– Может, погуляем, – предложила Света, – в город сходим, повеселимся…

– Ну, давай, сходим… – отозвался глухо, натужно.

Света вдруг спросила нежно, так нежно, как вчера любимая спрашивала художника по телевизору в фильме.

– Тебе было очень больно?

Микола ошарашенно уставился на неё. Лицо у Светы белое-белое. А под глазами – глубокие тени, следы бессонницы и непрекращающихся простуд. Болеет часто. А всё ей погулять. Сплюнул в сторону.

– Не мне одному было больно… Ты-то откуда всё знаешь?

– Ну, и дурачок ты… Про тебя ведь все всё знают! – рассмеялась она и положила ему ладони на плечи. Микола смутился, опустил голову, и улыбнулся – в первый раз за эти праздничные ноябрьские дни.

День пролетел незаметно, без приключений: катались на «чёртовом» колесе, сидели в кино (всё на Светины деньги), бродили по улицам. А вечером, когда возвращались, едва сошли с автобуса, как у ворот натолкнулись на троих. Двое были бритые. «Те самые, что кирпичи кидали позавчера», – смекнул Микола. Ещё один – постарше, с нездоровыми красными щеками, недобро глазел. Света, что болтала весь день без умолку, сейчас будто в рот воды набрала. «Боится, – понял Микола, – ничего, ты и должна бояться, ты в этом году здесь самая красивая. Не самое страшное, когда месят втроём, самое обидное, когда до тебя никому нет дела и некому заступиться. И самое паршивое, когда бояться все поголовно. А праздники – шут с ними… Они в пэтээсе всегда весёлые. Вот только жалко ботинки – не сапоги. Эх, не догадался, дубинку не захватил. Это ведь не Мерин с Малютой… Красномордый – он в Слободе заправляет. А остальные, незнакомые, видать, на призывной пункт никак не могут добраться, вот и догуливают своё».

Микола дотронулся до Светы, закашлялся притворно, и, наклонившись, шепнул:

– Если что, сейчас же беги в отделение… Очень быстро!.. Туда спокойно зайди и никого не зови!..

Стиснул Светину ладонь пальцами – ледяная была. И все-таки, в глубине души, надеялся, что всё обойдётся. Вроде уже зашли на территорию – парни мялись в двух шагах, переговаривались. Вот под каблуком чиркнул гравий, камешки захрустели. Сзади окликнули.

– Эй, длинный, погóдь… Стой, говорю!.. Выполняй команду!!!..

«Заводила – этот дембель, что растворители глушит. Его выключить первым».

Мысль работала уже автоматически, будто и не было этой внезапной дрожи в коленях. Чувствительно ткнул локтем Свету, и та заспешила по аллейке к центральному входу.

– Ты куда наярилась, крыса!.. Ты, длинный, ты думаешь, если ты длинный, так тебе всё можно!?

А Микола развернулся – принял стойку: руки сцепил у живота, ноги полурасставил. Кожа на лице горела, в глазах металась муть. «Пускай только сунутся. Назад-то нельзя. Светка растерялась – пока сообразит, где постучать, пока откроют ей… Нет, лучше увести этих подальше. А то притащат кóдлу и не дадут никому покоя. И никакая милиция не поможет. Лучше пусть со мной одним разбираются…»

Микола отступил на два шага в тень – свет от лампы, что покачивалась у остановки, бил в глаза, мешал. Парень с красным лицом двинулся на него. Двое дружков тоже, но лениво: видать, не воспринимали всерьёз. И вдруг красномордый выбросил вперёд ногу, попытался достать, но сделал это кондово – Микола самортизировал удар на кулаки. Воспользовавшись тем, что противник не догадался отскочить, перенёс тяжесть на опорную левую ногу и с разворота мазанул красномордого каблуком правой по лицу. Тот не удержал равновесия, стал ловить руками воздух, повалился прямо на кусты шиповника и заорал. Остальные кинулись на Миколу, но он увернулся, попутно заехал кому-то кулаком в бок и выбежал на дорогу.

– А ну, ко мне, Слобода!..

