Хлеб на вкус отвратительный, как и ветчина, посыпанная сахаром с растекшимся сыром, но удовлетворительно. Еда снова приобретает смысл. Второй сэндвич был скорее мечтой моего брата — один белый треугольник смазан арахисовой пастой, другой — джемом.

Майкл сказал, что любит французские тосты, но их здесь готовят неправильно. Мне нравились тосты с клубничным джемом и сливочным маслом, их готовила бабушка одной из школьных подруг, пока моя предпочитала крекеры с сырным кремом.

Я же давно потеряла пристрастия в еде. В детстве как, наверное, у большинства детей, у меня был список тех блюд, что я могла поедать с утра до ночи или то, что могла попросить приготовить в день рождения или на какой-то праздник. С возрастом это прошло. Мачеха одно время готовила омлет с грибами — мой любимый завтрак, — и я ела его чуть ли не каждый день, чем попросту убила для себя его вкус. И так со многими продуктами: шоколад с помадкой, чипсы с паприкой, сэндвичи из разряда «Сделай сам» — сливочный соус и индейка, французские тосты.

Спустя длительное время голодания или отсутствия потребности в еде мне казалось, что я снова могу чувствовать вкус еды. Ощущать на языке приторность арахисовой пасты, неизмельченные частицы сахара в ягодном джеме на зубах и жесткость хлебной корочки.

Я будто снова оказалась в той его детской комнате, где мы часто сидели, свесив ноги с изголовья кровати и играя в приставку.

Это был тот же Майкл, которого я знала: со странностями, сквозящей спесивостью в голосе, взрослым лицом, в нем оставалось что-то ребяческое из прошлого.

Мы снова много говорили, но сейчас я не могу понять о чем, если у нас не было ничего общего, кроме каких-то незначительных совместных воспоминаний. Часто право слова предоставлялось мне, и я говорила о статье, которую начала писать в начале первого курса, о сборе материала, о том, как пришла к Корделии и проявила свой непрофессионализм во всей красе. О ее предположении я умолчала.

Я говорила ему все, что знала, молола языком направо и налево, думая, что раз он один из них, то мне нечего скрывать, зачастую ловя себя на мысли, что не планировала говорить так много.

Майкл в свою очередь кормил меня сказками — буквально пичкал сладкими иллюзиями, как Гретель откармливала брата на съедение, и я все послушно проглатывала и просила еще, пьянела без вина, растворяясь в историях об испытаниях силы, что вознесли его на Олимп «четвертого уровня» или о «Семи чудесах».

«Семь чудес» для меня ассоциировались с Семью чудесами света, про которые мне читала мама лет в пять. Занимательный факт — раньше меня и многих моих друзей интересовали археологические раскопки, древний мир, а когда детство кончилось, то увлечения сменились на примитивные, земные.

На один день рождения отец подарил мне красочную книжку с мифами и легендами древней Греции. Мама, когда была беременна, часто читала мне ее, водя пальцем по строчкам, чтобы я не только усваивала на слух, но и запоминала написание слов.

Зевс, Посейдон, Деметра.

Когда-то я знала о каждом боге-олимпийце и их потомках.

Мне нравилось слушать о Персефоне, но не из-за мрачности истории, а из-за произношения имени. Персефона звучала мягко — мама читала имя почти шепотом, напоминающим шелест первой листвы на деревьях в начале весны.

Думаю, это отличный пример иронии — теперь я как никогда ощущала себя героиней детской книжки, окутанной тьмой, похищенной ради собственного удовольствия в царство мертвых.

Из озвученных «чудес» мне был знаком только «Телекинез» и «Прорицание» — первое на слуху с детства и я понятия не имею, почему и откуда, не исключено, что смотрела фильм с таким названием, а второе мне приписывала Корделия.

Мне понравилось слово «Descensum» — умение покинуть тело и путешествовать между мирами. Если бы я прочла его на листке, то оно вышло бы свистящим, но Майкл произносил его с каким-то шипением. Морская пена разбивается о гальку или то, обо что бьется море.

Descensum. Descensum. Descensum.

Отсутствие часов и окон заставляло испытывать некую дезориентированность в пространстве и определять время исключительно интуитивно или же по звону между занятиями.

