– Что ж, скрывать не буду, есть такой грех, – вздохнул Лопырёв. – А вот сын мой, Влас, ни сном ни духом не ведает о моём эдаком пристрастии.

– Трудно скрывать такое «пристрастие», – уколол его Сафронов. – Рано или поздно он всё равно узнает.

– Что ж, чему быть, того не миновать, – пожимая плечами, сказал Лопырёв. – А я и не собираюсь ни от кого прятаться и что-то скрывать. Мои желания для меня закон, а что обо мне думают другие, меня не заботит.

– А что за интерес такой тебя с хлыстами связывает? – полюбопытствовал Сафронов. – Я давно знаю тебя, Гаврила, но никогда не подумал бы, что ты вот так вот возьмёшь и поменяешь свои пагубные пристрастия на что-то другое?

– Видишь ли, старею я, Ивашка, – посетовал Лопырёв. – Да и ты не молодеешь тоже. В жизни я многое повидал и многое испробовал. И вспомнить есть что, да вспоминать «то» не хочется. А вот побывал я на радениях христоверов и всё под корень поменять захотелось.

– А в церковь сходить не пробовал? – усмехнулся Сафронов. – Как мне известно, именно там, в храме Божьем, чаще всего ищут спасения души заблудшие?

– Это как сказать, Ивашка, – вздохнул Лопырёв. – В церковь я ходил всю свою жизнь беспутную. Я привык к поповским проповедям и каялся и постился, но благодать небесная как-то обходила меня стороной. А вот побывал на радениях хлыстов, и сразу зацепило меня за живое. И на душе полегчало, и на жизнь свою я по-другому взглянул.

– И чем же зацепили тебя проповеди хлыстовские? – заинтересовался Сафронов. – Голоссалиями или свальным грехом?

– И тем, и другим, – не стал отпираться Лопырёв. – Поют больно уж сладко девки хлыстовские. Проникновенно, одухотворённо, заслушаешься. Даже в церкви я такого пения не слышал. А грех свальный… Так это их религией не возбраняется, да и мне услада на душу.

Служанки поставили на стол самовар, пироги, порезанный тонкими дольками лимон и вазочку с кусочками сахара.

Лопырёв взглянул на часы и занервничал.

– Что, гостей ждёшь? – с едва уловимой издёвкой поинтересовался Сафронов.

– Жду, Ивашка, жду, – кивнул Лопырёв. – Их сегодня много ко мне пожалует.

– Так что, мне тогда уйти? – сузил хитровато глаза Сафронов. – Даже в необходимости женить своего сына на моей дочери убеждать меня не будешь?

– Буду, обязательно буду, но не сейчас, – поморщился Лопырёв. – Приходи завтра хоть с утра раннего, обещаю, весь день калякать будем и чаи гонять.

– Нет, пожалуй, я останусь, – огорчил его Сафронов. – Мы сегодня ещё чаю не попили и пирогами не полакомились.

– Ну, давай не сегодня, – заёрзал на стуле Лопырёв. – Я же сказал, что ко мне гости вот-вот пожалуют и твоё присутствие может расстроить их.

– Это ты из-за хлыстов меня за порог выставить хочешь, Гаврила? – осклабился Сафронов. – Как я понимаю, у тебя здесь радение намечается?

У Лопырёва сморщилось лицо и отвисла челюсть.

– Хорошо, я тебя понял, ты не против, – вздохнул Сафронов, подставляя чашку под носик самовара. – Я остаюсь, Гаврила, гони не гони. Тем более меня сам старец Андрон на радения в твой дом пригласил.

– Чего-о-о? – округлил глаза Лопырёв. – Ты… ты…

– Да нет, не христовер я ещё, – подмигнул ему озорно Сафронов. – Но приглашение на радение я всё же получил.

Первыми в телегу уселись пять девушек, самые молодые сектантки, затем Евдокия Крапивина. Старец Андрон залез последним.

– Савва, трогай, – обратился он к Ржанухину, – нам к сроку поспеть надо, так что поспешай, голубок…

На радение к «большим людям» Евдокия ехала с тяжёлым сердцем и отрешённым видом. Она предчувствовала беду и не могла отделаться от этого гнетущего чувства.

Андрон сидел рядом с девушкой.

– Не тужи, голубка, – не поворачивая головы, обратился старец. – Всё хорошо будет. Ты впервой на радение к «большим людям» едешь, а они все богатые и порядочные.

– А мне-то что с того, – вздохнула сокрушённо Евдокия. – Они же придут не просто голоссалии слушать и в плясках радеть.

