Но музыка меня спасала, правда. Я включала ее на полную громкость, до боли в ушах, закрывала глаза, и вот я снова на своем выпускном вечере до хрипа горланю, как «не могу отвести от тебя глаз» или сижу, поджав одну ногу под себя в самолете, стремительно несущем меня в университетскую жизнь в Новом Орлеане под басы «расставаться всегда больно, когда ты действительно любишь кого-то».

Когда ты все еще зависима.

Мне было необходимо скрыться от чужих разговоров, пропитанных южным акцентом, бормотания детей и гула проезжающих фур, и музыка действительно помогала сбежать от реальности.

Машины поднимали облака пыли, влетавшие незваными гостями в окна и оседавшие на синих занавесках, пыль попадала в глаза несмотря на солнечные очки. Рыжие пряди неприятно прилипали к потному лицу.

Если уж сбегать, то вместе.

Майкл сидел с опущенной головой, не в силах противостоять ослепительному солнцу, но его бодрствование выдавали ресницы. На языке вновь вертелся один и тот же вопрос, который подначивало прокричать ему прямо в ухо: «О чем, мать твою, ты думаешь?».

Я задела его плечом — все равно не дозовешься, — и пододвинулась ближе:

— Хочешь сбежать отсюда? — он лишь нахмурился, и я протянула наушник. — Послушаем музыку?

Майкл уклончиво пожал плечами, хоть предложение и принял. Я помогла ему с наушником, распутав последнюю петлю, которую упустила, и только сейчас обратила внимание на шрам за его ухом. Вернее на то, что я когда-то еще в школе приняла за шрам. Три не совсем изящные шестерки — число зверя.

Я выдохнула и включила первую же песню, не задумываясь над тем, в какой из моментов жизни она играла и куда мы «отправляемся», только о том, как бы не свихнуться на веки вечные в бесконечном клубке страданий, нить которого вела нас по тропе лишений.

По мере приближения к Хьюстону небо затягивалось грозовыми тучами. Пару раз дождь уже извещал о своем намерении излиться на землю, бил по лобовому стеклу, залетал в салон через открытые окна.

Хьюстон я знала… нормально. Сказать «неплохо» или «хорошо» было бы ложью, так как видеть город полностью мне не доводилось. Пару раз я перемещалась от остановки к остановке, на вокзал и в парочку относительно крупных торговых центров, где покупала одежду к новому учебному году.

Автобус двигался с востока и вид на город открывался так себе. Объездная дорога, мост и развилка старые и нуждаются в хорошем ремонте, но тогда мертво встанут грузоперевозки. Северная часть, насколько мне известно, славится узким шоссе, по которому с трудом пробирается обычная легковушка. Полуразрушенные кирпичные постройки контрастируют с высотками-стекляшками вдали. Такая полная сюрреализма картина разворачивается в каждом городе.

В четыре часа по прибытию в Хьюстон небеса обрушились на землю проливным дождем. Остановка маленькая и уродливая, располагается внизу, открывая первоклассный вид на растянувшуюся питоном, наверное, через весь город автостраду «Галф Фриуэй» и большую автостоянку.

По ту сторону железнодорожные пути и небольшое здание с двумя крошечными окошечками по продаже билетов. Здесь проходят и товарные, и пассажирские поезда и вечно пахнет сыростью и пыльными вещами. Бабушка называла этот запах цыганщиной, от которого необходимо тотчас отмыться с дальней дороги.

Когда до меня запоздало дошло, что в именно в этом месте я в канун Рождества виделась с братом в последний раз, я чуть не подвернула ногу, пробираясь по неосвещенной автопарковке.

В воздухе витал запах мокрой земли, температура понизилась на пару градусов. Необходимо было добраться до Даунтауна, миновать парочку дорожных развязок, парковки, промышленную зону и множество баптистских церквей, выросших, как грибы после дождя.

Я потерла предплечья, не согреваемые тонкой синтетикой, и потянула Майкла за руку, указывая в сторону скрытой мостом части парковки. Поблизости не ходили городские автобусы, такси в этой части города не дождешься, а на остановке, где люди набились, точно рыбешки в бочке, слишком шумно и без тяжелых дождевых капель, разбивающихся о шиферную крышу.

