– Ты что, уже встаеешь? – голова повернулась в его сторону, хотя глаза открывать явно не собиралась. – Матвей, я хочу спаать…А что, уже утро?

– Надо же, запомнила, как меня зовут. – Он благоразумно не стал озвучивать эту мысль. – Солнце мое, утро было, когда мы приехали. А сейчас уже день, дела, нужно трудиться. Вставай завтракать. Я тебе вызову такси, а то совсем опаздываю.

Он, конечно, никуда не опаздывал. Просто хотелось поскорее остаться одному и снова вернуть квартире образ, созданный исключительно для одинокого привлекательного мужчины в полном расцвете сил.

Минут через пятнадцать в ванной зашумел душ и вскоре на кухне, обернутая полотенцем, появилась гостья.

– Привет. – Матвея наградили поцелуем с мятным запахом зубной пасты и взглядом, полным ожидания завтрака.

Надежды девушек, касавшиеся завтрака, обеда или ужина, он никогда не обманывал. Это было бы совсем бесчестно. Поэтому Матвей с готовностью накрывал на стол и заодно сравнивал ночной образ с тем, который проявился при дневном свете. Может быть, то, что ему ни разу в жизни не удалось напиться до беспамятства, оберегало его от утренних кошмаров, когда хочется закрыться, как в детстве, одеялом с головой, чтобы спрятаться и никогда больше не видеть то, что лежит рядом.

Этим утром он еще раз похвалил себя за хороший выбор. В клубе, где сумрак и алкоголь познакомят кого угодно с кем угодно, сложно принять ответственное и безошибочное решение. У Матвея этот талант, видимо, был. Несмотря на смытую косметику и сероватый оттенок кожи – признак почти бессонной ночи, девушка была хороша. Прямой тонкий нос, большие миндалевидные глаза. Сейчас при дневном свете они были темно-зеленого болотного цвета, а ночью показались карими. Эти глаза и смуглая кожа выдавали в ней очевидное и удачное смешение восточной и европейской рас. Насколько Матвей выяснил из ночного разговора, какой-то ее предок был то ли индус, то ли иранец.

Девушку звали Ясна. Простое имя и, в то же время ни разу не встречавшееся ему прежде. Матвей вспомнил, что услышав странное имя, он удивился и спросил: «Ясна – в смысле, ясно, солнечно?» Ясна рассмеялась и сказала, что ее имя на самом деле очень древнее и у него много смыслов.

– Хотя, – добавила она, можно понять и так. Солнечно. Наверное.

Матвей не понял, поэтому промолчал и загадочно улыбнулся. Ясна улыбнулась в ответ и, словно чувствуя его неловкость, стала рассказывать о своем восточном предке, который еще до революции по стечению обстоятельств оказался в снежной России. Собственно с этого и началось их знакомство.

Матвей купил себе очередной джин-тоник и мохито для Ясны, они сели на диван и он положил руку на плюшевую ядовито-фиолетовую спинку, выполняя нехитрый план, когда через несколько минут он как бы случайно начнет гладить густые каштановые волосы, пахнущие каким-то влажным травяным запахом ночного летнего леса. Ясна словно торопила события. Не дожидаясь, когда Матвей завершит начатый маневр, сказала что-то банальное вроде: «Я мерзну» и положила его руку себе на плечо. Матвей придвинулся ближе и почувствовал, как пальцы коснулись упругой и многообещающей груди, чья самая волнующая маленькая часть была спрятана под белой майкой с глубоким вырезом. Сквозь тонкую ткань пытались пробиться два твердых соска, и ему хотелось помочь им вырваться наружу, сорвать, поднять, разрезать, пробить материю, в общем, освободить скопившуюся внутри него и, как ему хотелось верить, Ясны, сексуальную энергию, требующую немедленной разрядки.

– А как твоего предка занесло в пермский край? – спросил он, чтобы просто подольше подержать руку на ее груди.

– Он был парс. Парсы – зороастрийцы. Есть теория, что эта вера родилась в тех местах на Урале. Он поехал, потому, что хотел взглянуть на эти места, понять… – Ясна остановилась, как будто пытаясь найти правильное слово, но Матвей уже не слушал.

