— Что случилось? — я провожу кончиками пальцев по напряженным скулам.

— Звонила мама, — Трой говорит сипло, а потом заходится в кашле. Кажется, ему перестает на какое-то время хватать воздуха, он сжимает мои руки в своих тонких дрожащих пальцах, а потом его отпускает. Парень падает на меня, и я еле успеваю подхватить его, прижимая к черному мокрому от дождя пальто. Хрупкое тело в моих руках дрожит, и мы так и сидим на полу, цепляясь друг за друга. Лишь когда я отношу Троя на кухню и заставляю через силу выпить воды, он говорит: — Папе выдвинули условия. Либо убивают меня, либо он убивает себя.

Кружка из моих рук выпадает и разбивается об угол стола, разлетаясь осколками по всей кухне.

— Мне надо к… — Трой начинает говорить, но я перебиваю его резко, с рыком сметая со стола всю посуду, которая осколками разлетается, чудом не задевая нас.

— К черту всё, блять! Мы уезжаем!

Парень испуганно смотрит на меня, прикусив губу. Хмурит брови, сжимает руки в кулаки и пытается не дрожать, как лист на ветру. Я испугал его.

— Прости, — качаю головой. — Просто надо давно было уехать, я знал, что всё этим закончится.

— Откуда? — Трой говорит будто не своим голосом. Интонации чуть жестче, а сам голос стал ниже и взрослее.

— Меня предупреждали, — лгу. «Это из-за меня. Из-за тех тварей, что заказали твоё убийство, Трой, а я не выполнил заказ». — Давай соберем вещи и уедем.

Я сажусь коленями на осколки, чувствуя, как они хрустят под моим весом. Я беру руки Сивана в свои и целую их, прикасаясь к холодной коже легко, почти невесомо.

— Купим билет сегодня же и улетим куда-нибудь. Куда захочешь.

Каждое мое слово — поцелуй. Каждое мое слово — его застывшее дыхание.

— Англия, — шепчет Трой. — Чай, булочки около дома, классика… С тобой.

Я встаю и поднимаю его на руки. Парень весит так мало, что нести его не тяжелее, чем ребенка. По всему полу на кухне и частично в зале рассыпаны осколки. Сажаю Троя на диван, выдав ему стопку его вещей.

— Одевайся, я пока соберусь, — коротко целую его и иду за чемоданом. Нахожу его на шкафу, там же, где коробка. Хочу достать армейские жетоны и револьвер, забрать винтовку. Ради нашей же безопасности. Но не беру. Один пистолет, первый, из которого я стрелял, заранее был переложен из коробки в один из дальних карманов чемодана. Я закидываю туда вещи на первое время, деньги — все, что лежат дома, а не на счете в банке. Поверх укладываю лэптоп и фотоаппарат.

— Ты ведь не просто какой-то охранник в обычной организации? — внезапно спрашивает Трой, подходя сзади.

Я качаю из стороны в сторону головой. Он всё поймет. Господи, пожалуйста, хоть бы не отвернулся, не ушел. Я не переживу, если он умрёт по моей вине. Я не переживу, если, выйдя из моего дома, он тут же словит пулю в самое сердце.

Но Трой обнимает меня, прижимаясь щекой к моему плечу.

— Ну и ладно. Не важно.

Мы стремительно закидываем вещи и лекарства в квартире Троя. Самое важное — документы, деньги, технику — на дно чемодана. Необходимое — лекарства, зарядка для телефона, сам телефон — поверх всех вещей.

— Купим билеты и ломаем сим-карты, — говорю я Трою, пока тот пытается застегнуть замок своей кофты. Видимо под зубчики попала ткань, парень дергает «собачку», но ничего не выходит. Подхожу и, расстегнув замок, аккуратно застегиваю. — Не волнуйся, всё будет хорошо. Твоему отцу поможет мой хороший друг.

Перед вылетом Маркус пообещал заглянуть в аэропорт, чтобы договориться, что нам делать дальше. Можно попросить помощи у программы защиты свидетелей, дать показания против тех, кто нас шантажирует. Однако созвонившись с Маркусом, пока мы с Троем ехали до его квартиры, решили, что это вряд ли спасет нас.

— Подожди, — уже почти на выходе говорит Трой. — Я забыл на балконе стопку со словами песен.

— Угу, — киваю я и наклоняюсь, чтобы зашнуровать кеды. Неудивительно, что тексты оказались на лоджии — парень пишет везде, где только придут мысли. По всей квартире беспорядочно валяются листы, часть мы сложили вместе с документами, остальные же придется оставить — некогда возиться и подбирать каждый.

