Я помнил, как в детстве отец часто пугал меня милицией или детской колонией. И я действительно всего этого боялся настолько, что сторонился любого человека в форме. Скорее всего, здесь тоже можно было применить похожий метод для «столкновения с ответственностью», но до подобного я опускаться не собирался. Не стоит брать на вооружение чьи-то хреновые методы.

Сделав несколько шагов вперёд, я аккуратно отстранил Остер от мальчишки, который уже еле на ногах стоял от страха. Я ещё не слишком хорошо представлял, что вообще собираюсь сказать, но импровизация, в конце концов, — мой конёк. Снова опустившись на одно колено — и откуда во мне эта любовь к рыцарским жестам? — я сказал первое, что пришло в голову:

— Из этого леса, ведь уже много кто не вернулся, правда?

На какое-то время мальчишки будто оцепенели. А потом закивали, осторожно и вразнобой.

— Думаете, отправлять такого же, как вы, ребёнка в место, откуда даже опытные маги не возвращались — хорошая шутка?

Они снова не ответили. Кто-то всё же помотал головой.

— И тем не менее, Рею хватило храбрости пойти в лес. Теперь он там, совсем один, а вам не хватает смелости даже признаться.

Их молчание стало почти осязаемым.

— Если из-за вас Рей пострадает или хуже того — умрёт, не думайте, что сможете это легко пережить и забыть. Эта та ошибка, которую вы уже никогда не сможете исправить. Не думаю, что вы хотите жалеть о чём-то всю оставшуюся жизнь.

Они смотрели на меня удивлённо, я на них — спокойно, без злости, строгости и угрозы, показывая, что меня можно не бояться. Почему-то мне вдруг подумалось, что запугивать детей это как-то совсем не по-взрослому.

Какое-то время мальчишки так и продолжали стоять молча, переглядываясь и бросая косые взгляды на Остер. А потом один из них вышел чуть вперёд и, ссутулившись, глядя в пол, тихо сказал:

— Мы действительно отправили Рея в лес. Сказали, что Эйси туда пошла. Мы просто пошутили! Мы же не знали, что он действительно туда рванёт!

Остер сделала рывок вперёд с каким-то непонятным, но явно не слишком хорошим намерением, но я успел её остановить, схватив за плечи. Они мелко дрожали, и отчего-то мне показалось, что если выпущу её сейчас, Остер может упасть.

— Где это было? — спросил я осторожно, словно боясь вспугнуть мышиную стайку.

— За городом, около старой водяной мельницы, там почти никто никогда не ходит, и до леса совсем близко, — пробормотал мальчишка, низко опустив голову.

Тут кто-то сзади толкнул его в спину и сдавленно зашипел:

— Ну зачем, зачем ты это сказал? Нам же теперь влетит!

Мальчишка обернулся к своим товарищам так резко, словно только и ждал от них этого вопроса.

— Помните, тогда меня чуть лошадь не сшибла, а Рей меня спас, потому что его Эйси предупредила, — он ненадолго замялся, словно подбирая слова. — Так вот, не хочу я быть им обязан! И вообще, я вам говорил, что это плохая идея!

Кажется, между мальчишками началась перепалка, но я за ней не следил, всё моё внимание захватила Остер. Теперь мне действительно казалось, что стоит разжать руки, всё ещё державшие её плечи, и она упадёт.

Остер обернулась и моляще посмотрела в глаза, её собственные уже были полны застывших, ещё не выкатившихся, слёз.

— Господин маг, — пробормотала она вмиг побледневшими губами, — прошу вас, спасите моего сына. Больше некому. Никто за ним в этот лес не пойдёт. Пожалуйста. Прошу вас.

На пару мгновений я впал в ступор, почему-то до меня только сейчас дошло, что чтобы спасти Рея, мне придётся сунуться в тот тёмный лес, которым в этом городе пугают детей. В худшем случае мне ещё и с чудовищем встреча грозит. В самом худшем — не только встреча, но и сражение. Осознание это обрушилось на меня ледяной волной, похоронив под обломками надежды на то, что я смогу выбраться из этого города без каких-либо приключений.

