— С твоим идиотизмом? — уточнила Фрея. Этим утром, как и прошлым вечером, она была вся на нервах, но, если вечером это было нервное беспокойство, то теперь — холодная озлобленность.
— С моим идиотизмом уже ничего не сделаешь. Я таким родился и таким, видимо, умру.
— И если не перестанешь выкидывать что-то подобное, умрёшь достаточно скоро, — заметил Анс совершенно будничным тоном, будто он каждый день хоронит по десятку божьих избранников.
— Я спрашивал о том, что делать со всей сложившейся ситуацией, — продолжил я прерванную фразу.
— Мы это последние минут сорок обсуждаем! — всплеснула руками Аин. — Но, как я понимаю, Спасителя мира такие приземлённые вещи не касаются.
Я мысленно запретил себе огрызаться в ответ, потому что виноват и заслужил. Изобразив на лице нечто похожее на раскаяние, я пялился то в потолок, то в пол, лишь бы не встречаться глазами с кем-либо из присутствующих в комнате. В признании своих ошибок я был новичком, но о том, что с новичками надо быть помягче в этом мире, видимо, не слышали.
— Только не говори, что прослушал, — по голосу Фреи стало понятно, что обсуждение было долгим.
— Не говорю, — покорно отозвался я. Судя по тому, что в меня ничего после этого не прилетело, ничего важного я не прослушал, либо Фрея всё же вошла в моё бедственное положение. А положение было действительно бедственное.
После вчерашнего в норму моё состояние так и не пришло. В теле чувствовалась жуткая слабость, а каждое движение отдавалось тягучей, ноющей болью. Поэтому двигаться я старался поменьше, а дышать поаккуратнее и не слишком глубоко.
Хуже слабости и боли была только сонливость. Как мне сказали, если считать со вчерашнего вечера, то я проспал больше десяти часов, но выспавшимся я себя совсем не чувствовал. Наоборот, время от времени сознание отключалось, незаметно для меня самого, и я погружался в короткий тревожный сон, чтобы через несколько минут проснуться от чувства, что куда-то падаю, вздрогнуть, обнаружить себя по прежнему сидящим на кресле, побороться с сонливостью немного и в очередной раз позорно проиграть. А после всё повторялось снова. Раз десять за последние сорок минут. Так что да, о чём бы они там ни говорили, я их не слышал. А если бы и слышал, меня бы сейчас вряд ли хватило на то, чтобы нормально воспринимать информацию. В те моменты, когда удавалось освободиться из удушливых объятий сна, я тщетно пытался воскресить в памяти события прошлого вечера.
Некромант из меня явно так себе, ведь если воспоминания и подавали признаки жизни, то очень вялые и больше похожие на предсмертные конвульсии. Сразу же вспоминались только серо-зелёные глаза моей мучительницы и её обволакивающий сознание голос. И, конечно, боль, призрак которой поселился в правой руке, и периодически напоминал о себе. Дальше же всё было нечётко и обрывочно, так что я скорее сопоставлял то, что мне рассказывали, с теми клочками воспоминаний, что мне удавалось отрыть на задворках сознания. А задворки моего сознания это та ещё свалка, так что труд был проведён воистину титанический.
Как я оказался в комнате трактира, так и осталось загадкой, покрытой мраком моего собственного забвения. А вот как меня приводили в чувства, хоть смутно, но помню. Взволнованные голоса, топот множества ног, сновавших туда-сюда, какие-то резко пахнущие травы, которые мне пихали под нос, непонятные мерзкие на вкус зелья, которыми меня насильно поили — всё это смешивалось в один клубок из чувств, запахов и звуков, размотать который я даже не брался. Единственное, что я чётко услышал и запомнил, находясь в пограничном состоянии между реальностью и забытьём — это взволнованный вопрос Фреи:
— С ним всё будет в порядке?
И синхронный ответ близнецов:
— Кончено.
Я уже давно заметил эту их особенность. Врут они обычно хором.
Задумавшись, я машинально потянулся к левому глазу, ведь под ним сильно чесалось. И тут же получил по руке, причём достаточно ощутимо.
— Не трогай ты её, именами всех богов тебя прошу! — воскликнула Фрея, глядя на меня со смесью раздражения и беспокойства.