Эти, забыв про Светку, бросились точно на красную тряпку. А Микола ринулся дальше – в заброшенный парк, что спускался к реке. Мчался что есть силы, то и дело увертываясь от веток, норовящих хлестнуть по лицу. Приходилось всё время нагибать голову, чтобы не попортить глаза: в темноте мелькали силуэты изуродованных скульптур, заросшие крапивой фонтаны и скамейки с выломанными досками. Его отяжелевшие преследователи не успевали – и громкая отчаянная ругань понеслась вдогонку. По травянистой скользкоте Микола бежал под горку, не боясь упасть: бродил здесь часто и тропку выучил наизусть. Когда под ногами зачавкала грязь, а ботинки стали вязнуть в земле, задыхаясь, обернулся. Сзади никого. «Напоролись разок-другой о сучья и больше не хотят. Нет, эти не здешние. От слободских ребят я бы не ушёл. Правильно сделал, что замочил красномордого. Он-то дорогу знал».

Впереди расстилалось голое поле. Оледеневшая к вечеру зябь потрескивала под ногами. Вдали – огни. Ориентируясь на них, Микола устремился к речке. До ветхого мостика доплёлся кое-как, перешёл на другой берег и стал взбираться по косогору к полуразрушенной церкви, за которой виднелись покосившиеся деревянные дома. Здесь он был уже недосягаем.

Потом долго плутал по незнакомой окраине, где редкие, подвыпившие прохожие подозрительно пялились на него, предпочитая обходить стороной. А он, едва волоча ноги, с завистью заглядывал в чужие окна. Наконец, набрёл на автобусную остановку. Отойдя подальше от света, наткнулся в сырой мглистой темени на дерево. Прислонился к стволу, вытащил из кармана облезлый портсигар, спички – закурил… Надо было как-то возвращаться в санаторий. «Будут караулить – не беда. Да и вряд ли им захочется ночевать у ворот под дождём. Но на всякий случай проберусь со стороны бора – через лазейку».

А вообще, дела складывались хуже некуда.

«Так… За бутылку должен, Малюта не простит; красномордый – знакомец Мерина, значит столкуются. Ни сегодня, так завтра замочат за милую душу. Светка ещё впуталась, треба її кудись дівати… И как всё сразу наваливается… Ну, сегодня вывернулся, повезло, а завтра? Кто у меня есть? Халва? А толку от него? Пинаться как надо он не сможет, ростом не вышел. Он и на Куликовской-то той, в восьмом классе, чудом уцелел, ребята спасли… – Микола сощурился, часто заморгал, но потом осадил себя. – Ладно, брось расстраиваться – чему быть, того не миновать. Теперь-то уж ничего не изменишь. Сам полез на рожон, один против всех – сам и отвечай».

Курил Микола ровно, не затягивался (в запасе была целая пачка, подарок Светы), а затем из тени рванулся к остановке – подъезжал рейсовый ЛиАЗ.

Ровно в двадцать один ноль ноль Павел Эрастович поднялся по лестнице к медсестринской, прошлёпал неторопливо через комнату отдыха в коридор и оттуда – на веранду. Надо было провести обычный вечерний обход: проверить наличие тридцати обитателей третьего отделения. В корпус зашёл со стороны двора. Впрочем, это и был единственный вход: опасаясь «осады», он как главврач распорядился на время праздников другие двери не отпирать.

Ребята были, но не все. По пути здоровались. Кто у телевизора торчал, кто корпел над шахматами, а кто из тёмного угла высунется и юркнет назад – милуется там с девчонкой. Молодость. И не надо им это запрещать.

– Ну, что, прочешем женские блиндажи, господа разведчики? – обратился он к трём или четырём восьмиклассникам, которые, позёвывая, лениво поднимались с коек. С досады прищёлкнул языком: с молодыми-то, с зелёными, каши не сваришь. А надо было торопиться: дома ждали внуки. Да и в такую-то слякоть по улицам шататься не больно приятно. Но тут на веранде появился Архип, а вслед за ним и Халва. «Вот и десятый класс, – Павел Эрастович вздохнул с облегчением, – лучшие помощники».

– Архипов, Сибгатуллин, где народ? – бодро спросил главврач, а сам подумал: «Эти будут крутиться: к новому году просились на побывку». Оба, впрочем, быстро смекнули, чего от них требуется.

– А ну, живей, зелёненькие, чтоб через десять минут здесь были все до одного! – крикнул Архип. И восьмиклассников будто подменили. Апатия, дрёма – куда всё подевалось? Мальчишки кинулись кто в женское отделение, кто на «базу», выкрикивали там фамилии и клички. Потихоньку, с недовольными минами, недостающие стали появляться на веранде – каждый останавливался у своей койки. Постепенно народ прибавлялся.