А ещё я окончательно отчаялся самостоятельно найти выход из лабиринта. И я уже всерьёз собрался усесться прямо на улице и ждать либо пока меня не найдут, либо пока хоть кто-то пройдёт мимо. Но тут я услышал звук. Это показалось мне настолько странным и неестественным для этого места, что поначалу я подумал будто у меня начались слуховые галлюцинации. Но нет. Звук не исчезал и даже становился громче, по мере того, как я приближался к его источнику. Вскоре я смог различить, что это был за звук. Где-то там, в одном из ответвлений лабиринта, кто-то очень несчастный тихонько плакал.
Чужие чувства вошли ко мне в душу так легко, словно были моими собственными. Этот кто-то действительно был очень несчастным, а ещё одиноким, покинутым, потерянным и сильно жаждущим, чтобы его нашли. Пару мгновений я стоял столбом, старательно отделяя свои чувства от чужих, а потом двинулся в сторону, откуда доносился плачь.
Со мной такое было впервые, чтобы чьи-то чувства ощутились настолько явно и ясно. Конечно, эмпатия в той или иной мере присуща всем людям, но не настолько же. Я уже давно запретил себе волноваться за кого-то кроме себя, и это казалось мне очень правильной тактикой до недавнего времени. До этого самого мгновения.
Я уже отчётливо слышал, как этот кто-то всхлипывает, сглатывая слёзы и стараясь задушить рыдания. Ему вовсе не хотелось плакать. Ему было больно и обидно, но он всерьёз вознамерился не плакать всем назло.
Мои шаги не отдавались эхом от стен домов, а наоборот тонули в тишине, но моё приближение услышали. Мне подумалось, что местные жители, должно быть, очень восприимчивы к любому, даже самому тихому звуку.
Я остановился перед поворотом в тот проулок, в котором и сидела жертва моей эмпатии. Оттуда послышался последний уже не такой горестный всхлип, после чего всё затихло. На мгновение мне захотелось уйти, потому что ну не моё это дело. Но к желанию быть найденным примешались ещё и любопытство с тревогой, так что я вынужден был показаться.
Сделав глубокий вдох, я вышел из-за угла и увидел, что проулок вовсе не проулок, а тупик, заканчивающийся высоким каменным забором. А около этого забора, в тени дома, сидел мальчишка лет десяти-одиннадцати и таращился на меня. Причём он именно, что таращился. Округлил свои и без того большие глаза и смотрел на меня не отрываясь с неимоверным удивлением так, словно впервые в жизни увидел другого человека кроме себя. Хотя я очень скоро понял, чем было вызвано его удивление.
— Ух ты, взрослый я, — пробормотал он себе под нос, но я расслышал. Скорее всего потому, что в моей голове мелькнула подобная же мысль.
Каштановые волосы мальчишки отливали рыжиной, золотисто-карие глаза чуть припухли и всё ещё блестели от слёз, а щёки и переносицу усыпали крупные яркие веснушки, точь-в-точь такие, как были у меня в детстве.
— А вы не отсюда, — сказал он уже громко, и я кивнул. — Неужели путешественник?
— Пожалуй, что так, — ответил я, подходя ближе и садясь напротив. Отчего-то в ногах только сейчас ощутилась усталость, накопившаяся за весь день.
Вблизи я смог рассмотреть, что один глаз у паренька распух куда сильнее другого, и кожа под ним даже уже начала наливаться красновато-фиолетовым. Ещё я понял — ощутил, — что у него болят рёбра и голова.
— Никогда не видел живых путешественников! — восторженно заявил мальчишка, кажется, вовсе позабыв про всё плохое.
«Живых», да? Надеюсь, это не значит, что мёртвых он повидал достаточно. Хотя в таком-то месте…
— Сейчас мало кто путешествует, а если и путешествует, то к нам не заезжают уж точно.
— Прямо удивительно, почему это. Такое милое место, — усмехнулся я, и мальчика усмехнулся в ответ. — И давно у вас… так?
Мальчишка задумался, а потом пожал плечами, невесело улыбнулся и сказал:
— Не знаю, мне только девять лет.
Стало быть давно. Весёленькое же должно быть детство в таком месте.
— А вы откуда? — судя по его виду, мальчишка жаждал засыпать меня вопросами с головой, но немного стеснялся.
