Но вид из окон был щемяще знакомый — любимый парк, а за ним кипящими волнами разливался бескрайний океан, синевой своей сливающийся с послеполуденным небом. У Тани захолонуло сердце.

— Я скучала, — прошептала девушка и захлопнула за собой дверь, оставаясь наедине с Тибидохсом.

Он единственный ничего никогда от неё не требовал, и Таня любила его всей своей душой.

Комментарий к 5. До свидания, и добро пожаловать домой

* На самом деле, прошло чуть меньше года, а точнее около девяти месяцев.

** Непременное условие.

========== 6. Как хорошо мне больно ==========

***

Его глаза — подземные озера,

Покинутые царские чертоги,

Отмечен знаком высшего позора,

Он никогда не говорит о боге.

Его уста — пурпуровая рана

От лезвия, пропитанного ядом,

Печальные, сомкнувшиеся рано,

Они зовут к непознанным усладам.

В его душе столетия обиды,

В его душе печали без названья,

За все сады Мадонны и Киприды

Не променяет он воспоминанья.

Он злобен, но не злобой святотатца,

И нежен цвет его атласной кожи,

Он может улыбаться и смяться,

Но плакать… плакать больше он не может.

(Николай Гумилёв. Портрет мужчины)

Ворон — Я хочу быть с тобой

Океан Ельзи — Не питай

***

Глеб Бейбарсов стоял над крутым обрывом. Перед ним разливала свои бирюзовые воды Катунь. Вдалеке виднелись белые шапки гор. Но окружающая красота мало впечатляла мужчину — он насмотрелся на эти пейзажи много лет назад. Его голову занимали совсем иные думы.

Он не справился. Не сумел. И снова вынужден возвращаться в Тибидохс с пустыми руками. Бывшего некромага грыз стыд — за то, что он не выполнил задание Сарданапала, за то, что подвёл его. Но больше всего за то, что он не смог, струсил. У него не вышло пересилить себя и переступить порог той проклятой избушки.

Чёрные тучи, уже около получаса собиравшиеся над головой, полыхнули серебряной молнией. Раздался оглушительный раскат грома, и над Глебом разверзлась бездна. Дождь был такой силы, что казалось, будто кто-то перевернул океан ему на голову. Бейбарсов стоял, не морщась под тугими струями, которые больно били его в лицо. Неустойчивый выступ у него под ногами начал оседать. Глеб закрыл глаза.

Он почему-то вспомнил выпускной вечер, крышу Башни Привидений и тонкую фигурку, сжавшуюся в стороне. Она смотрела на него широко распахнутыми глазами. Она верила, что он может спрыгнуть. И ей не было всё равно, хотя Таня не могла знать, что некромагический дар убережет его.

Сейчас её нет рядом, и это не крыша школы. И он больше не некромаг. И если он шагнет в пропасть, темнота поглотит его. И ей будет всё равно.

Он резко открыл глаза. Пора возвращаться.

***

Тибидохс встретил Бейбарсова светом, льющимся из многочисленных окон. Его ступа пролетела через Грааль Гардарику уже поздним вечером, когда горизонт еле-еле освещала красная полоса кровавого заката.

Он изумленно кружил над крепостью, глядя, как внизу, у подъемного моста, Пельменник раздаёт какие-то указания одетым в шкуры циклопам. Туда-сюда сновали люди, мало походившие на школьников. И только заметив внизу мелькнувшие разноцветные косы, Глеб сообразил, что происходит.

Удивившись, почему Сарданапал ничего не сказал ему о предстоящем слёте бывших студентов, Бейбарсов направил ступу на крышу любимой башни. Выпрыгнув из ступы, он поморщился: правое бедро неприятно заныло, пробуждая воспоминания о старой ране. Осколок костяной косы оставил на его ноге короткий красный шрам, и порой он напоминал о себе резкой ноющей болью, простреливающей внутренности.

Шум за спиной заставил Глеба обернуться: люк, ведущий на крышу, откинулся, и в нём мелькнула рыжая макушка. Это была Таня.

Выбравшись из люка, девушка отряхнула руки и вскинула голову, встречаясь с прищуренным серым взглядом. Последовала немая сцена.

Глеб опомнился первым:

— Привет. Ты… как дела?

— Хорошо, — растерянно пробормотала Таня.

— Давно прилетела?

— Да, ещё днём.

