— Нет, только не это…

— Так, Гроттер, ты мне должна! А я желаю превратить тебя в женщину хоть на один вечер!

— Это за что ещё? — возмутилась та.

Гробыня приблизилась к ней с огромной кистью и кучей цветных баночек.

— А кто послал ко мне купидона, предоставив платить за нас двоих?! Да он у меня пол-дома вымел! Мой любимый мармелад, пахлава, — Спиря до сих пор иногда присылает — конфеты с ликёром! Летел он после этого, правда, слегка неровно. А ещё чернослив в шоколаде!

— Ладно, Склеппи, я всё компенсирую, — засмеялась Таня.

— Курабье!…

Через полчаса на Таню из зеркала смотрела её слегка улучшенная версия. Гробыня не стала покрывать лицо девушки слоем штукатурки, лишь слегка подчеркнула глаза, тронула губы красной помадой и каким-то непостижимым образом умудрилась уложить Танины непослушные волосы в естественные волны.

Склепова сидела на кровати и кормила Елизавету, довольно оглядывая плоды своих трудов.

— Вот теперь ты готова!

— К чему? — напряглась Таня, застёгивая тонкие ремешки босоножек и размышляя, что всё же стоит достать из сумки кеды. Так, на всякий случай.

— К этой ночи, — засмеялась Гробыня. — Эта ночь, Гроттерша… особенная. Мы впервые с выпускного собрались всем своим прежним составом. Гуня специально проверил.

Прижав к себе причмокивающую дочь и поцеловав её в сморщенный лобик, Склепова подняла на Таню сияющие глаза:

— Ну, что скажешь? Отмотаем время на три года назад?

Таня улыбнулась и посмотрела в окно на багровеющую полоску между небом и океаном. А если действительно можно было бы вернуться в ту знойную, душную ночь, когда было сказано столько слов, совершено столько поступков… что бы она выбрала?…

***

Лестница Атлантов была запружена людьми — вчерашними и завтрашними выпускниками. Между взрослыми людьми сновали студенты старших курсов: они с восторгом впитывали ажиотаж вечера, купаясь в волнующем коктейле из загадочности, вседозволенности и чувственности. В эти жаркие летние часы молодым людям, замершим между детством и зрелостью, довелось прикоснуться к пряной атмосфере взрослой жизни магов.

Тибидохс преобразился, приветствуя своих воспитанников: столы в Зале Двух Стихий раздвинулись и стояли вдоль стен, освободив посередине место для сооружённой накануне сцены и огромной площадки для танцев.

По всему залу, в холле и даже у входа в парк были установлены небольшие фонтанчики: мелодично журча, они выплескивали вместо воды крепленое и игристое вино, медовуху, а кто-то из бывших учеников подхимичил, и некоторые фонтаны могли угостить любителей покрепче двадцатилетним коньяком.

Мобилизованные подросшим малюткой Клоппиком циклопы под предводительством Пельменника расхаживали в красных официантских ливреях, держа в руках подносы. Выглядели они, надо сказать, весьма комично: форма явно была им мала, едва прикрывая пузо. Циклопы просто шатались по залу, тыча позвякивающими бокалами в каждого прохожего и глупо «гыкая».

Таня осторожно шагала через толпу, улыбаясь знакомым лицам, периодически останавливаясь и перебрасываясь с кем-нибудь парой незначительных фраз. Глаза её неожиданно выхватили из людского потока Ягуна с женой. Катя привела себя в порядок и превратилась в прежнюю жизнерадостную красавицу. Подскочив к Тане, Ягун завопил:

— Ну, мамочка моя бабуся, держись, Тибидохс! Что мы сегодня устроим!

— Милый, — поморщилась Катя, но глаза её улыбались, — только не перегни палку, как обычно.

— Как ты, единственная из моих любимых женщин, можешь такое обо мне говорить? — возмутился играющий комментатор. — Когда это я её перегибал? Никогда такого не было! Вон, Ванька мне свидетель!

Таня развернулась и встретилась взглядом с маечником. На нём был тот же костюм, в котором отмечал выпускной. Заметив, во что одета Таня, Валялкин приоткрыл рот. В глазах его промелькнул шок, а потом зажглись тёплые искры улыбки. Только он умел так улыбаться: одними глазами. Девушка протянула жениху руку:

— Ну как тебе?

Он улыбнулся ещё шире: видимо, не забыл, что этот самый вопрос она задала ему три года назад в этом же самом зале.