Где был Майкл в первую часть дня, я не знала — он не считал нужным говорить об этом, сделав меня кем-то вроде игрушки или домашнего зверька, которого следовало покормить, выведать момент, когда никого не будет поблизости и выгулять до уборной и обратно. То, что открывалось взгляду, никак не помогало составить образ школы, золотой клетки, где меня держали, а я и не хотела биться о прутья в надежде вырваться на свободу.

Мне не удастся это объяснить, но… мне было достаточно того, что я имела. Жить в вакууме некоторое время куда лучше, чем жить в реальности. Те несколько дней были необходимы, чтобы после выстроить цепочку ценностей, понять, что имеет смысл, а что нет.

Снаружи теплый ветер шелестел еще зеленой листвой, светила полная луна и ночь набирала свою силу, когда Майкл впервые вывел меня на поверхность, предварительно выдав какую-то черную тряпку, чтобы скрыть мои худощавые ноги со спины. Глубоко под землей остались лестницы, что, извиваясь змеями, вели вверх и вниз; пламя, поддерживаемое магией и мягкий свет от множества свечей.

— Лабиринт?

/Его центр я не могу найти, но нет причин для отчаяния, потому что я уже там/*

— Это скульптура, — Майкл прибавил шаг, и уже через один поворот открылась выжженная солнцем трава и образующие круг деревья. В темноте сложно было различить дорогу или уловить движение. — Идём.

Он вёл в самую гущу, не оборачиваясь назад, уверенный, что я не останусь позади. Плащ-мантия-накидка, что бы это ни было, оно путалось под ногами, собирая на подол мелкие колючки и пыль, отчего темп сбивался, приходилось поддерживать ткань в руке, не позволяя волочиться следом.

— Ты когда-нибудь видела снег?

— Снег? Наверное.

На самом деле я сомневаюсь, что видела снег.

В Шугар-Ленд в ноябре температура колеблется у семидесяти семи по Фаренгейту, а холодные зимы сродни чему-то уникальному и невероятному. Лужи замерзают крайне редко, но по вине повышенной влажности пальто приходится запахивать время от времени.

Снег я видела по телевизору, не в фильмах, конечно, где из каких-то современных машин выбрасывают смесь ваты и какой-то трухи, а в новостях. Обычно на снежные катаклизмы жалуются «северные» штаты: то провода облеплены снегом, то пробки, то снегоуборочные машины выходят из строя.

Тем не менее, я помню, как однажды сидела на руках у отца и видела белые хлопья, летящие с неба, затянутого пыльного цвета тучами; но в достоверности не клянусь, мне могло присниться.

— Нас повсюду окружают молекулы воды.

Он заметил это будничным тоном, но его голос, кажется, заглушил мой собственный и зазвенел в ушах. Тогда я придумала себе объяснение этому феномену — Майкл был единственным, кого я видела и с кем контактировала, возможно, просто привязалась. Дети же тоже привыкают к голосу матери, которая находится с ними круглые сутки с момента рождения и до определенного возраста.

Снег означает холод, температура опускается ниже двадцати по Фаренгейту и… это относится к тому, что я никогда не испытывала в жизни. Холода, несколько свитеров, дубленки — прекрасно, особенно, если ты не живешь на юге. На горнолыжные курорты, которые ассоциировались у меня со снегом, мы не выбирались, а отпраздновать Рождество где-то, где земля припорошена трухой, не хватало денег. Ну, знаете, авиакомпании повышают цены втрое как до Нью-Йорка, так и до Нового Орлеана.

Кто-то бежит к снегу, а кто-то к теплу — никогда не угодишь.

Но не похолодало и на градус, когда первая снежинка, напоминающая звездочку, блеснула в лунном свете.

Моя бабушка пересказывала сюжеты короткометражных фильмов и вообще фильмов, подсмотренных урывками во время работы в кинотеатре, и выдавала за оригинальные истории, хотя, думаю, какие-то были и ее собственными фантазиями.

Например, о путнике, что сбился с пути, пробираясь в ночи сквозь дремучую чащу, и что-то надоумило его зачерпнуть рукой воду из источника и превратить брызги в звезды, указывающие верный путь. В детстве меня всегда удивляло то, что в окружении деревьев нашелся водоем, а не то, что вода обратилась в небесные тела.