В качестве десерта Элис заказала излюбленную выпечку с корицей. Тесто сверху было полито горячим шоколадом и вишневым сиропом — «Здравствуй, кариес».

Цифры на экране телефона показывали четырнадцать тридцать. Половина первого в Лос-Анджелесе.

Ни Элис, ни я не обмолвились ни словом во время обеда.

Она вновь набирала сообщение за сообщением, пока я остановила взгляд на ее круглом лице, неудачной стрижке-пикси, прибавляющей вес. Волосы крашеные с неестественным отливом и переходами. Почти отсутствие косметики, только ресницы очень густо накрашены и жирной линией подведены тонкие брови.

Я выглядела, наверное, не лучше.

Через полчаса следовало выметаться. Еще двадцать минут дорога до беспилотника и сколько-то в пути.

Я снова и снова воображала, как это произойдет, пыталась вспомнить, как в фильмах люди вели себя во время эвакуации, как жить дальше.

Как с этим вообще можно будет жить?

Меня снова охватил озноб.

Ботинки давили на большие пальцы ног. Я топала на месте, нервно вертела в руках вилку. Зубцы случайно попали под ноготь большого пальца, и на том месте выступила кровь. Мне понравилось. Я намеренно повторила трюк с зубцами, морщась от боли, в ожидании, что кровь потечет тонкой струйкой.

— Пять минут и уходим.

Всего пять.

Город оставался неизменным. Люди спешно передвигались из угла в угол, напоминая крошечных муравьев: каждый занят своим делом. Кто-то поймал такси, несколько человек выстроились в очередь за кофе, точно на исповеди; кто-то толпился в закутке, устроив брейк, и, возможно, курил за компанию, а не из сильного желания затянуться.

Я плохо помню, что было дальше. До этой минуты думала, что вспомню все и через тысячу лет, вплоть до мелких деталей, но нет.

Ненавязчивая музыка прекратилась, теперь отчетливо стали слышался лязг столовых приборов, чужое бормотание и журчание системы кондиционирования. Никто и не заметил тишины.

Элис потянула меня в сторону пожарного выхода, но тело не слушалось. Я попросила держать меня за руку, не уверенная, что сделаю шаг самостоятельно. Мне казалось, что стоит пройти пару шагов, и я рассыплюсь.

Нам сказали не поддаваться панике. Не поддаваться панике.

Не. Поддаваться. Панике.

«Скоро. Совсем скоро все это закончится».

— Но лифты там, — снова невнятное мяуканье. — Лифты в другом крыле.

— Там сейчас будет давка, безопаснее спуститься по лестнице.

— Но… лифты.

Меня тянуло к толпе, что уже покинула ресторан, неряшливо перевернула деревянные стулья, разбила фарфоровые тарелки; к тем, кто стремительно покидал офисные закутки и все-таки поддавался панике; люди действовали вопреки фразе диктора «Ищите убежище, оставайтесь хладнокровными». Интересно, он сам верил в это?

Элис крепко держала меня за локоть правой руки, а я впервые за долгое время не чувствовала боли или судорог. Только какое-то умиротворение, граничащее с сумасшествием, ведь ни о каком спокойствии и речи быть не могло. Ступенька за ступенькой, шаг за шагом. Слепой ведет слепого.

Вовсю выла сигнализация — пожарная и та, что звучит в фильмах — сигнал тревоги. Звук нарастал, точно пытался догнать каждого, наступал на пятки и не давал позабыть о себе, крича в ухо победоносное: «Поймал!».

На одном из пролетов послышался звук битого стекла. Работники швыряли ненавистную офисную технику в окна, прорубая новые пути для эвакуации. Смельчаки бросались вниз в надежде спастись или умереть.

Я увидела ее, незнакомку в красных туфлях, на одном из этажей. Вначале мельком, поглядывая между пролетами, убеждаясь, что еще никто не соорудил бомбу из подручных материалов.

Она держала в дрожащих от напряжения и страха руках большой черный принтер, поглядывая на зияющее отверстие на месте окна. Крошечные осколки устилали все вокруг. Девушка откинула устройство в сторону, быстро подошла ближе к краю и повернулась спиной. Ветер колыхал подол ее юбки, касался обнаженных участков кожи.