Конечно же, меня вовсе не тянуло на рыцарские подвиги, не тянуло кого-то спасать. Дух истинного избранного во мне так и не проснулся. Я всё ещё был просто собой, не желающим рисковать своей жизнью ради кого-то, не любящим давать каких-то обещаний. Но Остер я почему-то ответил:

— Я верну вам вашего сына, обещаю.

Боги, как наиграно и пафосно, разве что «клянусь честью» в конце не хватает.

***

Пока мы ехали к мельнице — дорогу снова показывала Эйси — успел наступить полдень, ну или что-то очень близкое к нему. Тусклый, размытый жёлтый круг солнца уныло висел в сером небе над самыми нашими головами, но особого потепления я так и не ощутил. Всё тот же промозглый влажный холод и вечная хмарь.

Я старался ни о чём не думать, но это было достаточно сложно. Память снова игралась со мной, как хотела, подсовывая не самые приятные куски из прошлого, как бы напоминая, что когда-то я уже был в похожей ситуации. Похожей только отдалённо, уж слишком много отличий в деталях, но всё-таки…

Это случилось в начальной школе, так давно, что, кажется, в другой жизни. У нас в классе была девочка, тихая и прилежная, одна из тех, кого замечаешь разве что когда натолкнёшься на них в коридоре. Её тоже обычно не замечали, но когда вдруг — во времена особенно сильной скуки — вспоминали, начинали над ней издеваться. Она была полненькой, носила жуткие очки с толстенными стёклами, а по весне на щеках у неё появлялись крупные яркие веснушки, вовсе не придававшие ей красоты. Обычно я за неё вступался, не из-за того, что мы были друзьями, не из-за того, что оба были изгоями — изгоем я вовсе не был — всё делалось из жалости и этого чисто детского желания отстоять идеалы справедливости, которые были у меня в голове. Конечно, в детстве я всего этого не понимал, просто хотел помочь, но…

Но однажды её довели.

Я помню, как вбежал в класс на перемене, весёлый после игры с друзьями, и застыл, так и не дойдя до парты. Она стояла на подоконнике, окутанная облаком пара и смотрела вниз сквозь оконный проём. Тогда была зима, классы топили так сильно, что на переменах нельзя было не открыть хоть одно окно. Видимо, учительница, выйдя из класса, забыла его закрыть.

Кажется, тогда я, перекрикивая подначивавших её мальчишек, крикнул той девчонке отойти от окна. Или ещё что-то в этом роде. Но она просто стояла, смотрела вниз и плакала. Она всегда очень много плакала, и я никогда не мог её успокоить, ощущая перед её слезами абсолютную беспомощность.

Не помню, что ей говорил. Наверное, что-то хорошее, потому что она всё же согласилась слезть с подоконника, я даже хотел помочь ей спуститься. Она почти схватилась за мою руку, но оступилась и, не удержавшись, полетела вниз.

Странно это было, вроде упала только она, но я тоже ощутил это чувство падения в никуда, ощутил пустоту под собой. И сердце болезненно сжалось, замерев на секунду, чтобы потом больно удариться о рёбра.

Все бросились к окну, а я — прочь из класса, со второго на первый этаж, спотыкаясь на лестнице, на крыльцо, миновав охранника, который что-то закричал мне вслед. А затем в снег, в холодную, колкую, как осколки стекла, зиму. Но, стоя по колено в сугробе, я не ощущал холода снаружи, только холод внутри, от осознания чьей-то смерти.

Как оказалось, она вовсе не умерла, просто потеряла сознание от удара и повредила позвоночник. Но одну персональную вечность, длившуюся не дольше, чем десять самых обычных минут, я прожил с ужасом осознания смерти того, кого не смог спасти.

Поучительной истории для потомков из этой точно не выйдет, потому что всё выставили как несчастный случай. Девочка, хоть и осталась жива и относительно цела, всё равно получила некоторые ограничения по здоровью и перевелась в другую школу, а потом и вовсе переехала в другой город вместе с родителями. Я бы так никогда не узнал ничего о ней, если бы мы не поступили в один универ, где она стала старостой моей группы. И единственным, кого я мог назвать другом. Было так стыдно, что я забыл её имя. Но эта история вдруг помогла мне вспомнить, нет, не его даже, а прозвище. Я всегда называл её Элли, ещё со школы, даже не помню, почему.