– Не хотел вам ничего рассказывать, родители, два месяца держался, но, видимо, придётся, – сказал он. – И не глядите на меня так, человек я, хоть и выгляжу как чёрт.

Он встал с кровати, обернулся одеялом и подошёл к столу.

– Мама, самогона мне дай, – сказал он. – Слишком тяжёлым признание моё будет. Начну с того, что забрали меня в солдаты и с такими же горемыками, как я, отправили на фронт, – морщась от воспоминаний, начал Силантий. – А там обучили маленько, как стрелять, штыком колоть вражину, и в окопы айда.

Он замолчал, что-то вспоминая, а старик, захмелев от выпитого, сказал:

– Знаем мы о том, сынок, знаем. Мы же сами тебя с матерью на войну провожали.

– Я всегда помнил тот день, находясь на передовой, – вздохнул Силантий.

– И мы с матерью вспоминали тот день не раз, – сказал старик, глянув на притихшую рядом старушку. – Из тех, кто ушёл с тобой воевать из села нашего, никто не вернулся покуда.

– Воевал я недолго, – продолжил Силантий. – Месяца не прошло, как в беду попал. В один из боёв пошли в атаку и вышибли немцев из окопов. Но скоро они вернулись обратно и пожгли нас всех в окопе из огнемётов.

– Батюшки… – прошептала старушка и перекрестилась.

Повернув голову, старик строго глянул на неё, и она, закусив губу, замолчала.

– Сынок, а огнемёт – что такое? – посмотрел он на сына. – Отродясь об эдаком оружии слыхивать не приходилось.

– Долго рассказывать, да и ни к чему, – вытирая слезящиеся глаза, сказал Силантий. – Скажу только, что изрыгает он огонь из себя на много саженей и всё выжигает тот пламень адский, чего касается.

Воспоминания угнетают солдата. Силантий поднёс стакан к обезображенному рту.

– Сынок, а ведь ты не пил никогда, – не удержавшись, подала голос старушка. – Никогда этой гадостью свой рот не пачкал. И голос твой…

– А ну цыц, Марфа! – грозно прикрикнул старик. – До войны не пил, а там, стало быть, начал. Сама же видишь, в каком аду побывало чадо наше. А голос… – Он посмотрел на сына. – И мне почудилось, что голос твой, Силашка, вроде как другой стал.

– Связки мои от огня пострадали, – нимало не смутившись, объяснил Силантий. – От того и голос изменился. А вы что, всё ещё не верите, что я ваш сын, родители?

Старики, переглянувшись, пожали плечами.

– Не серчай, сынок, – шмыгнув носом, пролепетала старушка. – Мы всё к твоему виду никак привыкнуть не могём. Вот и болтаем, сами не знаем чего.

– Мы тебе верим, сынок, не сумлевайся, – хмуря седые брови, заявил старик. – И документы я глядел самолично, и крестик видал нательный, что мать тебе на шею надела, на фронт отпуская. И она крестик тот признала, только вот…

Он на мгновение замялся и, вздохнув, продолжил:

– Как же документы и крестик нательный уцелели на тебе, когда немцы вас напалмом жарили?

– Да как вам сказать, – ухмыльнулся Силантий. – Хосподь сохранил, видать, меня и крестик, и документы. Будто чуял я беду ту заранее, что на нас шквалом огня обрушилась. Документы и крестик загодя я в тряпочку завернул и за голенище сапога засунул. Наши эдак делали, когда к бою готовились.

В сильнейшем волнении он схватил бутылку и прямо из горлышка сделал несколько глотков.

– Всё, хватит на сегодня об этом, – сказал он, переводя дыхание и откусывая кусочек хлеба. – Остальное позже обскажу. Мне бы сейчас тело чем смазать, чтобы муки облегчить. У меня настойка была лечебная, масляная, да закончилась вся.

Растерянные старики, переглянувшись, пожали плечами.

– Маслице топлёное есть чуток, сынок, – сказала старушка. – Поможет оно тебе?

– Давай, мама, – кивнул Силантий, – сойдет на безрыбье. Но мне жир барсучий или сало гусиное поболее помогает. Имеется в деревне эдакое?

– Нет, сынок, – покачал головой старик, – небогато живём, ты же знаешь.

– Гусей не держим и охотой не промышляет никто, – добавила старушка. – Мужиков почитай всех на фронт германский забрали, вот и некому за зверьём в лес ходить.

