Мы прошли от силы минут пять по лесу, как деревья вдруг расступились, открыв широкую поляну — почти настоящее поле — покрытую нежно-фиолетовым вереском. Посреди этой поляны стояла невысокая белокаменная башня со шпилем, увенчанным звездой, похожей на розу ветров, и с зелёным витражным окном. От этой башни полукругом расходилась крытая анфилада арок, укутанная плющом, точно кружевной шалью.

— А это Вечное древо, оно, получается, небольшое? — спросил я.

— Я бы так не сказала. Но отсюда ты его не увидишь, по крайней мере, сейчас, скоро поймёшь почему, — Фрея загадочно улыбнулась, и мне стало ещё любопытнее.

Стоило нам подойти немного ближе, я заметил и ещё кое-что. Те самые столбики со «звёздами», которые здесь заменяли могильные камни. Их было достаточно много, но они сливались с белокаменным зданием, так что не сразу бросались в глаза.

— Скажи, как они правильно называются? — спросил я, взглядом указав на один из столбиков.

— Ристеель, — ответила Фрея рассеянно, всё это время она очень внимательно их рассматривала.

— А эти звёзды? Это звёзды вообще?

— Стелла. И да, это звёзды, путеводные, если быть точнее.

Я наконец понял, что она рассматривала. В круге в центре стеллы было написано имя того, кому этот ристеель принадлежит. Сказать «того, что здесь похоронен», язык не повернулся, потому что здесь ведь не хоронят.

Вдруг взгляд Фреи замер, сделавшись на мгновение стеклянным, как у фарфоровой куклы. Но она быстро отвернулась, резко дёрнув головой, словно уворачиваясь от удара. И тут я понял, почему она вчитывалась в имена.

Ну конечно. Если её мать умерла здесь, то где же ещё ставить её ристеель. Сейчас мы стояли как раз напротив него, буквально в метре.

Я снова почувствовал себя виноватым. Не в чём-то конкретном, а во всём сразу.

Фрея снова перевела взгляд на памятник, поняв, что прятать взгляд уже бессмысленно.

— Не знаю, как у вас, но здесь в некоторых странах есть традиция постоянно приходить на то место, где похоронен дорогой для них человек. У нас это не прижилось. Потому что если ты вспоминаешь о ком-то, то какая разница, где. Так что я была здесь очень давно, даже забыла, где ристеель, — Фрея попыталась улыбнуться, вышло не слишком убедительно. — Ну я же просила не строить такое лицо, свою порцию жалости на сегодня я уже получила. Да и, в конце концов, это моя вина, что мы здесь оказались.

— Разве? — удивился я.

— Твои раны… — Фрея стояла ко мне боком, смотрела не на ристеель, но поверх него, — если бы я была сильнее, ты бы не получил их, тогда бы не пришлось их лечить и отправляться сюда. Прости меня за это. Уже давно хотела сказать, но никак не могла с духом собраться.

— Да не нужно было, — вот что, оказывается, грызло её всё это время. — Ты же меня в пасти к этим тварям не толкала. Я, может, в первый раз в жизни правильно поступил. Не обесценивай мой героизм своими сожалениями.

— Кто бы говорил, — усмехнулась Фрея.

— Если ты про Линк, то тут всё совсем не так, — ответил я даже слишком резко, но Фрея, кажется, ожидала такой реакции.

— Да? Уверен?

Фрея обернулась, и мы встретились взглядами. Мне тут же захотелось его отвести, но я не смог. Я поймал себя на мысли, что мне безумно нравится цвет её глаз — глубокий зелёный, тёмный ближе к зрачку и светлеющий к краям радужки.

— Уверен. Я-то как раз «толкнул» её в пасть к главной моркетской твари. Я же буквально заставил её пожертвовать собой, напугав неминуемой смертью других обитателей замка, — когда я произнёс это вслух, мой поступок начал казаться ещё более ужасным. Я ощутил себя почти… убийцей.

— Ты не сказал ей «пойди и умри за нас», ты лишь попросил о помощи, потому что сами бы мы не справились, — возразила Фрея.

— Но если бы я был сильнее… — начался я и осёкся, поняв, что говорю так же, как она недавно. — Или если бы я подумал всё лучше. Или… или я не знаю, что.

— Вот именно, не знаешь. Неизвестно, что вышло бы, поступи ты по-другому. Так что прими это не как победу или поражение, а как факт, — Фрея снова перевела взгляд на ристеель, — это всегда тяжело, но… Линк показала себя сильной и храброй. И «не обесценивай это своими сожалениями», так ты сказал?

— Побеждать меня моими же фразами — это почти нечестно, — фыркнул я.

Фрея улыбнулась, на этот раз вполне искренне и даже немного хитро.

Мы постояли ещё немного и двинулись дальше. Перед уходом я всё же перевёл взгляд на высеченное на камне имя: «Сальвия Эйр». И пока мы шли, я думал о том, что фамилия Эйр подошла бы Фрее куда больше.

Подойдя к башне, Фрея аккуратно отодвинула листья плюща, словно не желая случайно прищемить их дверью, когда будет её закрывать. Внутри башня оказалась совсем пустой. Настолько, что у неё даже пола не было, вместо него росла невысокая зелёная трава. К тому же, она оказалась очень узкой, двум людям здесь было нормально, но вот четверым стало бы уже тесновато. Впрочем, надолго здесь мы не задержались. Фрея сразу же двинулась к противоположной двери. Стоило ей только нажать на ручку, как мне сделалось как-то… странно. Не знаю, как описать это чувство. Нечто вроде головокружения, только вот ты знаешь, что кружится вовсе не твоя голова, а всё вокруг. И не просто кружится, а вращается, переворачивается, и при этом абсолютно точно стоит на месте. Очень странное чувство, хорошо, что продлилось от силы пару секунд.

А потом Фрея открыла дверь, и я понял, к чему оно было.

Мы вышли в центр белой арочной анфилады, стоящей ровным полукругом на краю обрыва. Небо было бледно-фиолетовым сверху и ярко-оранжевым к горизонту, где медленно догорало закатное солнце.

Когда мы входили в башню, не было никакого обрыва, да и солнце стояло в зените. Когда мы входили в башню, я не понимал, почему Фрея так загадочно улыбается, а теперь…

— Храм Вечного древа — единственный портал, который до сих пор может без риска перемещать на большие расстояния. Древо не всегда находится в Эвигтри, иногда оно там, где тебе хочется оказаться, иногда там, где хочется ему, — сказала Фрея, и я кивнул, хотя голос её раздавался будто откуда-то издалека.

Я смотрел на Вечное древо и не мог отвести взгляд. Оно действительно было огромным. Высокий толстый ствол и крона, закрывающая собой половину неба и бросающая на землю ажурную тень. Но всё это было неважно. Вообще ничего было неважно, кроме того, что это дерево состояло из чистой энергии, настолько мощной и материальной, что её можно было потрогать. Золотой ствол, золотые, алые и рыжие листья — откуда-то я знал, что оно всегда было таким, не только зимой, весной, летом и осенью, а вообще всегда, возможно, с самого сотворения мира. И, как некоторые деревья во время цветения источают аромат, это дерево источало мягкий золотистый свет.

Я стоял, подняв голову к небу, к кроне и чувствовал, что тону в этом бесконечном свете.