Тане это всё равно казалось ужасно рискованной затеей, и следующие до отъезда дни она отговаривала Ваньку, пока он, наконец, не вышел из себя:

— Если Сарданапал говорит, что это возможно, значит, так и есть! Я лечу, Таня!

В конце концов, девушке надоело пререкаться. Так или иначе, Валялкин ведь прав: вряд ли академик стал бы подвергать его неоправданному риску. Но до конца она всё равно не успокоилась, и ко дню отлёта успела вновь накрутить себя.

Лето на Иртыше было прекрасным. Таня стояла на полянке возле избушки, вдыхая пряный хвойный воздух и тихонько перебирая струны контрабаса. Прилично играть она так и не научилась.

— Упорство! Conditio sine qua non**, — «ожил» перстень.

— Знаю, дед, — улыбнулась Таня. — Я освою музыку со временем, вот увидишь.

Из дома вышел Ванька, на ходу застёгивая молнию выцветшей олимпийки. Вылететь они решили около пяти утра, чтобы прибыть на Буян после обеда, и даже на земле было пока по-утреннему прохладно.

Валялкин отдавал последние наставления Прохору. Домовой вернулся из очередного загула как раз накануне, и теперь он выслушивал хозяина, часто моргая опухшими красными глазками.

— Обязательно каждое утро выводи Тантика из сарая и застилай стойло свежим сеном. Все заявки клади в стопку у кухонного стола. И ничего не трогай на полках с лекарствами!

— Конечно, конечно, — кивал Прохор, всё ещё немного покачиваясь.

Ванька подозрительно на него покосился. Таня прыснула в кулак. Её жених немного смягчился и ворчливо обронил:

— В шкафу у входа найдёшь литровую банку смородинового. Но чтобы пока меня нет, больше ни-ни!

Домовой резко оживился, с благодарностью глядя на Валялкина:

— Конечно, конечно! Нет, конечно! Спасибо, хозяин!

— Думаешь, он справится? — спросила Таня, пока Ванька усаживался позади неё.

— Думаю, мы это скоро проверим, — вздохнул он.

Когда острый гриф инструмента разрезал утренний воздух, Таню охватил привычный восторг. Восторг от полёта, восторг от того, что она летит в самое любимое место на земле! Ванька же за её спиной вздохнул, с грустью провожая взглядом уменьшающуюся прогалину полянки с избушкой, маленьким сараем и огородом и крохотным домовым, который махал им на прощание.

Ванька покидал свой дом.

Таня летела домой.

***

Сарданапал оказался прав, как всегда. Когда они, зависнув над океаном, одновременно крикнули «Грааль Гардарика!», заклинание упруго прогнулось, как будто задумавшись на секунду, а потом полыхнула радуга, тело кольнуло тысячей искр, и под ними расцвёл Буян. Таня чувствовала, как глаза ей застилает что-то противно-мокрое. «Чёртов ветер», подумала девушка, но уголки её губ дрожали от счастливой улыбки.

Она ещё на подлёте заметила, что площадка у подъездного моста заполнена галдящими бывшими сокурсниками. Их с Ванькой прилёт был встречен бурными аплодисментами. Ягун с разбегу буквально врезался в друзей.

— Ну что, други мои, добро пожаловать в нашу скромную обитель! — завопил играющий комментатор.

— Дай ты им отдышаться, — закатила глаза стоящая рядом Катя Лоткова. Она совсем недавно стала молодой мамой, и все признаки недосыпа были, как говорится, у неё на лице.

Таня крутила головой во все стороны. Вчерашние юноши и девушки спустя три года превратились во вполне солидных дядечек и тётечек. Многих из них она не видела уже несколько лет и теперь поражалась — иногда восхищенно, иногда недоуменно.

Вон стоит Жора Жикин, аккуратно сложив руки на выдающемся животике. Выглядит он, как типичный житель спального района какого-нибудь мегаполиса, пашущий пять дней в неделю на заводе, а оставшиеся два проводивший с лучшими друзьями: пивом и телевизором. А вот Демьян Горьянов, как всегда, недовольный всем миром и смотрящий на окружающих с таким видом, будто его на встречу выпускников привезли силой. Рядом с ним о чём-то громко вещает Пипа: ещё более румяная и круглая, чем прежде. Заметив сестру, она помахала ей рукой. Генка Бульонов, обнимающий свою девушку за то место, где у людей обычно находится талия, тоже поприветствовал Таню. В нескольких метрах от них вальяжно оглядывается по сторонам Семь-Пень-Дыр: в костюме от Пако Гробано, дорогущих туфлях из кожи дракона и чёрных очках, Дыр выглядит карикатурно, как косящий под джентельмена бандит из девяностых.

