— Мне кажется, Гай уже отчаялся, — с опаской сказал царевич. — Иначе с чего он так взбеленился? Вожжа под хвост попала?

— Он тоже спешит найти ответ. Забывая о том, что ответы появляются лишь тогда, когда вопрошающий готов их услышать, — изрек Кириамэ.

— Опять ты со своей нихонской мудростью столетий, — скривился Пересвет. — Слушай, у меня идея народилась. К чему нам монастырская вифлиотека, когда мы знакомы с живым кладезем чародейских премудростей?

— Яга-сан, — понимающе кивнул Ёширо. — Выходит, я не напрасно ждал, когда ты наконец сообразишь, — он прогулялся к расписному поставцу, вернувшись с блюдцем тончайшего кадайского фарфора. Царевич тем временем отпирал заветную шкатулку, где с великим бережением хранил золотое яблочко — маленькое, словно недоспелый плод, слишком рано сорванный с ветки и наполненный внутренним сиянием.

Яблочко уложили посередь блюдца. Чуть помедлив, оно само покатилось посолонь, по лазурно-белым волнам неведомой реки, где плескались золотые рыбки. Фарфор в центре блюдечка просветлел, обратившись крохотным круглым оконцем. Сквозь него можно было разглядеть могучую закопченную балку и густо развешанные на ней пучки засушенных трав. В малое оконце въехала огромная, причудливо искаженная морда — мохнатая, усатая, с желтыми глазищами. Донеслось мурчание, больше напоминавшее отдаленный, но грозный изюбрий рев.

— Баюнушка, — обрадовался котячьей роже Пересвет. Любимчик старой ведьмы уловил тихий призывный звон, испускаемый яблочком-по-блюдечку, и явился самолично проверить, в чем дело. — Баюн, хозяйка-то твоя далеко? Покличь ее, сделай милость!

— Мряа, — черная морда отодвинулась, сметливый котяра отправился на поиски чародейки.

Вскоре в блюдечке объявилась сама Рогнеда свет-Ильгизаровна, дипломированная мастерица ясновидения, гадания и астрологии из Ибирских лесов, более известная друзьям и вражинам как Баба-Яга. Залучилась тысячами морщин, приветно блеснула блекло-голубыми очами, не утратившими с возрастом живости и лукавства.

— Никак ребятушки-козлятушки? Выросли-то как, возмужали!.. Хотя Ёширо по-прежнему красавчик писаный. Хоть на хлеб заместо меда намазывай и ешь.

Кириамэ заворковал белым голубем, уверяя старую каргу в том, что с ней не сравнится ни одна прославленная красотка Поднебесной Империи и Нихонских островов. Пересвет украдкой хрюкнул пару раз в ладонь и встрял:

— Поздорову тебе, бабушка, но может, вы потом с Ёширо намилуетесь? Я заради вашего спокойствия даже могу на конюшню спать пойти. Болтайте хоть всю ночь напролет.

— Серьезный-то какой с возрастом сделался, с ума сойти, — недовольно проскрипели из блюдечка. — Нет, чтобы с одинокой старой женщиной запросто побалакать, по доброте душевной. Дак нет, вечно-то у них дела, вечно хлопоты!

— Почему «одинокой»? А как же Дуняша-тян? — вспомнил нихонец бойкую на язык и тяжелую на руку воспитанницу Яги.

— Укатила Дунечка моя, — глубоко и печально вздохнули в избушке, затерянной посередь бескрайних Ибирских лесов. — В Тридесятое королевство подалась, к тамошнему королевичу придворной чародейкой и врачевательницей. Уж не Дунька теперь сопленосая, а Евдоксея Ибирская. Скоро последние испытания пройдет да в тамошний ковен вступит, будет как есть полноправная ворожея, — от избытка чувств старая ведьма аж слезу пустила. — Растут детки, встают на крыло да разлетаются… Ладно, ребятушки, за что вы там потолковать хотели?

— Э-э, — замялся Пересвет, не зная, с чего толком начать. — Ёжик, изложи, будь другом. У тебя язык лучше подвешен и вообще…

Кириамэ второй раз просить не требовалось. Краткий, но ёмкий рассказ вместил все — необъяснимые исчезновения в Столь-граде, полное отсутствие следов, беседу с Водяницей и четыре найденных трупа. Невесть отчего он умолчал только о заезжем ромее. Видимо, счел эту подробность не слишком важной.

— Охти мне, старой, — прокряхтела Яга, выслушав. — Какие дела-делишки в столицах нынче творятся, прям страх один. Мы-то в своем медвежьем углу лаптем щи хлебаем и в ус не дуем. Нет, козлятки, не взыщите. Душегуба я вам по щучьему веленью и царскому хотенью на златой тарелочке не представлю.

