Океан крыс смыкался вокруг них, но, когда очередной гигантский паразит бросился на него, Чекатило налетел на заднюю дверь. Он пригнулся, и крыса врезалась в стену. Прежде чем она успела оправиться, он развернулся и обрушил на грудь твари сапог, с наслаждением услышав хруст ломающихся ребер.

Дым, жар и огонь наполнили публичный дом. Режек вытолкнул хозяина за дверь и молниеносно захлопнул ее за собой – с другой стороны послышались тяжелые шлепки. Створка содрогалась – крысы штурмовали ее. Затем послышались треск и царапанье – твари принялись прогрызать себе путь.

– Идем! – снова крикнул Режек. – Дверь долго не продержится!

Наемник тащил своего хозяина в его покои под скрежет расщепляемого дерева, но тот не мог оторвать взгляда от длинной, мокрой от крови морды, высунувшейся из дыры, прогрызенной в закрытой двери. Гигантские зубы расширяли отверстие, и Чекатило, не веря своим глазам, наблюдал за тем, как сверхъестественных размеров тварь протискивает свое извивающееся тело в дыру. Создание уставилось на человека глубоко посаженными черными глазками. Оно взвизгнуло на высокой ноте, словно обиженный ребенок, разбрызгав хлопья розовой слюны, стук и скрежет на той стороне двери усилились.

Чекатило на одеревеневших ногах последовал за Режеком, все еще не в силах поверить в разумность крыс. Кто бы мог подумать, что хищные грызуны нападут таким количеством и с такой яростью? Он никогда не слышал ни о чем подобном и лишь качал головой, словно отвергая такое безумие.

Огонь распространился по всему зданию, своим ревом приглушая крики, доносившиеся из главного зала, и Чекатило понял, что с борделем покончено. Впрочем, это неважно, у него есть и другие притоны, и потеря одного мало что значит.

Но, убегая с Режеком из горящего публичного дома, он почувствовал, как похолодела кровь в его жилах, и это не было связано с теми ужасами, которым он стал свидетелем. Чекатило вспомнил о крысе, прогрызшей дверь и встретившейся с ним взглядом. Он видел в этих бусинках глаз жестокий разум, и неколебимая уверенность внезапно охватила его.

Он знал, что в глазах смотревшей на него крысы светилось нечто большее, чем голод.

Крыса искала его.

В преддверии приближающегося урикцайта в Кислев прилетела весть о том, что норские конники разграбили Эренград. Сотни кораблей с парусами, украшенными символами древних северных богов, вошли в порт и высадили тысячи воинов-берсеркеров, волной прокатившихся по городу и погубивших великое множество людей.

Кислевское жречество, и раньше настроенное не слишком оптимистически, вышло на улицы Кислева и объявило, что гибель погрязшего в грехе человеческого рода не за горами, что пришел Конец Времен, как предсказано в Саге об Урсане-Медведе, и что все должны готовить свои души к смерти. Некоторые особо красноречивые фанатики привлекали последователей, и тогда широкие проспекты Кислева заполнялись марширующими колоннами бичующих себя жрецов и толпами их приверженцев, умерщвляющих свою плоть ремнями с пряжками, крючьями и хлыстами.

Подобные демонстрации фанатичного благочестия неизбежно приводили к тому, что священники брали на себя миссию искоренить тех, кого они считали бедствием города. Самосуды и избиения случались ежедневно; больше двух дюжин людей, все преступление которых состояло в том, что родились они в порочном Прааге, были убиты, пока Владимир Пашенко не произвел облаву на наиболее голосистых пророков и не запер их в тюрьму. Но чувство страха, которое они вселили в горожан, рассеять было труднее. В каждом лагере, в каждой таверне рассказывали истории об армиях, сражающихся на западе и на севере.

Отделить факты от вымысла оказалось куда сложнее, чем можно было себе представить. Гонцы из различных областей страны приносили противоречащие друг другу сведения, которые зачастую приукрашивались до неузнаваемости к тому времени, как достигали ушей тех, кто отчаянно нуждался в точной информации.