Добежать оказалось тяжелее — холодные капли попадали за ворот рубашки, вынуждая втянуть голову и переводить дыхание, точно после преодоление дистанции на время. Под мостом пахло чуть иначе: бензином, лимонным ароматизатором и все еще мокрой землей.

— И что дальше? — в голосе Майкла слышалось сомнение и какое-то негодование. — Ночевать здесь?

Вот это в духе моего брата. Я почти чувствовала его присутствие в этих словах.

Как-то раз мы сбежали на бейсбол (полюбоваться, к слову, на «Хьюстон Астрос») вместо нудных посиделок на ужине в честь помолвки какого-то нашего кузена. Не помню, что произошло — не то болельщики взбунтовались, недовольные исходом игры, не то произошла крупная авария на пересечении главных улиц, но добраться в срок мы не успевали, и брат всю дорогу бубнил, что придется ночевать под мостом, как бродягам, и родители лишат нас карманных денег. По итогу мама думала, что мы все время торчали у компьютера. Ложь не всплыла.

— Помнишь, ты молекулы воды в лесу превратил в снег? А дождь останавливать не учили? Школа магии у вас бесполезная какая-то, ей-богу.

На последних словах я запнулась и перевела взгляд на телефон в попытке поймать сигнал — интернет отвратительный.

С небольшими перебежками под дождем, прячась под крышами ближайших зданий, удалось выбраться на Вашингтон-авеню, пролегающую между Даунтауном и лишенную такой радости как навесы и козырьки. Давиться ленчем «Все Включено и только за 5 долларов» в «Вафля-хаус», поглядывая на покрытое жирными отпечатками пальцев меню с указанием калорий каждого блюда и утешающей подписью внизу «Суточная норма две тысячи калорий», не очень-то хотелось, а на то, чтобы изображать снобов в ресторанах вроде «Вкус Техаса» не было средств. В подобных местах повышенных чаевых не избежать.

В «B&B Butchers» мне почти сразу указали на дверь: стоило только войти и в нос ударил запах свиных ребрышек и горячих стейков. Столики кругом заняты, а на некоторых магическим образом появляется табличка: “Резерв”.

— Это было грубо. Очень грубо.

— Я знаю, как выгляжу, - мокрая насквозь юбка пошло облепила бедра. Сквозь матовые окна различимо пару раз моргнул свет — на прощание сверкнула искра, точно замыкание. — Эй, ты чего, - я схватила его за горячее запястье, — плевать на них. Расслабься. Они просто ублюдки.

В ресторане (это слишком громко сказано) «Всемирный знаменитый жареный цыпленок Gus», напротив, всем плевать и они, как и «Motel6», не привередливы, главное — деньги, приходи хоть голой.

Кто-то в статье о десяти лучших местах упомянул, что «цыпленок Gus» похож на рай, но как по мне это слабо тянет на Эдем, если только под девизом «Мы пожарим Все!». Одноразовая посуда, пластиковые вилки и потолочный вентилятор-люстра, гоняющий по кругу потоки горячего воздуха с запахом жареного на арахисовом масле мяса.

Я была не единственной, у кого с волос стекала ручьями вода, но никому не было дела. Все шумно делали заказы, накладывая побольше куриных бедер во фритюре на бумажную тарелку и щедро обливая их соусом «Табаско», который здесь покоился на каждом столике, покрытом клетчатой скатертью. Все это больше напоминало какой-то пикник в заброшенном ангаре.

В две крошечные уборные, не разделенные по половому признаку, собрались приличные очереди преимущественно из девушек, желающих привести себя в порядок. Несмотря на духоту в помещении, одежда делала свое дело — неприятно холодила тело, пробивая на озноб. Что волосы, что белье можно было выжимать. Майкл выглядел лучше моего, будто бы попал под морось, но объяснение было — бегать от указателя к указателю, вчитываясь в мутные таблички с названиями улиц, выпало мне.

Опекая его, я ощущала себя молоденькой мамочкой, которая родила, судя по всему, в пять или шесть лет. Обострившееся желание излить на кого-то свою нерастраченную любовь (само слово устрашало) и заботу наводило холодящий кровь ужас. Я успокаивала себя, что происходящее исключительно из-за доброты а-ля Мелани Гамильтон; привычка, оставшаяся от прожитых лет с Джейком, но с ним все было не так запущенно.