— Из Сторграда, — ответил я. Ну не скажешь же ему, что я из другого мира сюда прибыл.
— Ничего себе! Из столицы, — глаза мальчишки засверкали и уже совсем не от слёз. — А вы маг, да? И колдовать умеете?
Градус восторженности начинал зашкаливать, и подобная реакция на столь, казалось бы, обычные для магический вселенной вещи, казалась мне очень забавной и даже милой.
— Ага, я самый настоящий маг, — я покивал головой с очень важным и значительным видом. — И даже колдовать умею. Хочешь, могу показать?
— А можно?
— Ну конечно, — улыбнулся я, уже зная, какую магию ему покажу.
Я сложил руки лодочкой, так будто собирался набрать в них воды. Ладони начали заполняться золотым свечением. Мальчишка следил за этим с таким вниманием и трепетом, словно магия здесь была такой же невероятной вещью, как и в том мире, где я жил раньше.
Вскоре сияние превратилось в небольшой шарик из чистой энергии, который я максимально торжественно вручил своему единственному зрителю. Сказать, что он был в восторге — ничего не сказать. Никогда бы не подумал, что столь простенькая магия сможет вызвать столько радости.
Когда же сияющий шарик начал проникать внутрь его ладони, мальчик ничуть не испугался, лишь продолжил наблюдение с ещё большим интересом. Дождавшись, пока шарик полностью исчезнет, он с полминуты посидел молча, словно прислушиваясь к своим ощущениям, а потом задрал рукава рубашки и удивлённо уставился на свои руки.
— Синяки пропали, — выдохнул он, и принялся ощупывать рёбра, лицо, затылок. — Вообще ничего не болит!
С пару недель назад Аин рассказала, что лечить можно не каждую рану отдельно, а все сразу, просто делясь энергией, которая многократно ускорит естественные процессы восстановления организма. Так что я вроде как и новое знание опробовал, и доброе дело сделал.
— Ты так реагируешь, будто магии никогда не видел, — усмехнулся я.
— Видел, — мальчишка оторвался от рассматривания своих рук и посмотрел на меня, — но давно и не такую интересную. У нас здесь магов почти нет, все либо уехали, либо потеряли силу. Это всё из-за леса.
— Из-за леса? — удивлённо переспросил я. — А что с ним не так?
— Да всё с ним не так! — воскликнул мальчишка, но тут же понизил голос: — Там, в самой чаще, наверное, разлом, но этого никто точно не знает. Все, кто уходил проверить, больше не возвращались. Там заблудиться — раз плюнуть. А ещё там чудовище живёт.
Прелесть. Только тёмных лесов с чудовищами мне для полного счастья и не хватало. Сваливать надо из этого города, но явно не через лес. Что-то мне подсказывает, что даже визит вежливости в Рейнгардский замок не так страшен, как знакомство с местной неведомой жутью. Нужно было поскорее поделиться новой информацией со спутниками, поэтому я спросил:
— Слушай, ты меня случайно до гостиницы не проведёшь? А то я что-то совсем заблудился.
Я ожидал, что мальчишка легко на это согласится, и мои блуждания по лабиринтам местных улиц подойдут к концу, но он только тяжело вздохнул и отмахнулся, очень обречённо произнеся:
— Дело гиблое. Ничего не выйдет.
— Почему это не выйдет? — недоумевал я.
— Так вечер же, — сказал он так, будто это должно было мне всё объяснить, но, спохватившись, продолжил: — Если заблудился вечером, то до утра уже не выберешься. Это тоже влияние леса. Я так уже несколько раз на улице ночевал.
Мне сделалось совсем тоскливо. По всем объективным показателям дело действительно было гиблое, но сдаваться так быстро я не собирался. Спать на улице совсем не входило в список моих планов на вечер, да и к тому же друзья-товарищи меня явно потеряют, что выйдет боком опять же мне.
— И с этим вообще ничего нельзя сделать? — лучик надежды на какую-нибудь лазейку всё ещё теплился в душе.
— Может и есть, вам лучше знать, вы ж маг.
— И то верно, — согласился я и начал усиленно думать.
Осложняло процесс главным образом то, что магом я именуюсь без году неделя, и ещё не слишком-то много успел усвоить. Хотя мне казалось, что что-то подобное я уже где-то видел, оставалось вспомнить где. Это должно помочь. Надеюсь.
