— Обойдусь как-нибудь, — шатко утвердился на ногах Гардиано. Его немедля повело вбок, и он с грохотом своротил табурет. Не удержался от жалобного вскрика, тут же сменившегося яростными проклятиями, схватился обеими руками за поясницу и скрылся за занавесями маленького купального покоя, едва не сорвав их с медных креплений. Ёширо прикинул, не пойти ли следом, но счел это неразумным. Ромею нужно малость побыть в одиночестве. Судя по достаточно уверенным движениям, Гардиано даже вполовину не так скверно, как он старается изобразить. Ему вполне хватит сил, чтобы самостоятельно облиться горячей водой, смывая запекшуюся кровь и засохшее семя.

Из купальни донеслось очередное замысловатое сквернословие на латинянском, перемежаемое плеском обильно льющейся воды, страдальческим оханьем и шлепаньем босых ног.

К возвращению ромея Ёширо стянул с постели испачканное покрывало, отвернул одеяла и жестом велел Гаю располагаться ничком.

— Опять? — почти искренне возмутился Гардиано. — Ах, теперь ты запоздало решил явить предусмотрительность. Раньше надо было думать, прежде чем совать свой хрен куда попало. Что там у тебя, розовое масло или льняное?

— Не прикидывайся дурнее, чем ты есть, — посоветовал Кириамэ. — Ложись.

— А если завтра в седло? — не унимался ромей, пока Ёширо терпеливо размазывал остро пахнущий густой бальзам по нанесенным своей же рукой и взбухшим следам от ремня. — У меня на заднице точно живого места не осталось. Ведь до мяса ободрал, мерзавец. Ну ничего… — он многозначительно похрустел костяшками пальцев, — как только я малость оклемаюсь, одна вертлявая задница родом из Нихона получит за все сполна. Расплата будет жестокой и безжалостной.

— Да-да, — рассеянно согласилась нихонская задница. Поймав себя на том, что беспрестанные колкости Гардиано раздражают куда меньше. — Всенепременно. Не ощущаешь онемения или колотья в руках?

— У меня болят даже те мышцы, о существовании которых я не подозревал, а ты спрашиваешь, не бегают ли у меня мурашки по рукам? Нет, не бегают. Но спасибо за заботу. И… и просто спасибо, — Гардиано поерзал, устраиваясь поудобнее и смиряясь с тем, что нынешнюю ночь и десяток последующих ему придется лежать исключительно на животе, и с легким смущением добавил: — Понимаю, ты сорвался. Это бывает, я не в обиде. Ведь ты не бросил меня валяться и пускать пузыри. Со мной такое случалось, я вроде как ухожу в себя и не могу вернуться. К утру я бы опомнился… может быть.

— Не стоит благодарности, — церемонно отозвался Ёширо, на ощупь затягивая узел на поясе хакама и запахивая полы найденной отчего-то в другом конце спальни юкаты. — Сделай одолжение, угомонись.

— Утром вернется царевич, — без особого трепета в голосе напомнил Гардиано. — Думаешь, ему приятно будет узреть у тебя под боком эдакое новшество?

— Он знает, что у меня случаются дурные ночи, — невозмутимо возразил Ёширо, — и мне позарез необходимо иметь рядом нечто живое. Это меня успокаивает, — свечи на столе догорели и с мягким потрескиванием погасли. Кириамэ завернулся в одеяла, ощущая, как тяжелеют веки и он плавно соскальзывает в убаюкивающую темную одурь. Довольно с него на сегодня. Мертвецы с утра, царское недовольство днем, подаренная книга с виршами вечером, непрошенный любовник в постели ночью. Ах, как же это было сладко. Голос Гардиано, отсчитывающий удары — от него можно запросто сойти с ума. Может, и впрямь стоит повторить, учтя все допущенные ошибки?

— Эй! — резкий вскрик плеснул Кириамэ прямо в ухо и принц, не думая, сделал выпад. Промахнулся, но судя по звуку, кулак разминулся с целью на самую малость. — Эссиро, да проснись же! Эссиро, ну послушай!

Нихонский принц напомнил себе, что смиренное приятие недостатков ближних своих есть добродетель, украшающая благородного мужа.

— На будущее. Не смей меня трясти и орать посреди ночи.

