Снег тоже поступал извне, будто кто-то свыше перевернул солонку или дрожащей, как бабочка, рукой посыпал землю белоснежной крупой, по ошибке приняв за бисквитный корж.

Кто-то взболтал хрустальный шар и создал настоящий снегопад из пустоты.

В фильмах в такой момент принято кружиться, уподобляясь снежному вихрю. Я решаюсь тоже это сделать, игнорируя неразумность подобного поведения и то, что я босиком и могу так запутаться в длинном подоле, рискую наступить на ткань и порвать ее. С непривычки мир раскачивается каруселью, перед глазами пляшут пятна.

Мягкие хлопья оседали на сухую траву, таяли на черной ткани накидки и оставляли влажные следы на коже, не в силах противостоять теплу.

Согнув ноги, я сидела на сырой земле, запрокинув голову вверх, наблюдая несчитанное множество звезд, что раньше скрывались от глаз за светящимися фасадами зданий и дорожными фонарями. На вытянутую ладонь осело несколько шестиконечных снежных звезд, будто в ожидании путешествия в небеса к другим мерцающим светилам из детской сказки.

Невозможное чудо.

Уйти дальше и добраться до ограждения — моя идея.

Возвращаться обратно не хотелось, пряный ночной воздух пьянил, отчего складывалась иллюзия, что не существовало ничего до и ничего не будет после. Только вечное время под открытым небом с далекими звездами, хоть у всего один конец и от него никуда не уйти, он плавно вытекает из настоящего в ближайшее будущее.

Я терялась между деревьями, руководствуясь интуицией. Волосы, скрываемые за высоким воротом накидки, от бега высвободились из плена и рассыпались по спине. Ветки норовили хлыстом ударить по лицу с единственной целью — отрезвить, напомнить о реальности.

Покрывало из сухих колючек, веток и сорванных ветром еще зеленых листьев. Чем дальше, тем сильнее смыкаются кроны деревьев, не пропуская лунный свет, создавая другой купол. Стоило поднести руку к лицу, чтобы отбросить назад мешающие пряди волос, и в нос ударял запах смолы, сохранившийся на кончиках пальцев.

— Так нечестно, - воскликнула я. Майкл оказался позади меня и похлопал по плечу — трансмутация — хотя не мог оказаться по ту сторону раньше. — В чем разница между вторым испытанием силы и телепортацией на небольшие расстояния? Не знаешь. А говоришь, что сам научишь чему угодно. Ладно, умник, - пришла моя очередь щеголять, — такому нигде не научат, но не смейся, если у меня не получится с первого раза.

Майкл поспешно кивнул и прислонился виском к дереву. Вероятно, он ожидал, что я покажу какой-то фокус-покус, охвачу все огнем или превращу подтаявший снег, ставший кашей под ногами, в млечный путь. Я закачала головой в ответ и поднесла ко рту, соединенные вместе кончики большого и указательного пальцев левой руки.

Оглушительный свист заставил его усмехнуться и поморщиться. Честно говоря, не думала, что получится так громко — последний раз я хвасталась умением свистеть и плеваться в классе девятом. Этому меня научил папа, когда рассказывал о детстве на ферме ранее принадлежавшей нашей семье. Первое время я ходила с незаживающими ранками в уголках губ от бесконечных тренировок немытыми руками — у меня никак не выходил громкий свист и получался звук спускаемого колеса.

— Ты так не сможешь, - сразу же уточнила я, повторяя трюк, но с четырьмя пальцами с идентичным свистом. — Надо родиться и провести не одно лето в Техасе.

***

Меня разрывало от смеха и навалившихся эмоций, которых я была лишена столь длительное время. Иллюзорное ощущение счастья. Мне казалось, что я нашла и смогла залатать каждый пробел, изменить каждый изъян, что это было долгожданное отпущение, а не затишье перед бурей.

Я сдерживалась, чтобы не рассмеяться громко и не топать ногами, когда бежала по очередному незнакомому коридору, а после вверх по лестнице, скользя пальцами по отполированным перилам. К ним прикасаются каждый день потные ладони учащихся мальчишек, но никому из них не пришло в голову скатиться вниз и использовать их не совсем по назначению.

