Огонь не жёг. Он растекался мягким теплом по ладони, слегка покалывая кожу. Почему-то этот огонёк казался мне почти родным, как если бы я сам только что его создал.

— Это необычный огонь, — Фрея теперь держала в руке такой же огонёк, и в её глазах плясали медные и золотые блики, делая их похожими на рассветное небо, — он почти полностью создан из светлой энергии и зачарован так, чтобы не обжигать.

— И что с ним нужно делать? — спросил я, на пробу перекинув огонёк из одной руки в другую. Пламя колыхнулось, но не погасло.

— Позже объясню, для начала нам нужна смотровая площадка.

Что она имеет ввиду под «смотровой площадкой» я понял уже пару минут спустя, когда мы, пройдя по набережной, свернули вглубь улицы и оказались на заднем дворе какого-то магазинчика. Фрея указала на узкую, приставленную к стене лестницу, ведущую на крышу.

— Нам нужно наверх, — сказала она, стоя уже на первой ступеньке.

— Мы разве не нарушаем частную собственность? — с притворной неуверенностью спросил я.

— Разве что совсем чуть-чуть, — пожала плечами Фрея прежде, чем взлететь по лестнице вверх.

На крышу она действительно вспорхнула, как птичка. Раз — и она уже смотрит на меня сверху, освещённая красно-оранжевым огоньком, словно маяк на вершине высокой скалы.

Как она сумела взобраться так быстро в платье, да ещё и держа в одной руке огонь — навсегда останется для меня загадкой. Потому что когда я полез вверх, тут же понял, что это вообще не просто. С одной-то рукой. Благо, хоть здание было невысокое.

— Давай помогу, — Фрея протянула мне руку.

Я немного поколебался, ровно столько, сколько нужно было на то, чтобы заткнуть гордость, орущую, что я сам справляюсь. Ну то есть не больше пары секунд. И отдал свой огонёк Фрее. С двумя свободными руками дело пошло гораздо быстрее, так что вскоре мы уже сидели на гребне двускатной крыши и смотрели на реку и мост, мерцавший разноцветными огоньками.

— Так что всё-таки с ним делать? — я снова перебросил свой огонёк из одной руки в другую, пламя недовольно заколыхалось.

— Солнцестояние — это праздник в честь Дейфрита. Даже несмотря на то, что он больше не защищает наш мир, каждый год мы вспоминаем его и благодарим. А ещё в этот день Рейденс победил порождение Моркета, так что это и его день тоже. Мы вспоминаем их подвиги, а заодно и всех тех, кто уже не с нами, не важно, мертвы они или просто очень далеко. Этот огонёк вроде как символ всего того хорошего, что мы можем вспомнить о тех, кто нам дорог, — Фрея замолчала, словно решая стоит ли ей вообще продолжать: — Я подумала, что тебе тоже есть кого вспомнить.

При этом её голос отчего-то звучал немного виновато.

Я вгляделся в огонь, плясавший на моей ладони, огибавший золотистыми языками пыльцы.

Конечно, мне было кого вспомнить. Но хотел ли я их вспоминать? Мысли о семье кололи и жгли куда сильнее, чем пламя в руках. Нет ничего хуже вины и обиды, сплавленных вместе в одном котле, закалённых на огне злобы и выкованных тяжёлым молотом собственного упрямства в острые лезвия, которые будут ранить и тебя самого, и тех, кто когда-то был тебе если не близок, то дорог.

Что ж, в любом случае страдать из-за этого уже нет никакого смысла. Зачем страдать о том, чего не исправишь?

— У тебя ведь была семья? — я почувствовал на себе взгляд Фреи, словно струйка тёплого воздуха по коже скользнула.

— Да, но, — я замялся, не зная, как продолжить, — мы не очень ладили. Два года не общались. Так что они даже не заметят, что я исчез.

Сложно было сказать, кого я пытаюсь обмануть — Фрею или себя. В моём чёртовом мире не так уж просто исчезнуть бесследно, так чтобы совсем никто не заметил и не забеспокоился. В универе поднимут панику, благодаря нашей старосте точно. Найдут контакты родителей и свяжутся если не с отцом — его номера я и сам не знаю — то с матерью. И всё. Скорее всего, я уже в розыске как без вести пропавший. Или, может, я всё-таки умер на той платформе. Так даже лучше — никаких ложных надежд, всё точно и ясно, как заключение патологоанатома. Что ж, надеюсь, меня хотя бы кремировали. А то гнить в земле как-то противно.

