— Покорно вас благодарим…
— Ваше благородие! — объявил Краюхин, — я это запил девку… Пили… пили!..
— Ты кто такой?
— Пили мы десятую… пили два Микития…
— Я спрашиваю, ты чей, откуда?
В это время у подъезда загремела карета, и в камеру вошла небольшого роста худощавая барыня с черным вуалем, в бархатном бурнусе. Не поднимая вуаля, она обратилась к судье:
— Я к вам, Федор Иваныч, насчет оскорбления моей Мими…
— Позвольте узнать, кто это Мими?
— Моя собака…
— Извините, сударыня, закон обязывает меня объяснить вам, что в нашем судебном уставе не упоминается об оскорблении животных… Я думал, что Мими ваша служанка. Впрочем, не угодно ли вам рассказать, как было дело?
— Вообразите: я Дуняшке приказала для Мими готовить бульон, а она с лакеем Алешкой изволит кушать его… Я замечаю день, другой: Мими худеет!.. Вы не можете представить, что стало с несчастной собакой… Смотрю однажды в окно: Мими выскочила к воротам, а там сидели лакей с горничной. Они схватили собаку и начали ее бить по щекам… да приговаривают: «Из-за тебя нам от барыни достается!..» Это я слышала собственными моими ушами…
— За последнее время жалобы на прислугу до того увеличились, — сказал судья, — что я не предвижу, чем все это кончится… Мне сдается, что ваша прислуга имеет настойчивое стремление оскорблять именно вас… позвольте узнать, когда вы свободны?
— Я постоянно свободна…
— Не угодно ли вам пожаловать в понедельник… тринадцатого числа… Как звать вашу прислугу? — спросил судья.
— Дуняшка и Алешка.
— Я их вызову.
Барыня раскланялась и уехала. Краюхин снова начал:
— Я, ваше благородие, из Воробьевки… насчет запою…
— Ты кого запил?
— Девку!..
— Какую девку?
— У соседа дворов через пять…
— Тоже у крестьянина?
— У крестьянина.
— Дела между крестьянами разбираются волостным сходом…
— Ведь я, ваше благородие, насчет пастуха… он не нашей барщины…
— Это все равно… пастух — крестьянин…
— Вестимо, крестьянин… Хорошо! только эта мы гуляли… больше году!.. девка со всем согласьем…
— Я тебе сказал, обратись в волостное правление…
— Откуда ни навернись пастух… говорит, ежели на что пойдет, я не пожалею красного петуха…
— Павел! выведи вон…
Лакей взял Краюхина за пельки[8].
— Вот оказия-то! — рассуждал Краюхин, выведенный на улицу. — Какой это мировой? слова не даст сказать… Куда ж теперь? Неужели в волость?..
Подошедши к телеге, в которой спал Иван, Краюхин почесал затылок, растолкал сына и крикнул:
— Ты что ж сена-то не дал лошади? для тебя, что ль, под голову взяли, хрептуг!
В это время Краюхин увидал на дороге проезжавшего мужика.
— Эй, брат! — закричал Краюхин, — погоди-ко…
— Что ты там?
— Да погоди… Где бы мне тут разыскать мирового?
— Да ты от его хором идешь… вот он!
— Это не наш, должно… Господь его знает!
— Уж не знаю, как те сказать… у нас есть… да тоже, пожалуй, не ваш…
— Где ж к нему проехать?
— Вот ты под изволок съедешь, придет перехресток, ты так-то не езди, а заверни направо прямо по овражку, вдоль овражка-то и ступай… приедешь к реке, через мост прямо в нее!..
— Куда ж в нее-то?
— В мировиху!..
— Я насчет мирового тебя спрашиваю…
— Экой! в энтой деревне, Антоновкой называется, у меня кум живет. Он с ей почесть зады с задами…
— Кто ж такая мировиха?..
— Да нашего мирового жена… дело как правя ловко! Знамо, можа, чего и недосмысля, ну там писарь на то есть… живой рукой разбяре!..
— А мировой-то где ж?
— Да он, вестимо дело, барин богатый: где ему заниматься? со всякой безделицей лезут… а он, значит, не привычен к эвтому… и жил-то все в чужих землях…
— Ну, насчет свадьбы она может разобрать?
