Через какое-то время Ваня и Сережа вышли из здания во двор особняка, сели в стоявший у подъезда черный «форд мондео», и машина через отворившиеся железные, выкрашенные в такой же черный цвет, ворота, выехала в город.

За окном начинался дождь.

На подоконнике нахохлился мокрый голубь и одним глазом наблюдал за Матвеем. Тот сидел на кухне и, в свою очередь, наблюдал за голубем. Лежавший на столе телефон молчал. Матвей несколько раз брал его в руки, проверял, нет ли пропущенных сообщений. Хотя точно знал, что их нет, ведь если бы что-то пришло, он услышал бы сигнал. Все совпало: испортившаяся погода, сбежавшая девушка, полное отсутствие каких-либо идей по заказу отца Гурия. Он еще какое-то время обменивался взглядом с голубем, потом набрал сообщение Лерке: «Как ты? Хочу тебя проведать. Может, что-то привезти?». Через несколько секунд всплыл ответ: «Дома, заезжай, привози себя». «Когда не знаешь, что делать, сделай что-нибудь хорошее», – подумал он и пошел одеваться.

Пока он ехал, пошел обильный весенний ливень. Вечер стал темно-серым и неуютным. Дворники размазывали потоки воды по стеклу, из-за этого город стал похож на странное кино, где каждый кадр проявляется после взмаха щеток. Хотелось в тепло, чтобы был уютный диван, плед, чай с имбирем и чтобы кто-то сидел рядом, просто так, для атмосферы. Нужен ли был ему кто-то, кто находился бы рядом постоянно? Он так не думал. Матвей считал себя независимым и самодостаточным, способным всегда занять собой свое свободное время. Да и времени этого было не так, чтобы много. Но не проходило и часа «одиночества», когда он откладывал книгу или отвлекался от фильма и начинал довольно бессмысленно серфить сеть. Зачем? Если бы его спросили, он бы ответил, что хочет быть в курсе новостей. Но на самом деле никаких новостей в этих поисках не было, было просто ощущение отсутствия одиночества, псевдообщение с такими же занятыми людьми, эмоций которых хватало только на то, чтобы поставить лайк или смайлик.

Он вспомнил давний разговор с одним музыкантом. Тот рассказывал, что в начале 80-х конструктор музыкальных синтезаторов Дэйв Смит предложил способ представления нот. Он назвал его MIDI. Там была цифровая модель, которая включала в себя только два показателя: клавиша нажата и клавиша отпущена. В итоге MIDI, созданный для того, чтобы всего лишь соединить несколько синтезаторов, стал стандартом представления музыки в программном обеспечении. Но, созданный для клавиш, он не мог точно описать звуки саксофона, флейты или скрипки. Оцифровка музыки, которая сделала ее доступной, создала возможность записывать и слушать ее на огромном количестве устройств, на самом деле отобрала у людей полноценную музыку. Когда оцифровка стала повсеместной, менять что-то было уже поздно. В итоге люди слышат в цифровой записи не оркестр, а его запись звуками клавиш синтезатора. Так и иконки эмодзи, созданные вроде бы для того, чтобы люди могли обмениваться эмоциями, а в результате сами стали этими эмоциями. Сочувствие или восхищение, или возмущение умещаются в один клик, в рожицу, в сердечко, в нарисованный палец. Лайки стали мерилом дружбы. Эмоциональный фаст фуд.

«Мы делаем мир лучше! Мы делаем людей ближе! Мы разрушаем границы и сокращаем расстояния!» – ха-ха-ха. Матвей проехал поворот и разозлился еще больше. – Нет, настоящий хозяин, царь и Бог социальных сетей – рекламодатель! И я – не Матвей, такой весь из себя красивый, с сотней фотографий и множеством умных и ярких, и таких украшающих меня постов. Нет, я просто площадка для продаж пены для бритья или велосипеда. Тьфу ты!» – он резко нажал на тормоз. Похоже, что он все-таки немного задел чужую машину, так как из нее вышел крупный широкоплечий мужчина, подошел к его водительской дверце и, пристально глядя в глаза Матвея, покрутил пальцем: «Опусти стекло». Матвей с ужасом увидел крупное недоброе лицо с приплюснутыми ушами борца и короткой рыжеватой бородой.

– О чем задумался, а? – водитель посмотрел на Матвея взглядом человека, уверенного в своем физическом превосходстве.

– Да тут даже следа нет, – слабо оправдывался Матвей. – Номер вот немного помял.

