Мы проходим по дорожке, усыпанной камнем, и озираемся по сторонам. Вокруг — зеленые поля и ни души. Тишина рядом с этим домом пугает.

Я останавливаюсь у двери и смотрю на Гермиону, она ободряюще кивает и держит палочку наготове.

— Давай, — шепчет она.

Заношу руку, чтобы постучать, и слышу тихий вскрик Гермионы.

Секунда — и она падает на землю. Я кидаюсь за ней, но в ту же секунду меня пронзает острая боль в шее, и я отключаюсь.

*

Когда я прихожу в себя, голова раскалывается от боли. Я плохо вижу, где нахожусь, потому что на мне нет очков, но чувствую, что связан. Делаю несколько попыток высвободиться — бесполезно.

Помещение напоминает мне лабораторию: я лежу под наклоном, как в кресле у стоматолога, надо мной яркая лампа, вижу очертания шкафов, но совсем нет солнечного света, как будто все находится под землей.

— Гермиона? — тихо зову я.

— А-а-а, очнулись, мистер Поттер? — слышу я скрипящий голос.

Ко мне подходит мужчина в белоснежном халате с длинными светлыми волосами.

— Мистер Лавгуд?

— Да-да, — отвечает он. — Мне жаль, мистер Поттер, но вы сами виноваты. Моя малышка больна, ей так плохо, я должен помочь.

— Луна? Что с ней?

Я снова делаю попытки освободиться, пока Ксенофилиус стоит ко мне спиной. Пытаюсь сотворить беспалочковую магию — не выходит. У Гермионы бы наверняка получилось! Вот только где она?

— Моя малышка заболела, зачахла. Видите ли, мистер Поттер, у нее совсем не осталось друзей. Все про нее забыли, — он не поворачивается, что-то переливая по колбам. — А знаете, какое лучшее лекарство от всех болезней?

— Какое? — спрашиваю я, пытаясь протянуть время.

— Любовь, мистер Поттер, — Ксенофилиус подходит ко мне с колбой и острым металлическим предметом, похожим на скальпель. — Но вы не хотели дать моей девочке любви, поэтому я заберу ее сам.

Я снова пытаюсь высвободиться, на этот раз вкладывая всю свою силу. Веревки больно впиваются в кожу, а голова снова начинает раскалываться.

— Мистер Лавгуд, вам лучше отпустить меня, — говорю я сквозь зубы. — Мы поможем Луне, вам не нужно больше никого ранить.

— Никто не поможет ей, кроме меня, — грустно отвечает он и хватает меня за подбородок.

Я вырываюсь, потому что он пытается влить в меня ужасно горькое зелье. Лавгуду удается влить несколько капель, я чувствую, как остатки зелья стекают по моей коже.

— Где Ге-ге-рмиона? — язык заплетается, и я с трудом выговариваю слова.

— Придется стереть ей память, — отвечает Лавгуд. — Она очень не вовремя появилась здесь.

Находиться в трезвом сознании становится все сложнее, я чувствую, что и так мутная из-за отсутствия очков картинка начинает расплываться. У меня больше не получается пошевелиться, в панике я пытаюсь сказать или сделать хоть что-нибудь — бесполезно.

Все, что мне остается, невнятно мычать и моргать.

— Мне нужно ваше сердце, мистер Поттер, — говорит Лавгуд. — Но вы должны находиться в полном сознании, поэтому я просто вас обездвижил.

Я мычу и жмурюсь от яркого света лампы, который он направляет прямо мне в глаза.

— Ваше доброе храброе сердце будет последним элементом, мой ловец кошмарных снов будет готов. Луна так слаба, — он нервно всхлипывает. — У меня осталось совсем мало времени.

Я чувствую, как сердце бешено стучит в груди. Неужели еще пара мгновений — и оно перестанет биться?

Холодное прикосновение скальпеля отрезвляет меня. Лавгуд делает надрез, и я чувствую боль, чувствую, как сталь погружается все глубже под кожу. Мне хочется выгнуться и кричать, но я не могу этого сделать. Не могу сделать ничего.

Лавгуд делает новый надрез. Внутри своей головы я ору благим матом и надеюсь, что скоро потеряю сознание от боли.

— Тише, мистер Поттер, пока вы нужны мне живым, — он словно читает мысли и подносит к моему носу едко пахнущую тряпку, которая в момент пробуждает меня от агонии.