От пульсирующего навязчивого желания мне хотелось отсосать ему здесь — в одном из слабо освещенных пролетов — на зависть остальным. Будоражили тени, масляные портреты на стенах, наблюдающие за каждым неверным шагом, душный воздух подземелья, таивший в себе нотки пыльных фолиантов - разворованного культурного наследия Америки, восточного ковра и свеч, словно в храме на поминальной службе.

Майкл плохо на меня воздействовал.

«Дурное влияние», - как сказал бы отец. Он повторял это снова и снова, если что-то не вписывалось в его каноны воспитания или моральные ценности, но почти никогда это не касалось меня и брата.

Волосы Майкла были еще местами влажные от растаявшего снега, и когда я решила пригладить несколько прядей назад, то ощутила под пальцами глубокий шрам, которого не было в последний раз в Лос-Анджелесе. Портить момент не хотелось.

Мне нравилось целоваться с ним, хотя я ненавидела слово «поцелуй». Оно отвратительно на слух, хотя тоже содержит свистящие звуки, и кто-то находит его красивым.

Он прикусил нижнюю губу, выбивая сдавленный вздох.

Рука скользнула от шеи к изысканным брюкам, которые сразу и не отнесешь к школьной форме. Поглаживать чьи-то гениталии даже через слои ткани не возбуждает, как и дрочка со смыслом в технике.

— Тебе когда-нибудь делали минет? - я не старалась придать этим словам сексуальности или произнести с придыханием — последнее вышло само собой. — Как в Техасе?

Это старый фокус: нет никакой градации минета по штатам, как нет французского поцелуя, но если добавлять приставку, то создается ощущение, что будет разница.

Майкл усмехнулся, запуская пальцы в мои волосы, оттягивая их назад:

— Женщины знают только одну форму благодарности, не так ли? — в вопросительном тоне сквозило не то презрение и желчь, не то завуалированное желание оскорбить и указать на похоть в крови.

Рыжие волосы — волосы согрешившей шлюхи. Если бы он сказал оттирать его лаковые ботинки волосами, то я бы спросила, с какого начать — левого или правого.** Будь у меня хоть капля самоуважения, я бы предложила ему трахнуть самого себя, но гордость заглушена низким голосом вкупе с намеренным надавливанием на не зажившие раны на коже головы:

— Не отвлекайся.

Отстранившись назад, я медленно развела колени в сторону, будто пыталась повторить успех Шэрон Стоун. Платье, что служило одеждой и для сна, и для повседневной носки, изрядно помялось за прошедшие дни и приобрело специфический завалявшийся запах, как спортивная форма, забытая в шкафчике до следующего урока физкультуры.

Касаться себя под чьим-то взглядом напоминает самолюбование у зеркала, где главное - не разрывать зрительный контакт. Заставить человека чувствовать себя неловко, испытывать прилив возбуждения от того, что он не задействован в процессе, но является непосредственным наблюдателем. Трудно не сорваться и не закатить глаза, когда по телу проходит разряд, а потому я вздрагиваю и стараюсь не дышать через рот.

Я не люблю выражение «ласкать себя», оно по отвратительности на одной ступени с «поцелуем», как и синонимы к половым органам. Это смешно и нелепо.

Майкл не терпел поражения, а потому не спешил отворачиваться, смущаться или разделять мое занятие. Он отбивал пальцами дьявольский ритм по неопрятно брошенному покрывалу, но взгляд стал мрачнее, и такой уже встречался мне раньше. Кто кончит, тот и проиграл, а будь у меня такая школьная форма, то я бы поборолась. Моим платьем хоть сейчас полы вытирай.

А потом в моей голове возникает мысль: «Делай, как я хочу».

Она ненавязчивая как, к примеру, желание бесчинствовать в коридорах школы, но напоминает жужжащую мошку над ухом, подначивающую убить ее.

Лучший способ — поддаться искушению? Или как нам завещал Оскар Уайльд?

Свечи я задуваю быстро, словно на праздничном торте, позабыв загадать желание. Комната мгновенно погружается во тьму, и я на дрожащих ногах вплотную подхожу к Майклу, давя на плечи, ощущая поролоновые подплечники.