Тяжелая створка на входе заскрипела пружиной, в нос ударил с давних лет знакомый запах керосина, кошек и готовящейся еды, а ноги привычно отмеряли нужное количество шагов по пролетам лестницы. Сорок ступеней вверх, две площадки и – квартирная дверь, которую он открывал тысячи раз. Едва заметная в полумраке медная табличка «Присяжный поверенный К.Д. Тихонов». Отца уже десять лет как нет, но мать не разрешила снимать табличку. В комнате над ее кроватью висит фотографический портрет отца в рамке, а в шкатулке рядом с колечками и сережками лежит его круглый знак из позолоченного серебра, на котором выпукло изображен столп закона, обрамленный венком из дубовых и лавровых листьев, связанных лентой. И еще аромат сигар в памяти, вот и весь образ отца.

Рука автоматически дотронулась до розетки электрического звонка, пальцы дважды нажали кнопку. Внутри раздалась слабая трель, оповещающая о приходе позднего гостя. Послышались знакомые шаги, и тревожный женский голос негромко спросил:

– Вам кого?

– Мамуся, это я, Володя, – ответил сын как можно веселее.

Наперегонки защелкали замки и засовы, дверь широко распахнулась, и руки матери, пахнущие ее любимыми цветочными духами, крепко обняли его в прихожей.

– Заходи, заходи, Володенька! Как же я рада тебя видеть, ведь каждый день жду…

Голос Ольги Антоновны дрогнул, но сын уже целовал ее лицо, влажное от набежавших слез. Она, придя в себя от неожиданности встречи, ласковым голосом приговаривала:

– Проходи в комнату, Володенька! Раздевайся, в квартире не холодно. Я вечером протопила печь. У меня и чай вскипячен, руки мой, и пойдем к столу. Да, я не одна дома: у меня соседка в гостях, Наташенька, очень хорошая девушка. Мы с ней сидим, сумерничаем.

Владимир Константинович вошел в комнату и увидел вышедшую из-за стола миловидную голубоглазую девушку с русой косой. Он улыбнулся ей, а она застенчиво поздоровалась и, обращаясь к хозяйке, сказала:

– Я, пожалуй, пойду, Ольга Антоновна, засиделась уже. Поздно. Вы уж простите!

– Ну куда же ты? Сын мой, Володя, приехал. Он человек интересный. Посидим, разговоров-то много у нас. И ты не торопись, идти тебе всего два шага по лестничной площадке.

– Нет-нет, не гневайтесь, Ольга Антоновна! Давно мне уже пора к себе. Будьте здоровы! И вам, Владимир Константинович, всего доброго!

С этими словами девушка накинула на плечи пуховую шаль и вышла. Хозяйка пошла за ней в прихожую, откуда послышался веселый смех, а потом хлопок закрывшейся двери.

Когда Ольга Антоновна вернулась, сын поинтересовался:

– Это что за Наташа, мам?

Мать удивленно откинула голову и всплеснула руками.

– Неужели не помнишь? Она же давно рядом с нами живет. Ты ее симпатичной девчонкой видел, а нынче вовсе в красавицу превратилась. В невесты тебе вполне подходит. Что ты так удивленно смотришь, тебе уже двадцать седьмой год идет, война все равно скоро кончится, это уж и мне понятно. Газеты пишут, что переговоры с германцами о мире идут. Пора, сынок, о семье подумать. Наташенька, кстати, когда я ей в прихожей про жениха-то сказала, не возразила, а только рассмеялась. Хороший признак. Вот так, дружочек!

Теперь рассмеяться пришлось сыну:

– Ну, мамуся, за пять минут обоих сосватала! Ладно, жениться я не против…

Последнюю фразу он добавил специально для матери, чтобы не расстраивать. Не рассказывать же ей о своих проблемах на службе!

Они сели к столу и за чаем повели неспешный разговор. Под мягким светом зеленого абажура с кистями, рядом с изразцовыми плитками теплой печи было спокойно на душе, тепло и уютно. В воспоминаниях и рассуждениях мать с сыном засиделись за полночь.

Утром Владимир Константинович надел форму и собрался выходить. Подумал, какие вещи и документы ему могут пригодиться в штабе, но потом махнул рукой и отправился налегке.

Погода с утра стояла безветренная, с легким морозцем. Шагать было легко, в памяти то и дело всплывали обрывки вчерашних разговоров с матерью. Так, вспоминая и улыбаясь воспоминаниям, Тихонов подошел к зданию Адмиралтейства, где его спокойное настроение сменилось напряженным ожиданием. И погода изменилась. Небо потемнело от наплывших облаков, с Финского залива подул сильный ветер, резко похолодало.