Сколько раз я был лицом к лицу со смертью, но еще никогда не чувствовал себя таким беззащитным. Боль усиливается. Я слышу громкий хлопок… и все стихает.

Чьи-то холодные руки касаются меня, стягивают с кровати.

— Давай же, Поттер.

Это Паркинсон, но я не могу понять — настоящая она или плод моего воображения. Мысли роятся в гудящей голове, а сердце стучит с такой силой, что, кажется, вот-вот вырвется в проделанные Лавгудом надрезы.

Я все еще не могу шевелиться, и она тянет меня на себя. Не выдерживает тяжести моего тела, и мы оба оказываемся на полу: я лежу на ней сверху, чувствую сладкий запах табака, и мне отчего-то становится так хорошо. Я закрываю глаза.

— Поттер, не умирай, — шипит она.

Мысленно я смеюсь. Живее всех живых — благодаря ей.

Паркинсон скидывает меня с себя, и теперь я лежу на спине. Она исчезает, и меня захлестывает паника. Боль в груди не утихает, зато, кажется, мое тело снова возвращается ко мне.

Я пытаюсь повернуть голову, чтобы найти Паркинсон, но она сама склоняется надо мной, загораживая свет. Лучи от лампы позади нее выглядят так символично, как будто она…

— …ангел, — хриплю я.

Я слышу ее мелодичный смех, и паника окончательно отпускает.

— Вот это тебя приложили, — говорит она и склоняется над моим лицом.

Еще мгновение — и я чувствую, как ее губы касаются моих губ, легко, совсем невесомо. Я даже толком не могу ответить, но чувствую тепло, которое разливается по телу.

— Ну ты и бревно, Поттер.

Паркинсон надевает на меня очки, и теперь я вижу все: ее темные сияющие глаза, светлую кожу и маленькую, едва заметную родинку над губой. Отчетливо вижу лабораторию, в которой нахожусь — со стены тремя глазами на меня смотрит ужасного вида ловец снов из перепутанных длинных волос; глаза вращаются, а посередине свободное место, как раз для моего сердца.

Она легко встает с пола, подходит к ловцу. Глаза следят за каждым ее движением.

— До чего жуткая херня, — говорит она, но не может оторваться, завороженная. — Вот этот глаз — Драко, — Паркинсон водит пальцем вокруг одного из них, и он послушно следует за этой траекторией. — Бр-р!

Выглядит очень пугающе.

— Надо уходить, пока этот сукин сын не очнулся, — ругается она совсем не аристократично.

Наверное, в этом и есть суть Паркинсон — от аристократии в ней только чистая кровь и фамилия.

— Можешь встать? — она дает мне руку, и я пытаюсь подняться, опираясь на нее.

Тело меня слушается, но с трудом. У меня уходит несколько минут, чтобы встать, но Паркинсон не торопит меня и не смеется. Она просто стоит рядом и поддерживает, чтобы не упал.

— Где Гермиона? — спрашиваю я.

— Не переживай, Малфой ее нашел, живая была.

Мы медленно выходим из лаборатории, и три глаза неотрывно следят за нами.

— Получается, — говорю я, отдышавшись, — ты меня сначала убить хотела, а теперь решила спасти?

Паркинсон пожимает плечами.

— Девушки бывают такими непостоянными, — смеется она.

Наверх ведет узкая лестница, и мы идем очень близко. Паркинсон держит меня за талию, и подталкивает сзади.

— Панси? — тихо зову я.

— Чего тебе?

— Я ошибся. Ты не все портишь. Возможно, ты портишь только некоторые вещи.

— О, заткнись.

Паркинсон пихает меня локтем в бок, и я сдавленно охаю от боли. Она улыбается.

*

Мир буквально перевернулся с ног на голову: Паркинсон поддерживает меня, чтобы я мог нормально идти, Малфой залечивает царапины на лице Гермионы, пока она полулежит в кресле.

— Гарри! — она видит меня и делает слабые попытки встать. — У тебя кровь!

— Грейнджер, не дергайся, — осаживает ее Малфой.

Я осматриваю себя: с левой стороны у меня красуется три надреза, кожа похожа на лоскут. Мне незнакомы заклинания, которые могут просто это залечить. Паркинсон заматывает меня в кухонным полотенцем, и ругается, когда пачкает руки моей кровью.

Я смеюсь и охаю от боли. Голова трещит, как будто меня огрели дубиной.

— Надо проверить Луну, — говорю я.