Они отправили меня поесть с остальными и, боже, это было сравнимо с публичными унижениями в школе. Учащиеся смотрели на меня, используя весь доступный спектр эмоций: с пренебрежением, удивлением, восхищением, омерзением, похотью. Оставалось лишь пришить алую букву на одежду или позволить линчевать.
На ужин подали уже знакомый черствый хлеб, оловянные столовые приборы и консоме, оставляя на десерт осуждающие взгляды. Как будто переодеваешься в одной раздевалке с мальчиками, застывшими в пубертате и с трудом контролирующими желания. Заслонив рукой лицо, я медленно водила ложкой по неглубокой тарелке, завороженно наблюдая, как ценные жиры оседают на олове, не вслушиваясь в чавканье. Никогда не любила супы.
Короткое обсуждение, не потребовавшего личного присутствия великих советниц, — клянусь, на последних словах ректор глупо захихикал, — итогом которого стало решение отправить меня, ныне бездомную и мертвую для общества, под крыло к благодетельнице мисс Корделии-за-своих-горой-Гуд. Решение оспариванию не подлежало, а я и не стремилась, зная, какой ответ последует при возражении.
Майкл — создатель, воскреситель, следующий Верховный, Альфа и так далее и тому подобное, но он не знает, что делать со мной. Он мог спуститься в ад, как уже делал ранее в стремлении привлечь внимание и повторил чудо снова.
Один нюанс — от сильных ведьм был прок, а я стала ожившим трупом.
Во рту все еще ощущался гадкий привкус жирного бульона — позабытой жидкой пищи, когда я вернулась в комнату в ожидании часа отправления. Проблемы подступали и подступали, приумножаясь, как снежный ком, несущийся на тебя с горы. На самолет меня не посадить — отсутствие документов, поездом не отправить по аналогичной причине, позвонить некому.
Вчера все было хорошо, а сегодня в царстве, где никто не умирает, мертвецом оказалась я.
Неподвижное пламя, мягкое освещение, смятая постель — комната оставалась неизменной. Мир рухнет (ха-ха), а неуменьшаемые свечи продолжат гореть на кованой подставке-подсвечнике. Так, собственно, и случилось.
Время вновь потеряло значение.
Я лежала на кровати и гипнотизировала дверь в ожидании, что сейчас постучат. Меня пробивал озноб вопреки тому, что одежды на мне теперь больше, чем в последние дни, а босые ноги укрыты по голень покрывалом.
Тысячи вопросов, следующих друг за другом, но сливающихся в один: что делать дальше? Домой возврата нет, в университет не зачислят без тонны бумажек, которых не получить будучи мертвой или по поддельным документам, общество похоронило под толщей земли неизвестного штата.
«Вот, - думаю я, - вот что чувствовала Ева во время изгнания из рая».
Майкл вернулся в комнату и выглядел безразличным. Это плохо — в бесцветном взгляде практически невозможно различить эмоции. Брат в сердцах предпочитал кидаться ругательствами, но Майклу подобное чуждо.
— Что тебе сказали? - я приподнялась на локте и поджала колени ближе к себе. — Не отстранили от занятий?
Майкл усмехнулся и отрицательно покачал головой:
— Они мне ничего не сделают, говорил же. Кто именно зашел сюда?
— Ты мне скажи, они твои мастера, - я изобразила пальцами кавычки над последним словом.
Описание произошедшего он из меня вытянул лучше любого опытного журналиста чередой вопросов, на которые нельзя было ответить просто «да» и «нет». Свои подозрения о том, что группка неудовлетворенных колдунов использует его, я все же решилась озвучить вслух, и почти сразу получила ответ об общей идее свержения парадигмы ретроградов.
— Ты хотя бы знаешь, что такое «парадигма»?
— Если что-то не складывается — надо это срезать на корню. А эту проблему следует решить радикально.
Это не его слова, скорее прямое цитирование.
— Как ты узнал, что я мертва? - я протараторила это на одном дыхании под девизом «сейчас или никогда», почти без вопросительной интонации.
Майкл, что все это время смотрел куда-то перед собой, повернул голову в мою сторону; уголок рта пополз вверх в ухмылке.
— Я не знал. Корделия упоминала о потере юных дарований, в их числе и ты со своим сбором материала.