— Гротти!

Даже если отбросить фамильярное обращение, этот высокий капризный голос Таня узнала бы из сотен других. Толпа вдруг расступилась, когда Гуня Гломов, как ледокол, проложил дорогу вперед, и из-за его широкой спины вылетела фурия, в миру известная как Гробыня Склепова. С разбегу обняв Таню, она с чувством и без всякого жеманства клюнула её в обе щеки.

— Ну-ка, повернись, дай на тебя посмотреть! Лигулов горб, ты стала ещё более тощей, хотя я всегда думала, что это невозможно! Валялкин, ты там её совсем городом заморил в своей тундре? Хотя ты тоже, я смотрю, совсем без мяса на костях!

Гробыня, как всегда, выглядела сногсшибательно. Она совсем чуть-чуть округлилась, стала женственней, но это была вся разница между Склеповой-студенткой и Склеповой-мамой. Топы её были всё такие же микроскопические, юбки — такие же короткие, а каблуки возносили на недосягаемую для простых смертных высоту. Волосы, окрашенные на этот раз в розово-жвачный цвет, отросли почти до пояса, а количество татуировок и пирсинга явно увеличилось с тех пор, как Таня видела её последний раз.

— Привет, Склепова, — она смогла, наконец, вклиниться в безостановочный словесный поток. — Мы живём не в тундре, а в лесу.

Она не знала, почему прокомментировал именно эту часть. Просто это всё, что отложилось у неё в голове за почти минутный монолог Гробыни.

— Всё одна песня! — заявила лысегорская ведущая. — На ягодах да корешках особо не пожируешь. Так, кто тут у нас ещё?… Ага, Шито-Крыто!

Гуня, на ходу поздоровавшись за руку с Валялкиным и быстро приобняв Таню, последовал за женой, весь навьюченный чемоданами с известным логотипом. Таня с Ванькой посмотрели в ту сторону, куда уже ринулась неугомонная Склепова. Там действительно стояла Ритка Шито-Крыто, похорошевшая необычайно. Высокая, тонкая, гибкая, она держала за руку длинного, худого мужчину с ярко-рыжими волосами. Тане он показался смутно знакомым, но её внимание уже отвлекло появление новых знакомых лиц.

На открытую площадку вышли Ленка Свеколт под руку с Шурасиком. За ними, отставая на пару шагов, шла Жанна Аббатикова. Сердце Тани ёкнуло. Свеколт с Шурасиком, как всегда, о чём-то препирались, а Жанна пребывала в созерцательно-отстраненном состоянии. Однако, поймав взгляд Гроттер, едва заметно кивнула ей и робко улыбнулась. У Тани отлегло от сердца, и она улыбнулась в ответ. Последний раз она видела Жанну в той самой будке стрелочницы, когда они с Леной довольно резко заявили ей, что Глеб не хочет её видеть.

Рядом, синхронно поздоровавшись с ней и Ванькой, прошли Дуся Пупсикова и Верка Попугаева, неразлучные подружки-хохотушки. Но того, единственного, кого Таня так хотела и так боялась увидеть одновременно, нигде не было видно. С упавшим сердцем Гроттер поняла, что Бейбарсов решил не являться на встречу выпускников.

«И правильно: подумал, небось, что незачем усугублять», размышляла она, пробираясь с Ванькой через толпу и сжимая в руках рюкзак, в котором копошился одуревший от усталости Тангро. Но всё внутри у неё почему-то трепетало от разочарования.

Спустя ещё час водоворот прежней жизни закружил бывших учеников. Таня буквально захлёбывалась от восторга, шагая через Зал Двух Стихий к лестнице, ведущей на Жилой Этаж. Ласково проводила рукой по серому камню стен, поднимаясь к спальням. Их с Гробыней бывшую комнату занимали две третьекурсницы, которые сейчас были на каникулах. Дверь не была заперта привычным заклинанием, и Таня свободно толкнула её, оказываясь в до боли знакомой комнате.

Не колыхались на окне зловещие Чёрные Шторы, не были раскиданы по полу платья Пипы, не таращился из угла пустыми глазницами верный паж Гробыни Дырь Тониано, исчез гроб-кровать.