- Значит, ты управляешь кофейней вместе с родителями? - спрашиваю я.

- На самом деле, только мы с отцом. Мама умерла девять лет назад. На нее напали в метро... все закончилось плохо. - В ее словах слышится эхо боли, знакомое мне.

- Мне очень жаль.

- Спасибо. - Она делает паузу, кажется, что-то обдумывает, а затем признается: - Я тебя гуглила.

- Да?

- Там было видео с похорон твоих родителей.

- Я не смотрел его в то время, когда оно вышло в прямом эфире, но я помню, как его крутили по телевизору весь день. На каждом канале.

Она поднимает на меня свои потрясающие, сияющие глаза.

- День, когда мы похоронили маму, был худшим днем в моей жизни. Должно быть, для тебя было ужасно, пережить свой худший день со всеми этими людьми. Снимающими его. Делающими фото.

- Это было ужасно, - тихо говорю я. Затем делаю вдох и отбрасываю печаль, просочившуюся в разговор. - Но... по бессмертным словам Канье, то, что не убивает меня, только делает сильнее.

Она смеется, и, как всё в ней, это восхитительно.

- Не думала, что такой парень, как ты, слушает Канье.

Я подмигиваю.

- Я полон сюрпризов.

Прежде чем мы приступаем к еде, к нашему столику подходят посетители. Я представляю Оливию и кратко говорю с ними о предстоящих делах. Когда они уходят, Оливия смотрит на меня совиными глазами.

- Это был мэр.

- Да.

- И кардинал О'Брайен, архиепископ Нью-Йоркский.

- Совершенно верно.

- Это два самых влиятельных человека в штате... в стране.

Мои губы растягиваются в улыбке, потому что она впечатлена. Снова. В такие моменты быть мной не так уж и ужасно.

- Дворец работает с ними обоими над различными инициативами. - Она вертит булочку на тарелке, разрывая ее на мелкие кусочки. - Можешь спрашивать меня о чем угодно, Оливия.

Относительно этой девушки в моих планах нет места застенчивости. Я хочу ее смелой, дикой и безрассудной. Она жует кусок хлеба, слегка наклонив голову, наблюдает - обдумывает. И меня поражает, как очаровательно она жует. Господи, как странно это замечать. После того, как она сглотнула, и по бледной, гладкой коже ее горла проходит волна - что я нахожу эротичным -она спрашивает:

- Почему ты не поцеловал его кольцо?

- Я выше его по званию.

- По званию ты выше архиепископа? А как же Папа Римский? Вы когда-нибудь встречались с ним?

- Не с нынешним, но я познакомился с предыдущим, когда мне было восемь, и он приезжал с визитом в Вэсско. Вроде бы приличный парень - пах ирисками. В карманах одеяния он носил конфеты. Он дал мне одну после того, как благословил меня.

- Ты целовал его кольцо? - теперь она более спокойна, вопросы даются легче.

- Нет.

- Почему?

Наклоняюсь вперед, ближе к ней, упираюсь локтями в стол - бабушка бы ужаснулась. Но у правил этикета нет ни единого шанса против сладкого запаха Оливии. Сегодня это розы, с легким намеком на жасмин - как сад в первый день весны. Пытаюсь незаметно сделать глубокий вдох. Заслуживаю за это два очка, потому что все, что мне действительно хочется сделать, это уткнуться носом в ароматный вырез ее декольте, прежде чем скользнуть вниз, поднять подол платья и погрузиться лицом между ее гладкими, сливочными бедрами. И остаться там на всю чертову ночь. И теперь мой член напрягается в брюках, как заключенный в клетке. Какой там у нее был вопрос?

Делаю глоток вина и провожу ладонью по выпуклости – усмиряя, пытаясь получить хоть какое-то облегчение. И терплю неудачу.

- Прости, Оливия, что ты спросила?

- Почему ты не поцеловал папское кольцо?

У меня стояк, а мы говорим о Святом Престоле. Билет в один конец в ад? Приобретен.

- Церковь учит, что Папа - ухо Божье, что он ближе к Богу, чем любой другой человек на Земле. Но короли... по крайней мере, так гласит история... происходят от Бога. Это значит, что единственный человек, которому я кланяюсь, единственное кольцо, которое целую, - это кольцо моей бабушки, потому что она - единственный человек на Земле выше меня.

