– Кажется, кризис миновал, и лихорадка Павла пошла на убыль. Думаю, худшее позади. Если он сумеет воздерживаться от кваса, то еще увидит новый год.

– Он очнулся?

Софья кивнула, и посол бросился вверх по лестнице в комнату Павла, где обнаружил старого товарища, сидящего в постели и дующего на горячий суп в миске. Павел, весь покрытый швами и повязками, все еще являл собой ужасающее зрелище, так что Каспар, входя в комнату, буквально принудил себя улыбнуться.

Павел поднял глаза и скорчил рожу:

– Я так плохо выгляжу?

– Ты выглядишь лучше, – уклончиво ответил Каспар, – Но, пари держу, тот, другой, выглядит много хуже.

– Ха! Если под «другим» ты имеешь в виду крыс и разбитое окно, то да. Они выглядят хуже.

– Что произошло? – спросил Каспар, придвигая к кровати стул и усаживаясь. – Что ты помнишь?

– После крыс Павел мало что помнит. Ульрик правый, как же плохо там было! Сотни крыс, лезущих отовсюду сразу. Кусающихся, царапающих, убивающих. За всю свою жизнь я не видел ничего подобного. Они убили всех…

– А что случилось с тобой потом?

– Я… я не уверен. Я был уже очень пьян, когда оказался там, и когда это произошло, я тоже пил. Чтобы сбежать от крыс, я выпрыгнул в окно и весь порезался.

– Да уж, у тебя останется на память с десяток отличных шрамов, – заметил Каспар.

– Возможно, они сделают Павла еще красивее, – рассмеялся кислевит и поморщился – швы стягивали кожу на лице.

– Возможно, – с сомнением протянул Каспар, – хотя никогда не знаешь, что именно некоторые люди находят привлекательным.

– Ага, Павел будет выглядеть чертовски мужественным с этими шрамами, но, если честно, я не знаю, что произошло после крыс. Я брел по улицам и падал. Все, что я помню, это жуткий сон о падениях и мысль о том, что надо прийти сюда. Я не знаю, сколько был в отключке и как нашел дорогу. Чернота, провал – и вот я уже здесь, и Софья промывает мне раны.

– Что ж, я рад, что тебе лучше, Павел.

Павел кивнул и хлебнул супа.

– Софья сказала, что вы с Чекатило теперь работаете вместе. Он опасный человек, ты уверен, что это разумно?

Вопрос был задан небрежно, но Каспар ощутил скрытое за ним напряжение.

– Он сказал мне, что ты приходил повидаться с ним, Павел, – заявил посол. – Что ты просил его помочь мне отыскать Кажетана.

– Каспар, я… – начал Павел, но Каспар перебил его:

– Я знаю, что ты пошел к нему с добрыми намерениями, но ты говорил, что Чекатило не из тех, у кого надо оказываться в долгу, а сам поставил меня именно в такое положение. Так?

Павел опустил голову и не ответил.

– Так! – рявкнул Каспар.

– Да, – выдохнул, наконец, Павел.

– Я уже как-то сказал тебе, что не могу позволить себе смотреть в две стороны разом, и это по-прежнему правда. Я прощаю твою дурость в прошлом, потому что знаю, что ты действовал из благих побуждений, но больше этого не будет, Павел. Если я обнаружу, что ты сделал еще что-то глупое, то, видит Сигмар, наша дружба с тобой закончится. Я вышвырну тебя из своей жизни и из своего сердца, и можешь тогда хоть вовсе спиться, мне будет плевать. Мы поняли друг друга?

Павел кивнул, и Каспар увидел написанное на лице друга раскаяние. Посол не получил удовольствия, говоря подобные вещи, но выбора у него не было. Если Павел собирается остаться здесь, пусть знает, что его прежнее поведение недопустимо.

Он повернулся и покинул комнату, не сказав больше ни слова, оставив Павла наедине с его горестями.

Дни тянулись, а конца зимы видно не было, хотя те, кто утверждал, что у них нюх на подобные вещи, говорили об оттепели в начале нового года. Дни шли медленно и болезненно, заполненные мучительными массажами раненого колена и попытками снять отек. Каспар давно вышел из того возраста, когда от подобных повреждений можно с легкостью отмахнуться, к тому же Софья уже предсказала, что колено останется слабым до конца его дней.