Фрея ничего не ответила, но её молчание вышло больно уж понимающим. Конечно, кому, как не бастарду знать о непростых взаимоотношениях в семье.

С крыши был хорошо виден город. Сторград стелился тёмно синим полотном с вышитыми на нём золотыми звёздочками. Мы с Фреей молча сидели рядом и ждали. Я не спрашивал чего. После шумной и радостной суеты прошедших часов нынешняя тишина ощущалась бесконечно волнительной. Словно весь город задержал дыхание, ожидая, когда же уже.

И вот из-под шпиля высокой башни, слабо подсвеченной уличными фонарями, в небо взлетели несколько огоньков. Как стая фениксов, выпущенных из клетки.

Ещё одну мучительно долгую секунду город пребывал в оцепенении. А потом в небо по очереди начали взмывать огоньки. Они летели с улиц, с крыш, где сидели такие же, как мы с Фреей, с берега реки, прямо с воды, из медленно плывущих лодок. Огненная река, в которую превратился мост, взмыла вверх огромной волной, почти цунами. Эта волна поплыла по небу, поглощая другие огоньки и увлекая их с собой.

Я смотрел на это как заворожённый, ощущая, как подхваченная ветром, по небу струится энергия, живая и чистая. Согревающая.

— Лови ветер, — крикнула мне Фрея, и её слова тотчас унеслись вверх, вместе с потоками тёплого воздуха, бившего нам в спины.

Она подняла руки вверх, словно хотела укрепить свой огонёк прямо на небосклоне среди звёзд. Ветер сорвал огонь с её рук, как листок с ветки. Я не задумываясь повторил её движение. Тепло прошлось по ладони от запястья до кончиков пальцев и растворилось, унесённое к общей волне.

Ещё долгие минуты я сидел, почти не дыша, и смотрел на живое пламя, струящееся по небу к горизонту. А потом он вспыхнул. Сначала розовато-фиолетовым, потом всё всё светлее и ярче, наливаясь алым и золотым, разгораясь как костёр. Самая короткая ночь подходила к концу.

— Пусть солнце всегда светит над твоей дорогой, какой бы извилистой она ни была, — сказала Фрея почти на распев.

— Традиционное пожелание счастья и удачи? — уточнил я, и Фрея кивнула. — В таком случае, что на него принято отвечать?

***

Всё началось с ошибки, глупой ошибки, рождённой чередой навязчивых мыслей, которые он никак не мог прогнать из своей головы. Работая над очередной формулой, он почти вписал её имя в структуру заклятья. То имя, которое нельзя было ни писать, ни произносить. Возможно, это новое заклятие сработало бы, но его действие было бы непредсказуемо, как и она сама. Проверить хотелось, но не стоило рисковать.

Фэй резким движением руки стёр запретные буквы, но ему казалось, что их тени всё ещё змеятся по бумаге. Стоило давно приучить себя называть её тем именем, каким звали всё. Тогда, возможно, удалось бы избежать подобных ошибок, но он не мог себя заставить. То, другое имя, совсем не отражало её, не могло вместить и описать. Оно было слишком коротко, слишком просто, словно одежда, сшитая по чужим меркам и на чужой вкус.

Нет. Его ошибка была даже не в раскрытии тайны имени, а в том, что создавая заклятие всевидящего ока, наблюдавшее за каждым посетителем библиотеки, он замкнул его на себе. Стоило создать артефакт, в который можно было смотреть или не смотреть по желанию. От которого можно было бы отвернуться. Но что делать, если эти образы начинают мелькать в голове, стоит лишь вспомнить о существовании заклятия?

Фэй мог увидеть её с сотни разных ракурсов. Проследить, как магия вьётся вокруг неё, течёт туманными потоками. Или переключиться на человеческое зрение и следить за тем, как едва заметно меняется выражение её лица, когда тонкие пальцы одну за другой переворачивают страницы. Но он не станет этого делать. В конце концов «око» было создано вовсе не для того, чтобы подглядывать, как мальчишка.

Она должна быть на приёме. Вместе с гостями, вместе с мужем. Ловить на себе десятки восторженных взглядов, отвечая на них улыбкой, сдержанной и властной.