Оливия оглядывает меня с головы до ног, и ее темная бровь игриво приподнимается.

- Ты действительно в это веришь?

- Что я произошел от Всевышнего? - дьявольски ухмыляюсь. - Мне говорили, что мой член - дар Божий. Тебе следует проверить это мнение сегодня вечером. Ну, знаешь... ради религии.

- Очень ловко. - Смеется она.

- Но нет, на самом деле я в это не верю. Думаю, это история, придуманная людьми, чтобы оправдать свою власть над многими.

- В Интернете я видела фотографию твоей бабушки. Она похожа на очень милую пожилую леди.

- Она - боевой топор с куском бетона вместо сердца.

Оливия давится вином. Вытирает рот салфеткой и смотрит на меня так, словно я у нее на крючке.

- Значит... твои слова говорят о том... что ты ее любишь. - На мое сардоническое выражение лица она добавляет: - Когда дело доходит до семьи, думаю, мы оскорбляем только тех, кого действительно любим.

Наклоняю голову ближе и шепчу:

- Согласен. Но никому не рассказывай. Ее Величество никогда не позволит мне этого забыть.

Она похлопывает меня по руке.

- Я сохраню твой секрет.

Наше главное блюдо - лосось, красочно покрытый черточками и завитушками ярко-оранжевого и зеленого соусов с замысловатой структурой из фиолетовой капусты и лимонной цедры сверху.

- Так красиво, - вздыхает Оливия. - Может, нам не стоит его есть.

Я ухмыляюсь.

- Мне нравится есть красивые вещи. - Держу пари, ее киска великолепна.

Во время еды разговор льется так же легко, как и вино. Мы говорим обо всем и ни о чем в частности - о моей учебе в университете, о работе, которую я выполняю, когда не появляюсь на публике, о закулисье управления кафе, а также о том, как она росла в городе.

- Мама давала мне три доллара четвертаками каждую неделю, - говорит Оливия далеким голосом, - чтобы я не ворчала на нее из-за того, что она не хочет давать деньги бездомным, мимо которых мы проходили. Я не знала, действительную стоимость четвертака - думала, что помогаю, и хотела помочь как можно большим. Но если с ними было домашнее животное - грустная собака или кошка, - это всегда поражало меня больше всего, и я давала им два или три четвертака. Даже тогда, думаю, я понимала, что люди могут быть засранцами - но животные всегда невинны.

Когда подают десерт - матовое воздушное пирожное с заварным кремом и карамельным соусом, - разговор заходит о братьях и сестрах.

- ...и отец вложил деньги от страхового полиса мамы в трастовый фонд. Его можно будет использовать только для оплаты обучения, что хорошо, потому что в противном случае его бы давно не стало. Этого хватит только на первый семестр Элли в Нью-Йоркском университете. Буду беспокоиться о втором семестре, когда придет время. Она хочет жить в общежитии, чтобы получить полное представление о жизни в колледже. Но я беспокоюсь за нее. Хочу сказать, по моему мнению, она могла бы изменить мир - я правда так думаю - излечить рак или изобрести что-нибудь на смену Интернета. Чего она не может сделать, так это вспомнить, куда положила ключи от дома или понять, что у чековой книжки должен быть баланс. И она доверчива. Фишинговые письма были изобретены для таких людей, как моя сестра.

- Я все прекрасно понимаю. У моего брата Генри такой большой потенциал, а он с радостью его упускает. После того видео, о котором ты упомянула, пресса окрестила его мальчиком, который не смог идти. Который никогда не будет соответствовать. Это пророчество он изо всех сил старался исполнить.

Оливия поднимает бокал.

- За младших братьев и сестер - с ними невозможно ужиться, и их невозможно изгнать из королевства.

Мы чокаемся и пьем.

После ужина предлагаю отправиться в мой гостиничный номер, - сказал похотливый паук аппетитной мухе. И она согласилась. Поездка в лифте на верхний этаж проходит в тишине, Джеймс и Логан впереди, Оливия позади, тайком на меня поглядывает. Двери в фойе пентхауса открываются, и дворецкий отеля - кажется, его зовут Дэвид - берет наши пальто.