– Да, не только, – согласился старец. – И «свальным грехом» заниматься будете. Но уясни себе, голубка, что это не грех. И пусть тебя не страшит обряд этот. Взрослая уже.

– Я не могу так, – всхлипнула Евдокия. – Мне перед собой стыдно.

– Стыдно говоришь? – усмехнулся Андрон. – Ты что, первый день у нас гостюешь? Или проповеди мои слышать не приходилось?

– Всё знаю я, – шмыгнув носом, понуро опустила голову Евдокия. – Только не могу себя заставить. Противен мне обряд этот.

– А Иисус Христос никакого совета не даёт? – усмехнулся старец. – Ты же частенько в церковь бегаешь.

Услышав слова старца, Евдокия вздрогнула. Лишившись дара речи, она ещё ниже опустила голову.

– А знаешь, почему иконы не помогают тебе? – вздохнул Андрон. – Потому, голуба моя сизокрылая, что они деревянные. Лишь только я могу дать тебе правильный совет, и он будет действенный.

Евдокия с трудом сглотнула подкативший к горлу ком, но дар речи так и не вернулся.

– Я твой Бог, Евдоха, – повернув к ней голову, повысил голос старец. – А ты одна из нас, вот и помни всегда об этом.

– Всё я помню, – всхлипнула Евдокия. – Так что мне делать-то надо?

– Ничего особенного, – хмыкнул Андрон. – Ты будешь делать всё то, что и остальные. Вы все вместе будете распевать голоссалии, затем радеть скопом. А потом, в конце радений, когда все в кучу свалятся, с тобой рядом будет новенький. Он купец и очень полезный человек для нас.

Некоторое время они ехали молча. Старец, вернувшись из своих размышлений, неожиданно заговорил:

– Ты вот что, голубка моя, исполняй без капризов всё, что купец захочет. И помни, Евдоха, я назначу его твоим духовным мужем, и он всегда будет заботиться о тебе.

Евдокия выслушала Андрона со слезами на глазах. А потом, когда он замолчал, она горько всхлипнула и стала вытирать платком струящиеся по щекам слёзы.

За столом у Лопырёва уже дважды сменили самовар. Чаепитие продолжалось до тех пор, пока у ворот не остановились телеги приехавших на радение хлыстов.

– Ну вот, наконец-то, – сказал Лопырёв, привставая и выглядывая в окно. – Э-э-й! – закричал он в сторону двери, – убрать всё со стола долой, ж-ж-живо!

Сафронов посмотрел на часы, покачал головой и убрал их в кармашек жилетки, а Лопырёв поспешил встречать гостей.

Слуга открыл дверь, и в дом потянулись одна за другой привезённые Андроном девушки. Старец вошёл последним.

– Здрасьте вам наше, – поклоном головы поприветствовал он купцов. – А теперь дозвольте осмотреть горницу и определить, всё ли готово.

– Да-да, пожалуйста, – проблеял изменившимся от волнения голосом Лопырёв. – Горница вся к вашим услугам. Там всё готово, сами поглядите!

Андрон вошёл в горницу и приступил к осмотру. Он прошёлся туда-сюда и, удовлетворённо кивнув, вышел к ожидавшим его девушкам.

– Начинайте, голубки, – сказал он, обведя их взглядом, и они тут же взялись за дело.

Ржанухин с улицы закрыл ставни на окнах. Девушки тем временем приложили к окнам тюфяки, чтобы заглушить звуки радений. Андрон осмотрел комнату придирчивым взглядом и одобрительно кивнул:

– Всё, сионская горница готова, можно приступать.

– Как приступать? – воскликнул Лопырёв взволнованно. – Так не все же ещё приехали.

– А где они? – бросил хмуро Андрон. – Предупреждён каждый, и время назначено.

– Сейчас все соберутся, с минуты на минуту, – пообещал Лопырёв. – А я покуда охрану пойду проверю, чтобы не было никаких неожиданностей.

Девушки, готовясь к радениям, натягивали на себя белые рубахи. Сафронов украдкой, через щель в двери, не сводил восхищённых глаз с Евдокии, упиваясь её красотой.

Старец Андрон крадучись приблизился к нему и вкрадчиво поинтересовался:

– Как она тебе, Иван Ильич, голубка наша?

Сафронов вздрогнул от неожиданности, но быстро справился с испугом.

– Хороша, ничего не скажешь.

– И ты хочешь обладать ею, барин? – прошептал Андрон.