«Призывают всех, служить некому… – Он вздохнул. – Не обманывай себя, ничего у тебя не будет».

Тяжёлые капли вновь зарядившего дождя погасили тлеющий окурок. Вслед за дождём на землю опустился туман; поблекли огни панельных пятиэтажек, что теснились невдалеке за забором. Микола захлопнул крышку ящика, встал, вздрогнул, почувствовав, как по спине покатились ледяные струйки, и побрёл назад к санаторию…

Входную дверь заперли на крючок. Микола постучал – открыл Халва.

– Коля, Мерин на базе… Их трое. Тебя поджидают… Дверь на запасную лестницу я ножиком отпёр, как условились… Там сховаешься…

– Ты только не встревай, сам разберусь…

Микола заспешил на второй этаж. Их мужское, третье отделение в полном составе теснилось в комнате отдыха у телевизора, досматривали программу «Время», ждали фильма. Едва он появился, Архип ускользнул в темноту коридора, который сообщался с верандой и туалетной комнатой.

«Знаю, знаю… Хапнул за тебя твою долю. Не оставил ни капли. Ты да Малюта в накладе. Ах, какая я сволочь…» – Микола примостился на лавочке у самой стены, глядел поверх голов на экран. Брежнев[4] принимал парад на Красной площади, стоя на трибуне Мавзолея – лицо у генсека было тяжёлым, неподвижным. «А жаль будет, если помрёт старик, – пронеслась вдруг тоскливая мысль, – привыкли к нему».

Когда начался фильм, смотрел вполглаза, думал о своём. «Ждёте, небось, что буду требовать один на один и лежачего не трону? – Микола сцепил подрагивающие пальцы. – Перебьётесь! Без Мерина вы не рискнёте, это он вас подначивает… Да, виноват я: выпил чужое вино. Да как теперь объяснишь, что в бору я забыл обо всём. Там такой чудесный воздух, так легко дышится и нету ваших харь… А я сделаю вам больно, уж постараюсь, и в третьем отделении настанет покой. И поостережётесь травить малолеток. Им, кроме как здесь, лечиться негде…»

Когда надоело следить за извивами скучного, придуманного киношного сюжета, поднялся и мягкими пружинистыми шагами направился на базу. В темноте коридора воровато метнулась знакомая фигура. «Ах, Архип, Архип…»

Толкнул дверь – компания была в сборе. Запах хлорки ущипнул ноздри. Микола молча захлопнул створку и прислонился к ней.

Архип, изготовившись у раковины, жевал. Мерин грелся у батареи. Малюта сидел на подоконнике. Силы, конечно, были не равны, но… Интуиция подсказала: начни первым!

– Ну, что вылупился, шакал пашиший!..

Мерин, не сказав ни слова, бросился вперед и сразу отскочил: берёгся. Малюта сделал предательский выпад ногой. Микола среагировал, но сбоку добавил Архип…

Завихлявшись на скользком кафеле, ударился головой о раковину, повалился лицом вниз на заплёванный пол. Все скопом бросились, начали бить изо всех сил куда попало, чтобы не дать опомниться. Микола согнул колено, метнул пальцы за резиновое голенище, вытащил свинцовую дубинку. Раз! Два! Три! Четыре! – и нападавшие разлетелись по углам, похватались за отшибленные голени. Микола вскочил.

Троица запаниковала.

– А-а-а!.. Дурной!.. – Архип кинулся к окну, распахнул створы, вылез и, держась за карниз, проворно засеменил по трубе отопления к женской «базе».

«Сам так ноги уносил в восьмом классе, когда тот десятый отмечал после выпускного вечера…»

Микола наседал. Холодная морось из распахнутого окна плеснула в лицо. Малюта и Мерин отбивались, как могли. Потом Малюта сломался, бросился в кабину. Мерин – за ним. Щёлкнули крючком – заперлись. «Ага-а, это вам не восьмой класс. Не зря я здесь десятилетку заканчиваю и самый старый в отделении…»

– Скоты, вылезайте!!!.. Пенделей навешаю!!!

Микола крикнул так, чтобы слышали все. И чувствовал, как приливает в поотбитые чужими каблуками рёбра, поясницу и пах боль, от которой хотелось кататься по полу, схлопотать столько же ударов, лишь бы она на мгновение прекратилась… Рассвирепев, он стал рвать на себя дверь кабинки.