— Ты мне нравишься! Всё прекрасно.

Ванька ответил именно так, как Тане хотелось в тот вечер, вот только она почему-то не ощутила радостного трепета, которого ожидала. Решив не углубляться в эту мысль, она сжала его ладонь и спросила, повышая голос, чтобы перекричать нестройный хор духовых, на которых играли привидения:

— Где ты был весь день?

— У Тарараха! — так же громко ответил Ванька. — Показывал мне единорога! У него сейчас период линьки, а шерсть единорога стоит бешеных денег! Вот мы и собирали её в специальные светонепроницаемые пакеты. Потом по парку погулял, проведал русалок и домовых. В ангары сходил. Видела бы ты, какие сыновья у Гоярына стали!

— Я видела, — улыбнулась внучка Феофила Гроттера. — Ходила поздороваться с отцом семейства. Ещё Соловья встретила, мы… поговорили с ним.

— О чём?

— Вань, мне предложили тренировать сборную Тибидохса, — на одном дыхании выпалила она.

На лице Валялкина ничего не отразилось. Он просто смотрел ей в глаза, так долго, что Тане это показалось вечностью. Потом кивнул, осторожно сжимая и разжимая её ладошку в своей руке, и тихо, настолько, что девушка с трудом его услышала, спросил:

— И что ты ответила?

— Я… — Таня запнулась, — я сказала, что подумаю.

Ванька снова кивнул. Он не показывал этого, но она чувствовала, что ему больно и неприятно. Из-за самой новости, из-за того, что Таня нарочно выбрала именно этот момент, чтобы сообщить ему, из-за того, что она не отказалась сразу. Но Валялкин справедливо решил, что незачем портить вечер ни себе, ни невесте. Поэтому он заставил себя улыбнуться, и это вышло на удивление искренне:

— У нас ещё будет время поговорить об этом. А сейчас давай забудем обо всём хотя бы на эту ночь.

Таня кивнула, ощущая в горле тугой комок. Вернулись краски и звук, и девушка с удивлением поняла, что все это время они с Ванькой как будто существовали вне этой реальности. Тогда как в этой реальности Катя и Ягун опять спорили.

— Ложь и клевета! Ты в курсе, что на западе свидетельствовать против супруга запрещено законом? — возмущался внук Ягге.

— Неужели? Как хорошо, что мы находимся в России, правда, дорогой? — ехидно поинтересовалась Лоткова. — Ты обещал мне, и я помню!

— Слушай, ты можешь хотя бы на один вечер расслабиться! — простонал Ягун. — Николая нет рядом, а ты по-прежнему на взводе! Всё! Сегодня никаких соплей, какашек и бутылочек! Сегодня мы юные и беспечные, как прежде!

— Кстати, а где ваш сын? — встрял Ванька.

— Коленька остался с прабабушкой, — улыбнулась Катя, — Ягге единственная, кого он слушает беспрекословно.

— Какой ещё Коленька! — недовольно воскликнул Ягун.

— Это мой сын, — ехидно отрезала Лоткова.

— Ну твоего сына, возможно, и зовут Коленькой, а мой пацан — Николай!

— Вот роди сам себе ребёнка и называй его, как хочешь! — возмутилась Катя. — Ишь ты, раскомандовался, я что, не могу собственного сына ласково по имени…

Играющий комментатор возвёл глаза к потолку, залпом осушил бокал вина и, резко притянув к себе жену, заткнул ей рот поцелуем. Катя попыталась дубасить его кулачками по плечам, но уже через мгновение затихла и обняла мужа. Вокруг раздались свист и улюлюканье.

Короткие волоски у Тани на шее вдруг зашевелились. Она ощутила совсем рядом какое-то движение и даже не успела ничего подумать, когда послышался низкий бархатный голос, в котором звучала одобрительная усмешка:

— Вот это по-нашему!

Таня медленно обернулась: прямо напротив неё, почти вплотную, стоял Глеб Бейбарсов и улыбался. Она невольно улыбнулась ему в ответ, и рука Ваньки, сжимающая её ладонь, ослабла.

И только в этот момент Таню по-настоящему охватила и захлестнула эйфория этого вечера. Потом был грандиозный ужин, вино рекой, танцы — много танцев. И бывшие выпускники Тибидохса, ныне уже солидные взрослые люди, некоторые — бандиты, некоторые — родители, отплясывали так, как будто это последняя ночь в их жизни.