Вдобавок ко всем бедам Кислева вскоре стало очевидно, что в беднейших окраинах города поселилась чума. Вспышку болезни распознали не сразу: лекари отрицали эпидемию, говоря, что в таком холоде чума возникнуть не может, так что в первых смертях обвинили мороз. Но когда урикцайт сменился ворексеном, болезнь больше нельзя было игнорировать, и солдаты, обернув рты и носы вымоченными в камфарном уксусе шарфами, изолировали несколько районов.

Баржи из Империи продолжали прибывать, доставляя так необходимые припасы, но ни один корабль не задерживался дольше, чем требовалось для разгрузки, и шли они все реже и реже – голод начал угрожать землям Карла-Франца, так что император вынужден был приберегать продовольствие для своего народа. Анастасия Вилкова продолжала сопровождать караваны телег в лагеря беженцев, по справедливости распределяя продукты и воду между кислевитами и имперскими солдатами. В своем броском плаще из шкуры снежного леопарда она вскоре стала известна всем как Белая Дама Кислева.

Но подобные символы надежды встречались редко, хотя в наступившие трудные дни они требовались как никогда прежде.

Сидящий на коне Каспар наблюдал с вершины Горы Героев, как посольские стражники фехтуют с Рыцарями Пантеры, наслаждаясь быстро перенятыми солдатами простотой и ловкостью движений. Суровый режим тренировок Курта Бремена сработал отлично, превратив неопрятных бездельников, унаследованных послом от Андреаса Тугенхейма, в бойцов, которыми можно гордиться. Леопольд Дитц, молодой солдат из Талабекланда, взял на себя командование стражей – роль, которую Каспар с радостью ему отдал. Парень был уверен, умел и понимал, что движет его людьми, то есть обладал всеми необходимыми качествами военного лидера.

Морозы все еще стояли сильнейшие, но Каспар знал, что худшие дни зимы уже позади и что, когда снега растают, этих бойцов можно будет призвать в строй. Сезон битв начнется не позже чем через месяц, как только войска неприятеля подойдут к городу. Теперь вопрос только в том, когда это произойдет, а что произойдет – уже бесспорно.

Очевидно, офицеры кислевских и имперских подразделений тоже осознают это. В преддверии грядущих сражений они начали готовить своих людей, проводя строгие строевые учения.

Внимание Каспара вернулось к собственным солдатам, и посол подстегнул коня, увидев, что Курт Бремен прекратил на сегодня занятия. Грумы и копьеносцы кинулись разносить свежую воду и еду стражникам, а рыцари собрались в круг для молитвы.

Каспар подъехал к Леопольду Дитцу, сидящему на голом камне и с аппетитом жующему хлеб с сыром.

– Поздравляю, офицер Дитц. Твои люди выглядят молодцами.

Дитц поднял глаза, заслонив их козырьком ладони от низкого солнца, и вскочил, оправляя мундир и приглаживая непокорные темные волосы.

– Спасибо, сэр. Я же говорил вам, что они отличные ребята.

– Да, говорил, – согласился Каспар. – И я счастлив видеть, что это правда.

Дитц поклонился, благодаря за комплимент, и Каспар отъехал, чтобы не мешать людям обедать. Не прерывая молитвы рыцарей, он развернул лошадь и услышал скрип железных ободьев повозки, катящейся по дороге.

На козлах пустой телеги, умело направляя к нему лошадей, сидела Анастасия, с застенчивой улыбкой на лице. Он не видел Анастасию с тех пор, как они поссорились в ее доме. Упрямство не позволяло ему навестить женщину, и теперь, несмотря на то, что посол старался выглядеть спокойным, он не смог удержать ответной улыбки.

– Привет, Каспар, – сказала Анастасия, поравнявшись с ним.

– Привет. Рад тебя видеть, Ана, – ответил он, спешиваясь.

Женщина тоже слезла с мягких козел телеги.

Они смотрели друг на друга в неловком молчании, не зная, что сказать друг другу, пока Анастасия не нарушила, наконец, тишину:

– Каспар, прости, я была слишком резка с тобой. Я просто…

– Нет, – перебил ее Каспар, – все в порядке, тебе не нужно извиняться.