— Я тебе говорю баба — насчет всех делов! Мы обиды от ней не видали…
— Ну, спасибо…
— Как рассказывал, все поезжай…
VII
МИРОВИХА
Краюхин приехал в деревню Антоновку. Крытый железом барский дом, с ярко раскрашенным балясником[9]и двумя каменными воротами, стоял на крутой горе. В стороне тянулся длинный ряд амбаров с жирными соломенными навесами, на которых висели чугунные доски. За барским домом виднелся сад. Въехав в деревню, Краюхин постучался в окно мужицкой избы и сказал:
— Хозяин! Что, тут живет мировиха?
— Какая мировиха? — спросил мужик, выходя из избы.
— Стало быть, мне так сказали…
— Да! Силич Пятровна? — почесываясь, сказал мужик, — это коли самого барина нет… и то не одна, с писарем…
— Мне было к ней нужно… Можно тут лошадь отпречь? Не украдут?
— Отпрягай! у нас смирно…
— Ты уж, братенек, проведи меня… а то собаки на отделку съедя…
— Что ж, пожалуй… У ней псы здоровые. Они нас-то признали… Глядеть-то они дюже страшны, а то ведь ничего!.. иную пору хоть на язык наступи… Ты отпрягай, а я зипун надену…
— Ах ты, господи! — говорит Краюхин, отпрягая лошадь, — кабы сын-то у меня был как следует, разве быть бы мне тут? Куда заехал! где сроду не бывал… Ну, пойдем, милый человек, — увидав вышедшего мужика, сказал Краюхин.
— Ты откулева? Насчет чего засудился?
— Я воробьевский… А дело-то у меня насчет свадьбенки.
— Что ж это, знача, родня, что ли, али насчет годов?.. Мы тоже сами вокруг вешней Миколы до алхирея доходили… тоже, стало быть, мому куму приходилась Аксиньина дочь, — с Петрухой-то они родные были… Агафья крестила Петруху-то…
— У нас родни николи не было… Я насчет запою…
— Знамо дело… усякие дела бывают… Ну, вот теперь иди… прямо, как взойдешь на двор, налево заверни… Ишь, холопьев-то нет ни одного… Ступай! дай бог час!..
Краюхин вошел в переднюю и положил рукавицы с шапкой у дверей, на полу.
— Надежда Павловна! крестьянин пришел! — доложил лакей пожилой, худощавой барыне.
— А где ж Скворцов?
— Они на охоту ушли…
— Пошли за ним…
Накинув большой барсовый платок на плечи, барыня вышла в зал, где стоял письменный стол с кипами бумаг и два кресла с высокими спинками.
Краюхин вошел в зал, помолился на образ и сказал:
— Здорово живете, сударыня.
— Здравствуй! Ты что?
— К вашей милости. Дело у нас завязалось насчет свадьбенки; я у Кузьмы запил девку за своего малого… дело тянулось долго…
— Петр! притвори двери… — сказала барыня, — да принеси мне папирос… Так в чем дело?
— Это значит, сударыня моя, запили мы с Кузьмой… расход был мой…
— То есть ты запил невесту.
— Так точно.
— Понимаю.
— Только пришло дело к концу, навернись ни оттуда, ни отсюда Егорка… он и навостри своего отца запивать, — а девка ему полюбилась… Вот мы приходим с хлебом с солью, а Егоркин отец там… Мы сели за стол, как следует по положению… выпили маненько… только вдруг приходит Егорка — и ну пировать! А девка выскочила на кон, себе взбесилась… пошел крик да бушеванье…
Егорка говорит: я вам, такие-сякие, красного петуха подпущу…
— Послушай, мой друг, я тебя не понимаю… Ты хочешь сказать, что тебя оскорбили?
— Оскорбление ништо!.. а тут осталось недели две до свадьбы, а дела расстроились, а все вина вот Егорка!
— Да чем же он виноват?
— Знамо дело, съякшался с Паранькой; а мой-то парень недосмыслит… девка-то и заартачилась.
— Ты засватал невесту за своего сына, а Егор перебивает, так ли?
— Точная правда, сударыня: да еще кочета хочет подпустить… А я истратился — боже мой! цалковых с двадцать с прибавком… и даров немало было!..
— Так ты хочешь вознаграждения?
— Кое награждение! мне девку надо!.. Я ему еще две четверти ржи дал… Не будет ли ваша милость — приказать ему, и расписочку мне пожалуйте, чтобы он не смел перебивать… а чтобы наша свадьба у законе была…