— Прямо-таки всех? — ядовито переспросил я, но, поняв, что меня ещё не простили, решил заткнуться. А то так и второй раз получить недолго.
Трогать непонятный символ, отпечатавшийся под левым глазом мне запретили уже давно, ещё когда я эту дрянь только увидел, то есть часа два назад. Анс назвал её печатью, хотя, как по мне, красный иероглиф, занявший пространство от нижнего века до скулы, не очень-то походил на печать. Но раз Анс сказал, что это печать, будет печатью, Анс умный, ему лучше знать.
— Лучше и правда не трогай печать, — ещё раз попросил Анс, — это очень противное заклятье, так что никогда неизвестно, как оно себя поведёт.
Раньше я думал, что волнение находится где-то вне эмоционального диапазона Анса — как и ещё добрая половина всех человеческих эмоций, — но сейчас понял, что способы выражения чувств бывают разными. Напряжённая поза и то, как он изредка начинал стучать пальцами по подлокотнику кресла, начиная и почти тут же сбивая как-то неведомый ритм, всё же выдавали внутреннее волнение, но лицо его оставалось совершенно спокойным.
У Аин же, наоборот, всё было на лице написано. Да и не только на лице. Она расхаживала по комнате из стороны в сторону с такой скоростью, что у меня при одном взгляде на неё начинала кружиться голова. Волосы же её совсем растрепались и напоминали языки белоснежного пламени. Но довершали картину руки. Они то резко скрещивались на груди, то заламывались, то поочерёдно прикладывались ко лбу, то вдруг резко взмывали вверх, то безвольно повисали, словно плети. Кажется, за последний час Аин даже ни разу не остановилась. Хотя что уж там, не будь я контуженным, бегал бы точно так же, а то и ещё быстрее.
— Противное? Это ты называешь противным? — тем временем вопрошала Аин то ли трещину на потолке, то ли сразу всех богов, сколько бы их ни было. — Заклятие наполовину превращающее в жабу противное! А это одна из самых мерзких мерзостей, которые только можно было на себе притащить!
На пару мгновений я ощутил себя бродячей собакой, «притащившей» на себе клеща.
Что ж, ладно. Моя самооценка и не такое терпела.
Пока Аин сотрясала воздух, я приложил неимоверное усилие, чтобы заставить себя наклониться в сторону Анса, сидевшего в соседнем кресле, и тихо задать вопрос:
— А почему-то заклятие превращает в жабу только наполовину?
На лице, до этого не выражавшем никаких эмоций, ненадолго появилось непонимание, а за ним удивление. Кажется, Анс, задумавшись, не сразу понял, о чём я вообще.
— Ну, как бы тебе объяснить, — протянул он, — есть два заклятья — одно правильное, превращающее в жабу целиком, а другое написанное с несколькими ошибками. Вот второе делает тебя жабой только наполовину. Тело остаётся человеческим, а вот голова становится жабья. Или не только голова, или даже голова целиком жабьей не становится. Всё зависит от количества ошибок в написании. С бракованной магией всегда так, никогда не знаешь, как она сработает, поэтому и расколдовать сложнее.
В моей голове живо нарисовался образ человека с жабьей головой, в которой даже ещё можно было угадать человеческие черты. Мой гипотетический человек моляще протянул ко мне жабью лапку и жалобно квакнул. Жуткое зрелище. Сердце моё не выдержало, и я стёр этот образ, предварительно расколдовав.
— Нет, всё бы было не так плохо, если бы это было обычное заклятье подчинения, — голос Аин, отдававшийся от стен просторной полупустой комнаты, вновь ворвался в моё сознание. — Мы бы просто вырвали эту печать вместе с куском ауры. Велика потеря, лет десять-двадцать! Но заклятье явно написано с какой-то ошибкой, может быть, даже не с одной. И как это прикажете разбирать?! Оно так плотно вцепилось, что не поймёшь с какой стороны и подступиться!
— Желание наложившего заклятие слишком сильно, — Анс устало потёр виски. — Такое не выдерешь, тем более формула непонятная. Попробовать можно, но Дей этого, скорее всего, не переживёт.