Он глубокомысленно протянул «дааа», задумавшись о том, стоит ли продолжать движение, начатое пальцами за границей выреза. Ясна еще раз улыбнулась, словно читая его мысли. Матвей только сейчас вспомнил, что именно заставило хотеть ее так сильно. Улыбка. В неоновом свете клуба, где все темное тонуло в сумерках, а белое – отражало казавшийся неестественно ярким искусственный свет, ослепительная улыбка Ясны, зависавшая в воздухе, подобно улыбке чеширского кота, казалась совершенной и не требующий никаких дополнений в виде остальных частей тела. Он ощущал запах ее кожи и представлял себе, что скорее всего этой ночью будет полноправным хозяином этой улыбки, ощутит ее вкус, станет скользить языком по гладкой белой эмали зубов, пытаясь пройти еще глубже, захочет выпить одним большим глотком все, что хранилось в этом драгоценном сосуде два десятка лет, впитывало ужас, радость и удивление своего появления на свет, летнее солнце, зимний холод, праздники Нового года и дни рождения, сказки, прочитанные на ночь, любимые книги, фильмы, первый поцелуй с мальчиком, первую ночь с мужчиной, всю бережно накопленную жизнь, которая вольется в его кровь, когда они станут одним целым.

Когда Матвей смотрел фильмы о вампирах, он понимал, в чем сладость и глубокий смысл укуса. Настоящий секс – это не использование чужого тела для того, чтобы почувствовать себя полноценным мужиком и заодно сбросить напряжение. Для него секс всегда был открытием и прикосновением к тайне чужой жизни. Именно поэтому он не мог останавливаться. Выпитая однажды жизнь вскоре обретала привычный вкус, потерявший остроту ощущений. Матвей и чувствовал себя вампиром, крадущим чужую жизнь. Он считал, что для большинства женщин секс – это прежде всего отношения, защита, стабильность и лишь потом – удовольствие. Но для того, чтобы найти все это, им приходится искать. И Матвей с готовностью предоставлял им свое тело в качестве объекта для поиска, убеждая даже себя в том, что это не обман, что вдруг получится, сойдется, но в глубине души зная, что это ложь, и он просто глубоко входит в роль, чтобы не чувствовалось фальши.

– Не хочу кофе. – Ясна отодвинула чашку. – Спасибо за завтрак. Такси вызвал?

Почему-то ему стало обидно, что она вот так запросто, без вопросов и попыток как-то закрепиться на его территории, уедет и заберет с собой этот странный, волнующий и так захвативший его ночью вкус своей жизни. Но он знал, что это минутная слабость. Что наступивший день закрутит, увлечет в поток дел, встреч, новых желаний, и такие яркие сейчас вкус и запах Ясны некоторое время продержатся в этом потоке, а потом перемешаются с другими и вольются в море памяти, в глубины которого он начнет заглядывать очень нескоро. «Только тогда, – пришла ему в голову красивая фраза, – когда сам поток иссякнет, мы начнем погружаться в печальное море прошедшего времени и ловить там тени, пытаясь наполнить ими опустевшее настоящее. Надо записать» – подумал он.

– Такси будет через пять минут. Пойдем, я тебя провожу.

– Боишься, что не дойду, спрячусь в подъезде? – Ясна поцеловала его небритую щеку, и Матвей еще раз почувствовал, словно по солнечному небу вдруг прошла внезапная тень, нарушившая светлую безмятежность.

Они остановились в темном коридоре, освещенном только неяркой подсветкой над тремя старинными гравюрами, украшавшими стену. Надевая легкий плащ, Ясна остановилась перед одной из гравюр. На желтом листе, вставленном в незамысловатую, похоже, самодельную, рамку, еле читались какие-то мелкие рисунки.

– Хм.. – Ясна иронически взглянула на рисунок, потом на Матвея. – Любишь антиквариат?

– Хотелось вставить что-то в общую композицию. – Матвей кивнул на две большие красивые гравюры, висевшие рядом. – Собирался сначала купить похожую, но так и не нашел. А эта всегда висела у отца в кабинете. Он говорил, что это какой-то документ, оставшийся от наших предков, или что-то в этом роде.

– Ага – Ясна кивнула. Было очевидно, что она спросила просто чтобы заполнить неловкую паузу перед уходом. – Зачем тебе все эти древности?

– Ну, во-первых, это красиво, – улыбнулся Матвей. – А во-вторых, рядом с антиквариатом чувствуешь себя не таким… – он запнулся, подбирая слово, – кратковременным, что ли.