— Мы думали не про то, — Гай, похоже, не расслышал грозного предостережения, спеша изложить внезапно блеснувшую догадку. — Не с той стороны. Мы пытались понять, чем пропавшие люди могли угрожать нашему Душегубцу. Чем они были для него опасны или важны. А суть похищений не в этом. Неважно, кто они были на самом деле. Важно, кем они были для него

— Не поспеваю за стрелой твоей мысли, — честно признался Кириамэ. В полумраке опочивальни яростно блеснули глаза раздосадованного и вскинувшегося из лежачего положения Гардиано. Ромей глубоко вздохнул, стараясь говорить медленней и понятней:

— Я был уверен, эти люди как-то связаны — либо друг с другом, либо с Душегубцем — и рано или поздно мы отыщем эту связь. Но все не так. Он тщательно выбирал их. Они были для него как фигуры на доске, ну, шахх-метт, вендийская чатуранга, игра фигурками на клетчатом поле, короли, кони и башни, знаешь такую?

— Сёги, — наконец ухватил нечто понятное Ёширо. — Да, знаю. При чем тут сёги?

— При том, что Душегубец изыскивает для похищения и убийства не людей, но образы. Символы. Не знаю, какие именно, и что они для него значат, но…

Кончиками пальцев Кириамэ с силой надавил на точки над висками. Перед глазами полыхнула россыпь цветных искр, но засыпающий разум упорно отказывался бодрствовать.

— Гай, — почти жалобно попросил нихонский принц, — ты в силах изложить свою идею завтра с утра? Только постарайся ее не забыть, а?

Судя по скрипу и колыханию перины, разочарованный в непонятливом собеседнике Гардиано с размаху ткнулся лицом в подушку.

— Какое там забыть, я ж глаз теперь до утра не сомкну! — невнятно заявил он. Кириамэ усомнился, и правильно сделал — спустя десяток ударов сердца лежащий рядом человек ровно и глубоко задышал, чуть слышно постанывая на выдохе.

«Игра в сёги, — напомнил себе принц. — Что-то, связанное с фигурками для игры в сёги. Первым делом завтра с утра расспросить Гая, что он имел в виду».

Он все-таки не удержался. Вытянул руку, растопырив пальцы — и они почти сразу зарылись в жесткие, вьющиеся волосы. Посмеиваясь над собой, Ёширо погладил буйную и вздорную голову Гая Гардиано, пропуская щекочущие кожу упругие завитки между пальцев. Да уж, сыграли в «открой секрет», ничего не скажешь. Пересвет, когда услышит повествование о минувшей ночи, обхохочется. Или нет. На редкость своевременно царевич собрался в путь. С него сталось бы нарочно подгадать дальнюю поездку — чтобы дать ему и Гардиано возможность потолковать исключительно промеж собой. Вот они и потолковали. Так, что ноет натруженная кисть и жгучими иголочками стреляет в паху. Прекрасный выдался день, будет что вспомнить в старости.

В обратном пути Пересвет почти убедил себя в том, что царскому сыну ничуть не зазорно походить по матери сырой земле ножками. Пусть даже эти самые ножки так и норовят подломиться от усталости и долгой, выматывающей скачки. Буркей рассудил, что теперь они с царевичем друзья навек, а значит, дозволено все и долой сомнения. Жеребец рванул к Столь-граду напрямую: по бездорожью, через перелески и влажные, едва очистившиеся от снега поля, сигая очертя голову через бурлящие ручьи. Ныряя в искрящийся, проникающий до костей холод незримых троп и выныривая обратно к весеннему солнышку. Ну да ничего, твердил себе царевич, он соберется с силами и шаг за шагом доковыляет до терема. Он молодой, сильный и упорный, ему все по плечу.

— Буркей, да что на тебя нашло? Возвращайся к ромалы. Джанко тебя ждет — не дождется, — Пересвет убедительно махнул рукой в сторону покосившихся сараюшек, над которыми плыл прозрачно-сизый дымок. До стоящих на тракте человека и коня долетало пронзительно-жестяное звяканье утвари и устало-раздраженный голос женщины, отчитывающей проказничающего ребенка.

Темно-рыжий конь с соломенной гривой топнул ногой, разбрызгав грязь, и настойчиво потянул человека прочь, к городским стенам. Намек был ясен, понятен и прост. Между сараем-развалюхой со сквозняками и щелями в стенах и теплыми царскими конюшнями дитя Арысь-поле решительно выбирало последние.