Я замерла на одной из ступеней, вглядываясь в поистине красивое лицо с уродливым отпечатком страха. Девушка часто и тяжело дышала, левая ее рука уже была снаружи, расправленная, подобно крылу подбитой птицы. Перекрестившись, она отвела правую руку назад, качнулась, подобно лепестку цветущего дерева, и полетела камнем вниз.

Быстро и без крика.

Элис даже не обратила на нее внимания. Никто не видел происходящего. Только себя.

Автоматические двери точно на зло замкнуло. Люди били кулаками по стеклу, кричали охране, чтобы открыли другой выход, убрали ограничения, не держали за скот в загоне.

Не думай. Не думай. Не думай, — я повторяла эту мантру, пока шла мимо центра и старалась не смотреть на тела и содержимое черепных коробок. Какого-то мужчину переехало машиной. Он прыгнул со второго или третьего этажа, неудачно приземлился, и автомобиль переехал его, намотав кишки на шипованную резину.

Я слышала, как женщина кричала в трубку: «Мама любит тебя, прости, прости, прости», слюна капала из уголка рта. Одна из командировочных.

Все бежали, отмахиваясь руками друг от друга, по телам, по головам, перепрыгивая через ограждения. На проезжую часть невозможно ступить, машины неслись со скоростью не меньше ста миль в час.

Пешеходов, светофоров и правил больше не существует. Хаос.

— Сюда, — Элис схватила мою ладонь мертвой хваткой, сворачивая в переулок, где между мусорных баков затесался автомобиль. Водитель и сопровождающий мне вновь были незнакомы. Последний держал в руке пистолет, подозрительно оглядывая спасающихся. — Сюда, давай, давай!

Череда выстрелов с криком: «Назад!», раздалась прежде, чем я успела захлопнуть дверь. Кто-то преследовал нас до самого переулка, учуяв, что мы — не бездумная толпа, бегущая вперед без малейшего шанса на выживание.

Я не могла ни о чем думать, отвлечься тоже не получалось, в голове был лишь бесконечный поток слов.

Выжить. Сбежать. Конец. Выжить. Сбежать. Конец. Выжить. Сбежать. Конец.

Обхватив голову руками, я учащенно массировала виски. Не помогло. Я закрыла уши руками, подавляя вопль, который бы наверняка заглушил сирену.

Элис хватало духу кричать что-то в трубку, чертыхаться, раздавать указания. Машина неслась по бездорожью, и ни у кого не возникало вопроса, когда мы оказались так далеко от Форт-Уэрта.

С закрытыми глазами я отчаянно пыталась представить что-то, что вытащит меня на поверхность, заглушит страх потоком чего-то хорошего. Все воспоминания о семье, о маме в Лос-Анджелесе, о братьях, кузенах, отце, стариках я глушила, точно дикарь, забивающий дичь камнем.

— Элизе. Полное имя, конечно, Элизабетта. Полный отстой. Я знаю.

— Майкл.

— Так официально. Как насчет «Майк»?

— Майкл. Меня никто не называет иначе.

Это не то. Я не хотела об этом, только не об этом. В последнюю очередь об этом.

Он не мог заселиться самостоятельно в мотель, кто бы стал его слушать. Собрать людей, создать организацию, заняться строительством каких-то «станций», приобрести беспилотники.

Нет, нет, нет.

Я крепче прижала ладони к ушам.

Я не переживу этот день.

Из машины меня буквально вышвырнули. Я хваталась руками за кресла, автомобильную дверь и хотела остаться, сгореть в огне с остальными.

Позвольте сдохнуть с остальными. Дайте мне умереть мучительной смертью. Слабые аргументы, но мне хотелось взывать к справедливости и совести.

«Какая отвага и самопожертвование!»

«Крошка, этого никто не оценит!»

В этот раз Элис не уговаривала меня, словно маленькую девочку, а поддержала инициативу вытащить из машины любой ценой. Переломаю ли повторно кости или не переломаю — не важно. Основная задача — доставить меня в чертов Сан-Анджело и спасти свои шкуры.

Каждый шаг давался тяжело, кукольные ноги путались, будто сделаны из ниток. Трап слишком узкий, поэтому его преодоление оставалось на моей совести. Я забыла оглянуться назад, попрощаться со светлым небом, ослепляющим солнцем и зелеными деревьями, которых больше не будет ни для кого.