К Павлу силы тоже возвращались медленно, так что в посольстве его было не видно и не слышно. Софья позаботилась о том, чтобы в руки его не попал квас; недели шли, и великан-кислевит постепенно поправлялся.

Две тысячи пятьсот двадцать первый год тихо, без грома фанфар, сменился две тысячи пятьсот двадцать вторым – город был слишком подавлен, чтобы праздновать священный день Верены. Хотя чума продолжала косить людей десятками каждый день, казалось, что перелом в эпидемии все-таки наступил. Скудное утешение для тех, кто остался в карантинных районах, но источник великого утешения для всех остальных.

Несколько кислевских бояр в первый день Нахексена выступили перед солдатами с вдохновенными речами, обещая им год сражений и побед. Каспар тоже был вынужден обратиться к имперским подразделениям, стоящим лагерями под городскими стенами, – гонцы из Талабхейма доставили ему письма, в которых сообщалось, что армии Талабекланда и Стирланда выступили к Кислеву.

Возможно, дело было в надежде на подкрепление, или в удлинившихся днях, или в дыхании нового года, но по столице кислевитов начал распространяться вполне ощутимый дух оптимизма.

У него было около сорока тысяч воинов, и каждый день прибывало все больше и больше. Верховный Зар Железных Волков Альфрик Цинвульф удовлетворенно наблюдал, как скачут из холодных степей севера всадники, спеша присоединиться к его армии, вздымая свои черепа-тотемы едва ли не выше улюлюкающих боевых кличей. Победа рождает победу, и северные племена – кулы, ханги, варги, кьязакские конники – вставали под его знамена, стремясь разделить будущие успехи. Приходили и отдельные банды со своими печально известными предводителями, и войско Верховного Зара неуклонно росло.

Воины, которых он собирал, были самыми свирепыми бойцами, каких только можно пожелать. Никакая другая армия севера не выигрывала столько сражений и не покоряла столько племен. Никакая другая армия не пробуждала такого страха и ненависти у своих жертв и не убивала столько побежденных.

Сотни всадников и тысячи пехотинцев собрались в заметенной снегом долине, их было слишком много, чтобы окинуть всех одним взглядом. Войско расползлось по степи на день езды, дожидаясь приказа двинуться на юг. За Верховного Зара сражались и люди и монстры: уродливые тролли с высоких гор, звероподобные чудовища, осененные прикосновением Темных Богов, и безмозглые твари, чей безобразный вид не поддавался описанию.

Это войско поднялось не для того, чтобы завоевывать, а для того, чтобы уничтожать.

Люди южных земель уже изведали ужас перед ним и его армией, и Верховный Зар знал, что страшные истории послужат в деле ослабления неприятеля не хуже топора или меча.

Верховный Зар был великим воином, широкоплечим и могущественным. Он стоял, держа на сгибе руки свой рогатый шлем в форме волчьей морды, стоял на вершине скалистого угорья, позволяя своему войску видеть его. Плащ развевался за его спиной на ветру, переливающиеся пластины тяжелых доспехов сверкали в лучах позднего зимнего солнца.

Он вскинул татуированные руки, и поймавшие свет трофейные кольца, льнущие к мускулам, блеснули. Военачальник поднял над головой свой могучий палаш, держа тяжелое оружие так, словно оно ничего не весило. Он возвышался над восемью копьеносцами, сопровождавшими его, – избранник Хаоса, любимый сын Чара, будущий сокрушитель стран и народов.

Серебристые волосы с угольно-черными прядями на каждом виске колыхались на ветру, обрамляя покрытое шрамами лицо, знавшее лишь победы. Он улыбнулся, обнажая заточенные треугольники зубов.

Весенняя оттепель была не за горами, и его шаман, Кар Одаген, заверил его, что снега уже тают. Завтра придет утро, когда они выступят на юг, следуя линии гор Края Света, обойдут Прааг, а потом повернут на запад, к великому шраму земли, известному как Урзубье.

Зубы Урсана.

– Много воинов, – послышался голос, прозвучавший так, словно пополз ледник, и улыбка сбежала с лица Верховного Зара.