— Сами изловим, — самоуверенно посулил Пересвет, — ты, бабуля, только подскажи — это впрямь чародей свихнутый или все ж таки человек, одержимый лютою злобою?

— А ты мне, бойкий отрок, сперва поведай — по чьей вине я магических гримуариев лишилась? — несмазанным колесом скрипнула злопамятная бабка. Царевич крайне заинтересовался узорами, вытканными на ковре. — Память-то, чай, не девичья. За давностью лет не упомнить всего, что читывала либо слыхивала от умных людей. Но одну вещь я вам точно молвлю, соколики. Неладное что-то творится. Словно могучая гроза ходит вкруг вашего края, да все никак дождем не прольется. Эфир вихрится, и недобро. Магические блюдца порой отказывают. Заклятия через одно действуют. Перелетные птицы раньше срока с места сорвались, да не к северу тянутся, а прочь от него. Звери откочевывают. Бражка надысь скисла ни с того, ни с сего. Врачевательные настои силу потеряли. Теперь еще вы с новостями. По первому впечатлению — в Столь-граде некто сильный да могущественный ворожит на крови. За такими чарами — не ко мне.

— А тогда к кому? — в единый голос вопросили принц да царевич.

Вещунья поскребла взъерошенные седые космы, вылезшие из-под наголовного платка, потерла скрюченным пальцем замечательно крючковатый нос.

— К Василисе Премудрой, — без особой охоты вымолвила она.

— Бабуля Ягуня, — проникновенно начал Пересвет, — при нашем безмерном уважении к твоей несказанной мудрости… Василиса умерла лет двести тому, если вообще когда-либо жила на свете. Батюшка в благодушном подпитии всякий раз поминает байку о том, как пращур, княжич Иван сын Выславов, охотясь, на краю болотины повстречал говорящую лягушку-квакушку. Она потом обернулась распрекрасной царевной-чародейкой. От большой любви они поженились, основали Тридевятое царство и душа в душу прожили девяносто лет и один день… но это же просто семейная легенда!

— Легенда, говоришь, — прищурилась старая ворожея.

— Ага, — враз осипшим голосом вякнул царевич. — Семейная.

— Ну что прикажешь делать с эдакой молодежью? — бабка оборотила морщинистый скорбный лик к Кириамэ. — Истории родного семейства не ведают, а туда же, тщатся мир перекраивать. Может, обратить его в жабу лет на десяток? Пущай прыгает с кочки на кочку, ума-разума набирается.

— В жабу, конечно, обратить было бы полезно, — и не подумал возразить коварный нихонец. — Но, боюсь, это крайне огорчит его почтенных родителей. И меня тоже. Ведь мне придется последовать за сим недостойным юношей на болота… жить в убогом шалаше, не имея возможности ни помыться толком, ни переодеться должным образом, ни причесаться…

— Ужасно, — Яга трагически поднесла трясущуюся руку к враз побледневшей и сморщившейся физиономии. — Просто ужасно. Ладно, цыплятки, слушайте сюда. Вот есть, к примеру, я. Рожденная в положенный срок от папы-мамы. Ильгизар, батяня мой, был знаток лошадиных статей и малость колдун. Распознал в малолетней дочурке чародейский дар и, как подросла, с караванщиками отправил на закат, учиться. Год от году я превосходила науки, одолевала испытания, ходила порой босая, голодная и битая… но своего достигла. Наловчилась ворожить да будущее прозревать. Отчего и живу теперь в славе и почете, — она едко хмыкнула. — Но мой век выверен и отмерен, как у всех смертных. Я, конечно, имею недурной шанс поглазеть на ваших внуков, но в конце концов смертушка и меня приберет. А вот Елена Премудрая — она другая…

— Мы вроде про Василису толковали, — заикнулся Пересвет.

— Про нее речь и ведем. А! Твою кавалерию! Василиса — то не имя, то титулование. Некогда она взяла в мужья правителя Царь-града, басилея имени уж не упомню за давностью лет. То ли Констанс Любострастный, то ли Юлианий Бесштанный. Он — басилей или базилевс по-эллински, жена его — базилисса. Базилисса Елена, прозвищем Премудрая. Из тех, которых не отец-мать на свет породили, но сама природа улыбнулась и выдохнула на свет чудо чудное, диво дивное. Змей Горыныч поднялся в небо из пламени взорвавшейся огненной горы и скорби тысяч погибших, а Елена вышла из радуги и солнечного сияния. Вразумевши?