзкого — души компании или заводилы-девчонки вроде черлидерш.

За последние годы я много взаимодействовала с людьми, «считывала», как говорила им на сеансах, но зачастую их выдавали привычки, мимика, одежда. Думаю, на руку играло то, что мы живем в одной стране, и, например, во Франции я бы не смогла угадывать мысль человека с одного взгляда.

Сейчас и эта способность угасла. Во-первых, я не хотела пристально, точно под микроскопом разглядывать их лица. Во-вторых, я была опустошена. В-третьих, что бы я не увидела, не «считала», не узнала… останется неизменным. Мы заточены здесь и должны терпеть друг друга.

Мне пришла в голову мысль уйти обратно в комнату и скрыться от чужих глаз.

При первом беглом осмотре убежище выглядело отвратительнее и таинственнее. Сейчас же складывалось впечатление, что заблудиться тут практически невозможно, коридоры не извивались, заводя в тупик. Взгляд все время упирался в стены.

Серость начинала угнетать. Пока я поднималась по лестнице, судорожно пыталась вспомнить цвет стен в моей квартире в Арлингтоне. Они были светло-серыми или кремовыми? Или белыми? Я прожила там пару месяцев и уехала только вчера, но уже с трудом могла представить унылое жилье — отражение моей жизни.

Но есть вещи, которые не забываются и спустя годы. Дом на Берро Драйв, алые розы, детская комната, односпальная кровать, запах муската.

Остановившись у ряда однотипных дверей, я осознала, что не смогу найти свою комнату. Мне следовало бы оставить дверь приоткрытой, повесить на ручку ботинок, ободрать кусочек краски, чтобы сделать комнату узнаваемой из множества других. Я вновь перевела взгляд на браслет, пытаясь отыскать какую-то подсказку, как это бывало с героем в приключенческом фильме или детективе, где все кругом имеет свой таинственный смысл. 4422. Четыре шага влево, четыре вперед, два вправо, два вперед? Я придумала это только что.

— Посмотри вверху, - я мгновенно обернулась назад — парень, что собирал у нас пустые пиалы. Он стоял на первом этаже, но прекрасно видел мои метания между одинаковыми дверьми. Я последовала его совету. — На дверном коробе сверху.

В правом углу дверного короба видны красные цифры «4318». Следующая дверь «4422». Мне хотелось отблагодарить его, наверное, парень решил, что мы совсем беспомощные и никчемные. Легкие мишени. Обернувшись, я находу попыталась произнести: «Спасибо», но вышло что-то хриплое. На первом этаже никого не оказалось.

Он был реален или спроецирован фантазиями?

Я щелкнула выключателем у стены — стандартная планировка не поменялась, но с другой стороны, кому бы пришло в голову установить выключатель в другой части помещения? Комната посветлела, но не намного, и если затворить дверь, то может показаться, что стало только темнее.

На простыни и одеяле остались комочки грязи, осыпавшейся с ботинка; я предпочла избавиться от них по-детски — стряхнула вниз, зацепившись взглядом за половинку листка, что, наверное, налипла на каблук. Почерневший дубовый лист. Я держала его бережно за черенок, словно он мог рассыпаться в прах в любой момент. Кончиком ногтя я провела по жилкам, вспоминая теплый летний ветер, целующий лицо, игриво прячущийся в дубовой листве. Неподалеку от дома рос звездчатый дуб, чьи листья имели отличную от остальных форму. До «сахарного королевства» земли звались дубовыми.

Я попыталась представить, что стало с родным домом, дубами вдоль дороги, где в детстве собирала желуди; коллекцией виниловых пластинок про одинокую и безрассудную Лолу или крылатую машину.

Скорее всего, они укрыты слоем пепла. Или залиты водой Мексиканского залива.

Я снова расплакалась.

Следующие два дня прошли в том же ритме. Нас будили, кормили горчащей кашей, поили водой и предоставляли самим себе. У меня был телефон, но я не рисковала включать его, а слушать музыку — мертвые голоса — казалось, будет невыносимо.

Ночами мне ничего не снилось. Я бы определенно лишилась рассудка, если бы видела красочные сны с людьми, безвозвратно ушедшими из моей жизни.

На четвертые сутки нам напомнили день недели — воскресенье; а после спросили, кто из присутствующих верующий. Без уточнений. Руки подняло большинство, а прочие воздержались, решив, что даже сейчас тема религия должна остаться личной.