Литмир - Электронная Библиотека

Свечи все еще горели, отбрасывая причудливую тень на стену, на металлической подставке-подсвечнике дрожало несколько незастывших капель парафина. В последний раз свечи при мне зажигали еще в кампусе на Хэллоуин. Прежде чем затушить свечи, я подержала руку над пламенем, словно ребенок, проверяя, сработает ли рефлекс.

Едкая дымка свечей наполнила воздух и быстро растворилась в угольной темноте.

Если уткнуться носом в нагретую наволочку и попытаться уснуть, можно почувствовать пряный и до боли знакомый запах муската.

Как и в последнюю ночь в Калифорнии, в голову лезли сотни мыслей, но теперь нельзя было отвлечься ни на музыку, ни на мобильный телефон, ни на сбор вещей. Волшебное оживление без тела (сомневаюсь, что кто-то позволил Майклу притащить гроб в школу), отсутствие признаков гниения, эмоции, рефлексы, воспоминания, будто бы я просто уснула или впала в коматозное состояние, но вернулась. Это сводило с ума.

Нужно просто дышать и оставаться в неведении как можно дольше.

Жить в ожидании изгнания из рая.

========== 6 - Closer ==========

И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; Быт. 6:5

К моему счастью сон был крепкий и лишенный сновидений. Я проснулась в той же не самой удобной позе, но не спешила открывать глаза. Все могло исчезнуть за одну ночь или оказаться не тем, чем было. От мыслей и старых образов дышать стало тяжелее, и к имеющимся кошмарам приобщился страх очнуться в гробу, придавленной толщей земли. Этот образ заставил меня распахнуть глаза и подорваться вперед — и получить подтверждение того, что никакой ящик меня не сдерживает.

…Так начинаются лучшие дни неведения за всю человеческую жизнь.

Свечи у стены снова горели и не уменьшились ни на дюйм с ночи. Ноги приятно согрелись под кашемировым покрывалом. Никого. Я снова легла обратно и натянула покрывало на голову, точно меня бил озноб. Это простое действие давало мнимое ощущение безопасности.

Развалившись на кровати (они были куда удобнее, чем в нашем кампусе и матрасы не виниловые), я медленно двигала руками, точно пыталась сделать «снежного ангела», но лишь сминала в комок постельное белье. Раньше меня раздражал шелест простыней и то, как быстро иной раз нагревается наволочка под щекой, но сейчас все ощущения приносили если не удовольствие, то воспринимались без негативных эмоций.

Платье, в котором я умерла и воскресла, осталось без изменений — ни следов крови, ни зацепок. Ткань измялось ото сна, но в целом выглядела как из воспоминаний, когда я вынимала ее из чемодана и гладила холодным утюгом, что никак не нагревался. Единственное отличие от исходного состояния — я очнулась с босыми ногами. Либо переход между мирами не предусматривал обуви, либо от удара с меня слетели резиновые сандалии.

Комната для одного человека была достаточно большой и пустой. Ни картин, ни схем, ни карт, ни постеров. Набор мебели как в гостиничном номере. В «Робишо» девушки жили по двое-трое минимум, создавая образ сестринства, в Новоорлеанском университете же мы жили в комнатах со стенами из шлакоблоков, покрытых белой краской, двумя кроватями и отвратительно дешевыми шкафами, штанга которых не выдерживала больше десяти вешалок.

Школа Готорна предлагала учащимся жизнь в изыске и минимализме.

Я обошла всю комнату по кругу, раз пять уж точно, прежде чем раздался звонок. Не механический, как в личном аду, не дребезжащий, а как звон колокольчика, распространившийся повсюду, раз дошло и до закрытой комнаты. Через мгновение послышался стук каблуков по натертому полу, переросший в топот, но быстро смолк. В муниципальной школе гомон учащихся стихает минут через пятнадцать после окончания перемены.

Если прислушиваться, прислонившись к двери, то можно различить юношеские еще ломающиеся голоса. Кто-то, и не один, проходил мимо и рассуждал об отсутствии какого-то преподавателя, замене, и все напоминало обычную школу. Хлопнула дверь ближайшей комнаты, возможно, соседней, и я мгновенно отступила назад.

