«Тогда некоторые из книжников и фарисеев сказали: Учитель! хотелось бы нам видеть от Тебя знамение. Но Он сказал им в ответ: род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка; ибо как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи»

Евангелие от Матфея. 12:38–40

Большой город медленно и нехотя просыпался после грешной пятничной ночи.

Чуть заполночь на него обрушилась гроза – дорожки в большом парке на окраине были завалены обломанными ветками. Для начала лета было необычно пасмурно, в мутном небе над многоэтажками громко плакали колокола недавно построенной церкви, призывая ночных грешников к утренней молитве и покаянию.

– Вот попы раззвонились, словно конец света! Лучше бы парковку нормальную там построили, пройти же с ребенком по двору невозможно! – Голос женщины, толкавшей перед собой коляску с младенцем, прозвучал особенно громко в тишине раннего утра, так что на соседней дорожке парка испуганно залаяла выведенная на прогулку собака.

Ее собеседница, обладавшая голосом менее громким, зато той особой тональности, которую трудно не расслышать, парировала:

– А что, Зоя, ты конца света не боишься? Вот помрешь, и отправится твоя душа вместо рая – на парковку.

– Пусть боятся те, у кого совесть нечиста. А я всю жизнь честно трудилась, и сколько с мужем-бабником промучилась, и детей подняла. Как дочь говорит, у меня резюме для рая – идеальное. Так что пусть приходит этот твой конец. А пока не пришел – машины должны на парковку ставить, а не на тротуар.

– Зоя, постой! – Одна из женщин остановилась перевести дыхание. – Ох, господи, погляди, да что же это такое?

– Что там? – Зоя гордо остановилась.

– Смотри, парень какой-то в кустах лежит.

– Пьяный, наверное. Герда, не связывайся ты с этими бомжами! – Зоя повернулась и покатила коляску дальше. Но Герда, движимая, скорее, любопытством, нежели состраданием к ближнему, подошла к зарослям орешника и наклонилась, заглядывая сквозь густые ветки.

– Нет, не похож на пьяного. Какой-то он белый. Может, умер? – Она вернулась на дорожку и достала телефон. – Алло, полиция? Здесь человек лежит, кажется, мертвый.

Минут через двадцать в парке собралась целая комиссия. Полицейская машина, скорая помощь, санитары грузили носилки с телом в свой автомобиль. Один из полицейских подошел к носилкам и сфотографировал лицо лежащего на них человека на телефон. Лицо было опухшее, в ссадинах и черных кровоподтеках, лоб и волосы покрыты запекшейся кровью.

– Че, в гугле будешь искать по фото? – подошел к нему второй. – Он как раз, перед тем как сдохнуть, успел селфи сделать и фото профиля обновить. Сразу и опознаем.

– Зря стебешься. Нереальная аватарка будет. Я ее еще обработаю – будет суперзомби. Это тебе не графика говеная из интернета.

Полицейские пошли опрашивать свидетеля – Гертруду Семеновну. Рядом стояла Зоя и кусала губы от обиды, что увлеченная дискуссией, она пробежала мимо трупа и теперь не она, а Герда будет рассказывать всем знакомым об этом выдающемся событии.

«Вот говорила же, – думала она, – от попов одни неприятности».

В ризнице маленькой сельской церкви пахло пылью и мышами. Священник средних лет, с русой, разбавленной сединой, бородой, одетый в желтый свежевыглаженный стихарь готовился к таинству. Омыл руки, зажег кадило. Громко чихнул, пробормотал: «Прости, Господи», и торопливо зашагал к выходу из алтаря. На ходу быстро перекрестился на темную икону Богородицы с тревожным ликом.

В тесном помещении церкви собрались всего несколько бедно одетых крестьян. Молодая женщина держала на руках закутанного в толстый платок младенца. Священник вышел в темный и печальный как вдовье лицо молельный зал, встал у большой металлической чаши, наполненной водой, и запел речитативом: «Владыко Господи Вседержителю, исцеляяй всякий недуг, и всякую язю, сам и сию днесь родившую рабу твою, Евдокию, исцели, и возстави ю от одра, на немже лежит… ».