– А ты знаешь, сколько этот номер стоит?

– Рамазан, остынь! – задняя дверь мерседеса открылась и на асфальт опустилась стройная нога, потом вторая, и вот уже сама хозяйка этих прекрасных ног вышла из машины и внимательно посмотрела на Матвея.

– Я не первый раз вас вижу – нахмурилась она. – Вы что, за мной следите?

– Слежу? – Матвей узнал девушку: это ее он видел вчера в кафе, это она, как ему показалось, улыбнулась из окна своей машины на дороге. – Я вас вообще не знаю! – он взглянул на хмурого водителя, кожей ощущая исходящую от него опасность. – Я сюда просто в гости приехал!

– И я вас не знаю! Возможно, просто показалось. Наргиза – она протянула Матвею тонкую кисть. Тот осторожно коснулся протянутой руки, словно боялся обжечься. Кто знает, может за то, что он ее коснется, его сейчас на месте и завалят как покусившегося на чью-то собственность.

– Правильно боишься! – девушка заметила его нерешительность. – Наргиза значит «дочь огня». Могу обжечь!

Оказалось, Наргиза снимала квартиру в том же доме, где живет Лера. Они вместе зашли в лифт. Водитель, он же, видимо, охранник, занял большую часть пространства, так что Матвей был вынужден стоять прямо напротив странной новой знакомой. Пока лифт поднимался, она разглядывала его в упор так, что Матвей невольно отвел глаза. Наконец лифт остановился на нужном этаже, и Матвей вышел.

– Хорошего дня! Осторожнее на дороге!

– Спасибо! – Матвей выдохнул и почувствовал странное облегчение, когда двери лифта закрылись и он остался один.

Несмотря на то, что девушка была очень красивой и откровенно шла на контакт, он испытывал чувство дискомфорта. Сильный характер, уверенность в своей власти над мужчинами – встречая таких женщин, он всегда проигрывал. Ими нельзя было управлять или использовать их, скорее, они использовали его. Если им хотелось трахаться, Матвей мог обеспечить себе отличный секс. Но после секса о нем совершенно забывали до следующего раза, а иногда навсегда. И его бесила невозможность контролировать ситуацию.

Валерия открыла не сразу.

В какой-то момент Матвей подумал, что ей пришлось уехать и уже нажал кнопку вызова лифта, но тут дверь наконец открыли. Лерка пахла шампунем и была одета в тонкий голубой шелковый халат. Матвей кожей почувствовал, что больше никаких предметов в этот дресс-код добавлено не было. Он уже начал представлять, как халат этот стекает с гладких плеч, с груди, с бедер, открывая знакомое восхитительное тело, но тут заметил в гостиной чьи-то явно не девичьи ноги в темных джинсах.

– Заходи, – сказала Валерия, и Матвей, зайдя в гостиную, увидел тело, к которому относились ноги. Принадлежало оно мужчине лет сорока, крупному, с небольшим животиком любителя сытой размеренной жизни. Женщины таких любят: они – как домашние коты, уютные и не раздражают своим поджарым мускулистым совершенством. – Познакомьтесь, Матвей, а это – Павел. Заехал неожиданно, не успела тебя предупредить.

На журнальном столике перед Павлом стоял большой букет цветов. Матвей еще раз назвал себя нехорошим словом, что приехал с пустыми руками. Думал: вот сидит несчастная Лерка, одна, в тоске, а тут он, принц на белом коне, развеет ее одиночество. А тут мужик. С цветами. И явно чувствует себя как дома. Валерия, похоже, просто упивалась ситуацией. Она шуршала шелком по комнате, разливала чай, говорила о каких-то пустяках, еще и еще раз рассказывала детали происшествия, которое из обычного гоп-стопа превращалось в голливудский блокбастер. В общем, чувствовала себя героиней. Синие шелковые волны халата слегка волновались и качали в своих глубинах гладкую Леркину грудь. Матвей и Сергей тоже волновались, когда волна проходила слишком близко.

«Как же примитивно устроен мужской мозг, – подумал Матвей. – Я сто раз мог здесь остаться. Но я ведь такой, блин, эксклюзивный. Одинокий, привлекательный, обеспеченный, свободный – мечта любой девушки в городе. Это меня должны хотеть, а я – выбирать. Но только появилась конкуренция, только оказалось, что девушка, даже бывшая, нужна еще кому-то, вот оно, ретивое. Взыграло. Причем во всех местах одновременно. Теперь сижу тут на краю дивана. Криво улыбаюсь. Онегин, бля».