Объяснений на следующий вопрос «для чего» тоже не последовало, что заставляло усомниться в иной мотивации, кроме личной прихоти по принципу «смог и сделал». То, что о последствиях он не задумывался, не про него; не про того, кому в силах просчитать на пять шагов абсолютно все.
А я не знала, следует ли мне его благодарить или ненавидеть.
Попутчиком на восточное побережье вызвался тот, кто и обнаружил мое убежище — Джон Генри — он не представился, но к нему так обратились остальные. Я редко встречала людей, использующих второе имя в реальной жизни, но, когда так зовут еще тысячу мужчин, то двойное имя хороший способ самовыражения.
Погода значительно отличалась от прошлой ночи. Молочные клубы тумана витали в воздухе, а небо местами было затянуто тучами, отчего полная луна то появлялась, то исчезала из вида вновь. На синих автомобильных номерах золотыми буквами напечатано «Калифорния». Я была слишком близка к матери и в то же время далека.
Навигатор показал выбранный маршрут — трасса I-10, пролегающая через Хьюстон, Техас. Время в пути около двадцати семи часов. Последний раз я преодолевала длительные расстояния на автобусе и с попутчиками, перед смертью.
От Лос-Анджелеса нас отделяло сорок семь миль, школа Готорна находила чуть севернее в непосредственной близости к национальному заповеднику.
— Что вас связывает? - это было первое, что он спросил, когда ворота, защищающие школу от посторонних, остались позади.
— Что? - я медленно повернула голову в сторону водителя. — Пытаетесь устроить допрос?
— Я пытаюсь узнать о своем ученике больше, - Джон Генри прибавил скорость выше допустимого на этом участке дороги, но вел ровно.
— Вы выбрали не того человека.
Я вновь прислонилась виском к опущенному на четверть стеклу. Свежий калифорнийский воздух приятно касался лица, путаясь в волосах. По мере изменения освещенности автомагистрали звезд становилось меньше, они переставали напоминать сказочные брызги, и становились похожими скорее на мелкие осколки хрусталя, забившиеся в выбоины в швах между плиткой или паркетными досками.
Часы на приборной панели показывали первый час ночи.
Я подумала о матери — любящей и беспечной, решившей заняться духовным саморазвитием, но не исключая из своей жизни просмотр ток-шоу. Обычно в час ночи она еще не спала и почти кошачьим шагом перемещалась из комнаты в ванную, нанося подушечками пальцев жирный крем. Осталась ли она в Лос-Анджелесе? Что она чувствует теперь? Уехал ли Джейк от нее к отцу или сбежал в Даллас? Что можно чувствовать, когда хоронишь своего ребенка?
Большой указатель зеленого цвета уведомил, что Лос-Анджелес остался далеко за спиной и следует совершить приличный круг, чтобы вернуться в город ангелов, заселенный демонами.
Я тяжело вздохнула и попыталась не расплакаться, как идиотка, когда вновь подумала о прошлой жизни. Океан, горячий песок под ногами, соленый воздух, толпища туристов, катание на роликовых коньках.
Продан ли особняк на Берро Драйв?
В Аризоне я снова оказалась только проездом. Вечно шумный наравне с Луизианой штат Аризона только пробуждался ото сна и заливал в себя кофеин — некоторые светофоры еще не работали, и тишину разрывал шум поливо-моечных машин.
Уснуть было невозможно. Нарастающее чувство беспокойства душило и стоило прикрыть глаза, как в памяти всплывали копыта дьявола из сна.
Синее безоблачное небо Нью-Мексико и Гранд-Каньон напомнили, что мы с семьей так и не съездили сюда в весенние каникулы. В первый раз я устроила показную истерику-напоминание, что меня укачивает в дороге (ложь), во второй раз брат слег с температурой, и вместо поездки мы играли в ерунду вроде «Монополии» и «Скрэббл».
В туалете на ближайшей автозаправке я прорыдала около десяти минут, зажав рот кулаком, и подавляла всхлипы после, надеясь, что их заглушит рев автомобилей. Дважды или трижды Джон Генри любезно поинтересовался моим самочувствием, но без предложений остановиться в ближайшем мотеле на пару часов, чтобы перевести дыхание или ,напротив, наплакаться вдоволь.