Школа для выдающихся юношей с единственной (или нет?) девушкой в одной из комнат. Напоминает краткое описание (все же слово синопсис не уместно) порнофильма с броским названием вроде «Сучка в школе Готорн» или «Техасская сучка прямиком с того света».

***

Насколько мне известно, существует семь смертных грехов, и возглавляет его Superbia, или Гордыня. Когда-то существовала восьмеричная схема, но Папа Римский решил внести свои изменения: объединил в один грех печаль с унынием, тщеславие с гордыней и добавил зависть. Так наши «душевные» пороки вознесли вверх, а «плотские» поставили в конец — совать в себя члены лучше, чем прослыть эгоисткой с чувством собственного превосходства.

Познания отложились со времен старшей школы, когда нам предложили предмет «мировые религии» для расширения кругозора. В Лос-Анджелесе некоторые хотели поступить на факультет философии и сокращать разрыв между реальностью и Богом (или что-то в этом духе), а мне нужно было заполнить «свободные часы», чтобы не выбирать французский или физику. С познавательной точки зрения лекции были интересными, со стороны слушателя — утомительными. Нам выдавали относительно девственные учебники: лишенные заломов, пометок и пятен от невесть чего, с иллюстрациями на отдельных мелованных страницах, как в энциклопедиях.

Если слушать о традиции ислама или катехизисе католической церкви откровенно скучно, то можно было просматривать те самые страницы, что еще не перепачкали отпечатками пальцев. Так, к параграфу о грехе прилагались черно-белые иллюстрации — мозаики алтарной части крипты базилики Нотр-Дам-де-Фурвьер в Лионе. В них Гордыня изображалась красующейся птицей — не то фазаном, не то павлином, а Похоть — горным козлом. (Ни в козлах, ни в птицах семейства фазановых я не разбираюсь).

Я потеряла контроль над временем, рассматривая собственное отражение в зеркале, как одержимая, и такое поведение вполне наводило на размышления о грехе. Я смотрела на себя, точно видела впервые в жизни или могла исчезнуть, стоило только моргнуть. Говорят, что есть большая разница между тем, что доступно нашим глазам и тем, что открывается окружающим. Сейчас я будто бы посмотрела на себя через некую призму и открыла во внешности выразительность.

«Кто и что подумает, если распахнет дверь к своему однокласснику? «Сучка с того света?». Чем не новый ад — быть пущенной по кругу мальчиками, что безвылазно зубрят замысловатые словечки на латыни».

Дома в Калифорнии я часто раздевалась, когда никто не видел, не только после процессов соития, чтобы полюбоваться отметинами или синяками. В обнажении не приходило чувства стыда, которое побудило Еву прикрыть наготу, а наоборот, ощущалась эстетичность — гордыня или прелюбодеяние?

Приятные покалывания вызывали не только чужие властные прикосновения, но и собственные, особенно, если делать это медленно — одними кончиками ногтей или подушечками пальцев, — обрисовывать линию ключиц, переходить к ложбинке меж грудей, очерчивать полумесяц под грудью, надавливать на каждое ребро. Мастурбация, это, конечно, занятно, но только на первых порах, и удовольствия она приносила на порядок меньше, чем самолюбование.

Похоть повсюду витает в воздухе.

Майкл пришел, когда шумный топот десятков шагов по коридору стих, уступив место редким шагам. К тому моменту я уже отвернула зеркало и покачивалась на единственном стуле, завалив его на задние ножки. Довольно успокаивающее занятие, эдакий бюджетный аналог кресла-качалки.

Конечно, я не просто смотрела в свое отражение и вылеживалась на чужой постели. Мне вообще нравилось двигаться, снова переносить тяжесть с пятки на носок, воображать себя невесть кем (может, балериной?) и танцевать без музыки, слыша лишь ее слабые отголоски в памяти.

— И тебе разрешают проносить еду в комнату? - спросила я, когда заметила в его руке тарелку с тостами. — Никто ничего не заподозрит?

— Я здесь на хорошем счету.

18
{"b":"663572","o":1}