Собравшиеся в храме крестились, били земные поклоны, и в глазах у них тоже были тревога и печаль.

Вдруг открылась дверь. Прямо к ногам священника протянулась полоска яркого света, в котором закружилась поднятая ветром с улицы пыль. В дверь, казалось, кто-то входил, но солнечный свет в этот момент ударил прямо в глаза и…

Матвей проснулся. В маленькой комнате без окон горел яркий свет. Над ним наклонился человек, в спину ему светила мощная лампа и от этого человек казался черным.

– Станция «Лубянка». Конечная! – объявил он веселым голосом и стащил Матвея с узкой металлической кровати.

– Вы кто?

– Федеральная Служба Будильников! С нами вы никогда не проспите! Забыл? У тебя сегодня последний звонок!

– Где я?

Матвея еще не отпустил сон, ему казалось, что он находится в двух реальностях одновременно и просто еще не решил, какую именно выбрать. Но реальность, в которой были тесная комната и черный человек он выбирать совершенно не хотел. К тому же в этой реальности у него болело все тело и почти не двигалась левая рука. Кроме того, что-то неприятно жгло на затылке и когда он коснулся его рукой, то нашел там глубокую, мокрую от крови ссадину. На табуретке перед кроватью стоял пластиковый поднос с железной миской и черной эмалированной кружкой.

– Можешь пожрать, – человек кивнул в сторону подноса, – а можешь подрочить. У тебя сегодня все радости жизни в последний раз, выбирай сердцем, – он направился к двери. Остановился у выхода и добавил: – Ну что, рекламщик? Как вы там придумали? «Ты живешь в своем мире, а играешь в нашем»? Нет, у нас тут все наоборот. Ты в своем мире играешь, а в нашем – живешь. Если хочешь жить и дальше, вспоминай все подробно, давай, вспоминай.

Голова раскалывалась. Матвей попытался сосредоточиться и вспомнить, сколько он уже здесь: день, два, неделю? Как произошло, что его замечательная жизнь вдруг дала какой-то совершенно непостижимый сбой? Он взял кружку, в ней был остывающий, едва заваренный чай. Но пить хотелось и он начал отхлебывать отвратительную жидкость и пытаться вспомнить.

Что он должен был вспомнить? Жизнь шла как обычно…

«Все-таки джин с тоником – не мой напиток», – мысль задержалась с прибытием часов на пять. Голова болела, во рту застрял неприятный привкус железа. Матвей повернулся на бок и посмотрел на лохматую голову девушки на соседней подушке. Быстрее, чем это могло бы случиться, учитывая обстоятельства, голова оказалась в фокусе, и он с удовольствием обнаружил, что она принадлежит довольно привлекательному телу, наполовину закутанному в простыню. Голова эта мирно сопела, отказываясь встречать позднее утро.

Хозяйку головы можно было понять. Яркий свет запутался в плотных шторах и попадал в комнату только одним-двумя лучами, оставлявшими на серых, «под бетон», стенах игривые желтые полосы.

Матвей проснулся раньше. Он никогда не мог долго спать, если в доме кто-то посторонний. Всегда завидовал ночным тусовщицам, которые могут заночевать в одной постели с малознакомым гражданином и мирно дрыхнуть до привычных пяти-шести вечера, когда отдохнувший девичий организм очнется и снова потребует веселья.

Вставать ему не хотелось. Наоборот, хотелось прижаться к загорелой гладкой спине, положить руку на плоский живот, придвинуться плотнее, повторяя изгиб сонного тела и…нет, так не пойдет. Он упрямо считал, что на утренний секс девушки соглашаются только из готовности ненадолго одолжить сонное тело партнеру, а он не любил одолжений. Да и ни к чему утром лишние нежности. Зачем давать повод задержаться здесь дольше, чем на одну ночь? У него был хороший принцип, такой же важный, как защищенный секс: со мной пришла, со мной и ушла. И никаких там «возвращайся скорее, буду ждать». «Буду ждать» – это первый камень, который потом превратится в стену, закрывающую для мужчины дорогу к большому, полному искушений миру женщин. А он за свою свободу собирался держаться. До последнего.