Перед входом в штаб топталась такая же, как месяц назад, группа вооруженных матросов при пулемете. Рядом в проезде стоял пустой автомобиль с открытыми кабиной и кузовом. Матросы угрюмыми взглядами проводили входящего в здание лейтенанта. Внутри, как всегда, его встретил дежурный, только на сей раз им оказался не флотский офицер, а гражданский человек. Он был одет в черный пиджак и суконные брюки, заправленные в сапоги. Из-под кожаной фуражки выбивались смоляные, будто цыганские, кудри. Воротник пиджака был изрядно посыпан перхотью. Кареглазый, с тяжелыми мешками под глазами дежурный близоруко взял в руки удостоверение Тихонова, долго читал его, а потом буркнул, что должен сверить личность прибывшего со списком в журнале, лежавшем рядышком на столике под электрической лампой. «Чернявый», как окрестил про себя его Тихонов, водил пальцем по записям в журнале. Видимо, обнаружив то, что искал, хмыкнул, закрыл журнал и, не возвращая удостоверение офицеру, сказал с картавинкой:

– Гражданин Тихонов Владимир Константинович, именем революции вы арестованы!

Сбитый с толку таким приемом, Тихонов возразил:

– Этого не может быть. Меня вызвал в штаб лично комиссар Раскольников для доклада…

«Чернявый», кивая головой, бесстрастно ответил:

– Кто и для чего вас вызвал, мы разберемся.

С этими словами он громко окликнул матросов с улицы и дал им указание:

– Офицера надобно взять под стражу и отвезти в гарнизонную морскую тюрьму для содержания под арестом.

Один из матросов подошел к лейтенанту и весело вскрикнул:

– Нагулялся, вашбродь, и хватить. Теперя посидишь под замком, покуда тебя, контру, не шлепнут!

Другой спросил:

– Оружие при себе имеется?

И стал хлопать по карманам шинели в поисках спрятанного оружия у спокойно стоявшего перед ним офицера.

Через минуту Тихонова грубо толкнули в спину и повели на улицу к автомобилю. Новым толчком показали, что следует забраться в кузов. Охранники в бушлатах залезли следом и расселись вокруг арестованного. Откуда-то прибежал шофер в кожаном обмундировании и в валенках с галошами, машина затрещала запускаемым двигателем, пахнула облаком сизой бензиновой гари и покатила, прыгая на ухабах притоптанного снега.

Тихонов понял, что его повезут на остров Новая Голландия, где находилась Военно-морская исправительная тюрьма. Грузовик быстро пересек Сенатскую площадь и поехал по узкой Галерной. У дворца Бобринских повернул налево и по деревянному мостику, именуемому Тюремным, действительно въехал через канал на остров. Круглое здание тюрьмы из темно-красного кирпича давило своим мощным казенным видом. По площади, уложенной булыжником, машина подъехала к воротам тюрьмы и, едва не задевая кирпичную кладку бортами кузова, втиснулась во внутренний двор круглого здания.

Тихонов вместе с арестовавшими его матросами выпрыгнул из кузова. Рядом с машиной появился некий чин из тюремной охраны, тихо переговорил с матросами и повел за собой в здание. Арестанту приказал держать руки за спиной. По тускло освещенному коридору и лестничным пролетам поднялись на третий этаж. Матросы, впечатленные строгостью обстановки, перестали балагурить. В молчании процессия дошла до одной из камер, дверь в которую была открыта. Надзиратель ткнул Тихонова пальцем в грудь и скомандовал:

– Пошел в камеру!

Арестант сделал несколько шагов вперед и услышал, как за спиной хлопнула дверь, а в замке с металлическим скрежетом повернулся ключ.

– От тюрьмы да от сумы не зарекайся, – невесело сказал сам себе Тихонов и засунул в карманы руки, которые до сих пор держал за спиной.

С некоторым любопытством он рассмотрел новое жилище. Камера имела чуть более четырех шагов в длину и трех шагов в ширину. В стене напротив двери под потолком светлел зарешеченный квадратик окна. Вдоль одной из длинных стен находилась привинченная к полу узкая железная койка с сеткой из широких железных полос. У ее изголовья стояла табуретка, также намертво прикрепленная к полу. Справа от двери на невысоком цементированном помосте зияла дыра, или по-флотски «очко», отхожего места с подножками и гидравлическим сливным устройством. Рядом к стене были прикручены медная раковина и медный водопроводный кран. Над дверью желтым маслянистым светом, наподобие рыбьего жира, горела лампа под плафоном из толстого стекла за решеткой.