Из коридора донеслись испуганные голоса. «Пора смываться, а не то застукают и досрочно отправят домой». Микола отпрыгнул, выключил свет, стремглав выскочил из туалетной комнаты. Здесь метнулся в самый мрак, к запасному выходу, нащупал холодную металлическую ручку, потянул её на себя, пролез в образовавшийся проём и тихонько затворил дверь. А потом загнул вверх и вниз два заветных гвоздя, известных только ему и Халве – и дверь застыла, будто припаянная к косяку. С пóнтом заперта. Осторожно, в потёмках стал спускаться по лестнице на первый этаж. «Вещевой склад закрыт, спортзал на замке. А в душевой никого. Кайф! Молодец, Халва! Слесарь будет классный, металл, железо – его стихия. А эти пускай думают, что я к бабам смотался. А там уже Архип – туфта ходячая. Да и кто из ребят сунется в женское отделение на ночь глядя?.. Всё равно никого не пустят, а если кто рваться начнёт, милицию вызовут. И болтать Мерину с Малютой тоже, наверно, несподручно, а то на ковёр к главврачу и всех троих скопом отправят домой, без дипломов… Наши дела никого не касаются. Вернусь, когда поулягутся. А сейчас – отдых. Как хорошо здесь…» В душевой было тепло – здесь топили. «И поди разберись, почему тут топят, а на веранде – нет…»

Скрючившись от не утихавшей боли, он вбирал теплоту радиатора, стонал и откашливался.

…На веранду вернулся к полуночи. Шагал как король – Малюта притворился, что спит; Архип натянул одеяло до подбородка, дрожал. Мерина не было. «Видать, домой умотал, благо рядом…» Но всё равно, укладываясь, предусмотрительно положил дубинку под подушку.

Утром, после завтрака, Микола от скуки забрёл в беседку, которая пряталась в гуще боярышника. В беседке расселись по бортам восьмиклассники и ещё один, незнакомый, новенький; пацаны обращались к нему уважительно, называли Мефодием. Микола молчал. Лишь пару раз кивнул в ответ на приветствия ребят. Поймав на себе оценивающий взгляд здоровенного верзилы, уселся на изрезанный ножами борт. Беседка – это самое старое, что здесь было. На почерневших брусах живого места не найти – все исчерчены именами, прозвищами и датами. Читая надписи, Микола вспоминал многие, уже позабытые всеми лица ребят и девчонок, которые жили здесь когда-то: сам он в этом пэтээсе[5] четвертый год разматывал. К разговору, что вертелся вокруг девчонок, едва прислушивался: все уже было неинтересно. «Что с ними, что без них – одна тоска… Осень в санатории – пора любви. Делать по вечерам нечего – и трутся по двое в укромных углах: надо же чем-то себя занять… Может, опять мне кого-то найти?.. Так и так все мои…»

Вот восьмиклассники сорвались с насиженных мест. В беседке остались Микола и незнакомец. «Да, мордоворот…» – подумал Микола, скользнув взглядом по широким плечам незнакомца, его мускулистым рукам и смуглому лицу с тяжёлым не по возрасту подбородком. Парень, в свою очередь, наглыми синими глазами навыкате смерил его с головы до ног.

– На веранде скоро затопят?

– Спроси у главврат-ча… – Вечно простуженная глотка дала обидный сбой. Ладонью потёр лоб: вчера, падая, больно ударился о трубу. Хрипло выдавил:

– А что, наша жизнь не по кайфу?.. Зря. Этот пэтээс ещё приличный. Есть и похуже.

Непрошенный собеседник раздражал. Но ничего не сказал в ответ, посидел ещё немного, спрыгнул на жухлую траву и ушёл. А лоб всё ныл – будто стальная дуга давила на надбровья. «Наверно, нельзя ни говорить, ни думать, – мелькнуло в голове, – тогда перестанет болеть». Зашуршали листья. Нехотя поднял глаза. Увидел Свету, в коричневом плаще и розовой шапочке, из-под которой выбивались непокорные каштановые пряди. Шла к нему, улыбалась. А с ней сейчас меньше всего хотелось разговаривать.

– Коля, Колюшка, не заболел ли? Какой ты бледный, неухоженный… – Она подошла совсем близко, он почувствовал как её холодные пальцы коснулись запястий рук.

– Я здоров как бык. Лучше о себе побеспокойся…

Весь сжался – она же не понимает, что если с ним так говорить, то он сломается, захочет жалости. А ведь ещё разбираться с этими. И не один раз.