– На нет и суда нет, – усмехнулся Силантий. – А на базаре городском то отыскать можно?

– Дык на что? – вздохнул старик. – Как война началась, всё подорожало. А денежек у нас никогда не водилось вдосталь, тем более сейчас.

Силантий встал из-за стола и расправил плечи.

– Денег я дам, на всё хватит, – сказал он. – А ты, батя, с утра на базар собирайся. Мне каждый день ожоги смазывать надо и не раз. У вас на то масла не хватит.

После ночных радений сестры наводили порядок в горнице молельного дома.

Сёстры жили на «корабле» хлыстов вместе с «кормчим», старцем Андроном, и «богородицей» Агафьей. Красивые молодые женщины во время голоссалий и радений заметно выделялись среди всех остальных своими чистыми сильными голосами и в религиозных «плясках» им равных не было.

В будни сестры не только убирались, но и помогали «богородице» готовить еду, топить баню, собирать травы.

Во дворе за хозяйством присматривал Савва Ржанухин. Тихий, покладистый, недалёкий здоровяк, он ухаживал за животными, имеющимися в хозяйстве, и занимался извозом старца и «богородицы» по делам неотложным.

В это утро Евдокия вытирала окна, а Мария мыла пол. За работой сёстры и не заметили, как в горницу вошёл старец.

– Марья, выйди, – распорядился Андрон. – Мне с Евдохой покалякать надобно.

Евдокия под пристальным взглядом старца так и замерла, покраснела и опустила голову.

– Что-то ты в последнее время сама не своя, Евдокия? – хмуря лоб, поинтересовался Андрон. – Как спутанная ходишь, а мыслями, видать, далеко отсюда?

Евдокия изменилась в лице. Крутой нрав старца внушал ей страх.

– Евстигней весточки шлёт? – неожиданно спросил Андрон.

– Нет от него ничего, – ответила тихо Евдокия. – Ушёл и как в воду канул.

– Вот и я о нём ни сном ни духом, – сказал Андрон с укоризной. – Даже не ведаю, кем считать его, мёртвым или живым.

– И я знать не знаю, кем считать его, – вздохнула Евдокия. – И себя кем считать не знаю, вдовой или замужней.

– Ты считай себя тем, кто есть, – заговорил старец назидательно. – Забудь, что вы когда-то в церкви венчались. Все венчанные супруги, пришедшие к нам, прекращают православные брачные отношения. И ты знаешь о том.

– Знать-то знаю, но привыкнуть к этому никак не могу, – вздохнула Евдокия. – Да и не было у нас с Евстигнеем отношений никаких. После венчания он привёл меня на «корабль» людей божьих, и всё на том.

– Как это всё? – нахмурился Андрон. – Ты стала Евстигнею женой духовной, а это значит правильной. И он должен был хранить целомудрие твоё. И плотская связь между вами не возбранялась вовсе. Эдакая связь грехом не является, поскольку здесь не плоть проявляется, а духовная, христова любовь.

– А где теперь муж мой духовный, не знаю я, – всхлипнула Евдокия, – вот и маюсь от горя.

Андрон посмотрел на неё колючим, изучающим взглядом и протянул руку. Евдокия невольно протянула ему руку свою.

– Утри свои слёзы, Евдоха, и жди, – заговорил вкрадчиво старец. – Назначу я мужа духовного, тебя достойного. И накажу ему строго-настрого крепко заботиться о тебе.

– Как же так? – удивилась Евдокия. – А вдруг Евстигней объявится? Как же я в глазоньки его погляжу?

– Объявится не объявится, на воде вилами писано, – поморщился старец. – Но а ежели явится, я ему другую жену духовную подыщу. Внакладе не останется, обещаю.

После разговора со старцем, оставившего тяжёлый осадок в её душе, Евдокия некоторое время не находила себе места. «Что ему надо? – думала она. – Зачем завёл со мной разговор эдакий непотребный? И как это, с его слов, складно получается: найдёт мне духовного мужа, будто они везде штабелями валяются? Евстигнею, если с войны живым вернётся, другую жену подыскать обещает. Всё как-то неправильно, не по-людски. У православных вон сходил под венец и на веки вечные оженился. Вот эдак правильно, по-христиански, а так… Так это значит во грехе жить с кем ни попадя?»