Снова наступила неловкая тишина. Он был уставшим, грязным с дороги и злым, а ногу сводило от боли. Но здесь была Таня, живая и тёплая — он видел её румяное, смущенное лицо в свете выплывшей луны и огней внизу, и всё прочее смазалось, отступило на задний план.

— Решила прогуляться по местам юности? — иронично поинтересовался Глеб.

Таня усмехнулась:

— Почти. Я люблю эту крышу, и всё, что здесь происходило: как приятное, так и не очень. Это часть истории Тибидохса, и часть моей истории.

— А я по-прежнему не люблю толпу, — просто ответил Бейбарсов, засунув руки в карманы. Внутри они всё ещё были немного влажными, не успев просохнуть до конца даже за многочасовой перелёт.

— Я тоже, — улыбнулась Таня, подходя к краю крыши и глядя вниз.

Там, освещенная факелами, плескалась вода в глубоком рве, окружавшем крепость. Глеб слушал эти звуки, вспоминая, как три года назад, в такую же яркую лунную ночь, грозился этой девушке, что бросится вниз. Когда он пытался насильно сделать её своей. Когда признавался ей в любви.

Сейчас всё это казалось таким далёким, чужеродным. Всё, кроме одного: он так же сильно, до зубного скрежета, хотел, больше всего на свете, чтобы она любила его, чтобы он был её.

Обернувшись, Глеб поймал странный взгляд Тани: она смотрела на него, как будто видела впервые. Такой же взгляд у неё был в тот самый первый день во дворе Тибидохса: любопытный, растерянный, полу-восхищенный, полу-напряженный. Как будто она хотела разгадать его, как загадку, хотела узнать его, и в то же время боялась того, что ей может открыться.

— Ты мне снился, — вдруг вырвалось у неё, и Таня резко покраснела.

Впрочем, её щеки быстро вернули себе прежний оттенок, и она смело встретила изумлённый взгляд и вскинутую рассеченную бровь.

— Вот как? И что же я делал в твоём сне?

— Ты… Не важно. Это было давно. Не знаю даже, зачем я об этом вспомнила.

— Как ваша таёжная жизнь? — поинтересовался Глеб, меняя очередную неловкую тему.

Таня ответила не сразу.

— Всё… хорошо. По-старому. Дни там текут спокойно, но немного однообразно. Поэтому иногда здорово бывает сбежать на время, окунуться во всё это, — девушка обвела рукой пространство вокруг.

— Как вы с Валялкиным? Жениться не надумали?

Он не знал, зачем спросил это. Как будто расковырял только зажившую болячку — и боль, и мазохистское удовольствие.

— Нет, — резко ответила Таня. Она уже жалела, что вступила на скользкую дорожку своим упоминанием сна с участием Бейбарсова. — Нам некуда торопиться. Мы вместе, и любим друг друга, и с Ванькой мне хорошо и спокойно…

— Но по ночам ты видишь во сне меня, — голос Глеба был спокойным. В нём не слышалось прежнего бахвальства или самолюбования, он лишь констатировал факт, не выпуская при всём из виду саму суть, интимнейшую составляющую того, о чём они говорили.

— Это было один раз, — неуверенно вставила Таня, понимая, что её слова звучат, как оправдание.

В полумраке крыши, под ночным небом, двое смотрели друг на друга, пытаясь понять, что вообще происходит и куда их ведёт этот разговор.

Таня не забыла всего того, что вынесла из-за Бейбарсова. Как не забыл и он. Боль, что он причинил ей когда-то, жила с ним, жила в нём всё это время. Он не знал, простила ли его Таня, но он себя не простил.

— Ладно, Танька, не бери в голову, — Глеб привычным движением отбросил рукой со лба порядком отросшие за год волосы. — В конце концов, сны — это просто сны.

Он ухмыльнулся, и в этом заломе губ было столько горечи, обреченности, сухого зла на мир, который никогда не был к нему добр, что у Тани захолонуло сердце. Он не верил — и, наверное, уже никогда не поверит — что кто-то может его любить. Просто так, не за что-то, без глупых тросточек и тёмного могущества.

— Глеб, — она шагнула к нему, но он ужом проскользнул в люк на крыше.

Спустившись на несколько ступенек, Бейбарсов остановился и прислонился к каменной стене, откинув голову. Через узкое окошко проникал лунный свет, освещая тесноту лестницы и молодого мужчину.