Трой наклоняется за листами, и я слышу какой-то щелчок. Даже скорее не слышу, а чувствую его затылком. Как взгляд, преследующий меня с начала вечера. Ничего не освещает лоджию, кроме света лампочки на потолке. С улицы не видно, что здесь происходит, но с крыши…

Трой встает, держа листы в руках. Поворачивается в сторону соседнего дома, чтобы, видимо, взглянуть в последний раз на улицу, где прожил ни один год.

Я выбегаю вперед, сам того не осознавая. Делаю все инстинктивно, бессознательно. Я прячу Троя за спину, отталкивая в комнату.

Монотонный шум улицы разрывают два выстрела. Птицы вспархивают с крыши и с перил балконов соседнего дома. Невыносимая боль жжет где-то между ребер. Я провожу правой рукой по тому месту, где будто разъедает кислотой. По пальто растекается темно-красное пятно, выделяющееся даже на черной ткани. Бордовые капли остаются на кончиках пальцев.

— Всё хорошо, — я с трудом поворачиваюсь к Трою, зажавшему рот руками. Его сапфировые глаза с ужасом и слезами смотрят на меня. Я стираю вытекающую изо рта по подбородку кровь, размазывая её случайно по лицу сильнее.

Темнота застилает всё вокруг. Тело не слушается. И я падаю на колени. Последнее, что я чувствую — это холодные руки Троя, закрывающие пулевое ранение почти около сердца.

***

Океан Ельзи — Обійми

— Я еле отправил его домой. Он упирался, сказал, что останется здесь. Прости, может, неправильно было его заставлять, дал ему ключи от твоей квартиры и сказал там подождать.

Маркус стоит у окна и курит. Тоже хочу.

— Дай сигарету, — тихо произношу я, подзывая ладонью друга к себе.

— Не сдохнешь тут же? — усмехается Батлер, поднося сигарету к моим губам. Ловлю её зубами и затягиваюсь до боли, до дрожи, так, что начинаю кашлять.

— Эй, аккуратнее.

— Ты всё правильно сделал, — говорю я, выпуская дым. — Дай еще.

Затягиваюсь и продолжаю говорить:

— Ему незачем тут быть. Пока он в безопасности, дня на четыре, может даже чуть больше, — я стискиваю зубы, чувствуя, как пульсирует место ранения. Кажется, опять кровоточит. — Я тут уже неделю, а шрапнель тем временем нихрена не дальше от сердца. Не нужно ему видеть, как я умираю.

— Не умрешь, — качает головой Маркус. — Тебе нельзя. Пацан загнется. Ты бы видел, что с ним творилось, пока тебя оперировали. Что ж ты не сказал, что у него биполярка?

— Не биполярка, — морщусь я. — Депрессивное расстройство. В досье не сказано.

— Черт, — Маркус выкидывает окурок в окно и закуривает тут же вторую сигарету. Дает затянуться мне, и хотя каждый вдох отдается болью, я курю. Последняя сигарета в последние минуты жизни. Могу себе позволить. — Как мне с ним быть потом?

«Когда ты умрешь»… Батлер не говорит этого, но я чувствую это окончание фразы, повисшее в воздухе.

— Возьми под защиту его родителей, — друг подносит мне сигарету, и я затягиваюсь немного, чувствуя, что всё, больше не могу. — И отправь Троя к ним. Моих денег должно хватить, чтобы он спокойно жил и ни в чём не нуждался.

— Ты думаешь, — Батлер подвигает стул и садится у кровати, — что не выживешь?

Я киваю на аппарат, который качает морфин, помогает мне не загнуться от боли. На аппарат, который позволяет сердцу биться, а шрапнели не дойти за пару секунд до него.

— Сделай это. И быстрее. Надоело уже видеть, как он страдает и винит себя в том, что пошел тогда на лоджию за текстами. Меня бы по-любому подстрелили, но я хотя бы спас его…

— Нет, — Маркус резко встает, опрокидывая стул. Затягивается, выкидывает сигарету в открытое окно. Хлопает фрамугой так, что звенят стекла. — Не твори херню, Коннор, ты выживешь. Оплатим тебе лечение в какой-нибудь Германии, в Израиле, да хоть у черта на рогах!

— Нет, — я устало провожу ладонью по лицу, тут же чувствуя ужасную боль слева, под сердцем. Шиплю сквозь зубы и бью по кровати, стараясь унять жжение. Бесполезно. — Подойди.