– Э-э-э! – с тревогой выкрикнул Аарон.

– Пошли скорей, надо забрать наши пятьдесят баксов! – сказал я. – А то после фильма – как бы не было поздно…

Мы побежали обратно. И услышали крики, которые доносились снизу:

– Я разорен! Я разорен!

Там стоял Джо Самасуку и буквально рвал на себе волосы, глядя на огромную толпу перед входом в зал.

– Джо! – воскликнули мы в один голос.

– Вы только посмотрите вот на это… – простонал он. – Я же всем разослал телеграммы, что премьеры не будет, а они все равно приперлись! Все, как один, тут: и «Variety», и «Saturday Review», и «Sight and Sound», и «Manchester Guardian», и «Avant-Garde Cinema Review»… О нет, я этого не вынесу! Пойду сожру какой-нибудь несъедобной американской еды…

– Без паники, – сказал Аарон, – в конце концов не такой уж у нас и тупой фильм…

– Разве? – с сомнением в голосе сказал я. – Для этих-то суперснобов? Ох, боюсь, как бы не пришлось после этого показа переименовать фирму в «Харакири Продакшн»…

– Я сказал – без паники, – с невозмутимым видом произнес Аарон, – спокойно и организованно перемещаемся в соседний бар.

Фильм начинался с мощного замеса опусов Дмитрия Темкина[15], которые были пущены задом наперед, поставлены с ног на голову и вывернуты наизнанку. Музыка грянула.

И мы отправились в бар. Однако не успели мы принять двойную порцию покоя и умиротворения, как за стенкой послышались раскатистые звуки морского прибоя. Это означало, что публика в зале дружно охает и вздыхает.

Мы с Аароном срочно метнулись обратно в кинотеатр – проверить, что за коленца там выкидывает наш танцующий дракон.

Увиденное вызвало у меня невольный стон. Развернувшись на месте, я срочно рванул наверх в аппаратную и, встретив на своем пути запертую металлическую дверь, принялся колотить по ней своими субтильными кулачками.

– Эй ты, гнида! Ты же перепутал катушки! Слышишь, придурок! Вместо второй поставил четвертую!

Прибежал запыхавшийся Аарон и прислонился к запертой двери ухом.

– Нет, ты только послушай, – сказал он.

Из аппаратной доносилось мелодичное звяканье льда, который бросали явно не просто в воду.

– Он же пьет…

– Да он и был-то хорош!

– Ладно, хрен с ним… – сказал я, чувствуя, как меня прошибает холодный пот. – В одной катушке всего пять минут. Может, никто ничего и не заметит… Эй ты! Там! – проорал я, изо всех сил пнув по двери ногой. – Считай, что мы тебя предупредили! Расставь бобины по порядку, придурок! Пошли, Аарон… – С этими словами я схватил его и поволок вниз по лестнице. – Нам надо срочно купить еще немного покоя и умиротворения.

Едва мы покончили со вторым мартини, как в зале зашумел не то что прибой, а целое цунами.

Я бросился обратно в кинотеатр, взбежал наверх к аппаратной, встал под металлической дверью и принялся орать в дырку от замка:

– Ты, маньяк! Истребитель всего живого! Ты зачем поставил шестую катушку? Когда надо третью! Или ты живо откроешь мне дверь, или я придушу тебя собственными руками!

Конечно, он открыл. Очередную бутылку. Урод. Мне было отлично слышно, как он шарахается по аппаратной, то и дело пиная жестяные коробки с фильмом.

На несколько секунд я перевоплотился в Медею, которая рвет на себе волосы от горя, но потом взял себя в руки и из последних сил приполз обратно в бар. Там я обнаружил Аарона, внимательно изучающего глубины своего стакана.

– Интересно, все киномеханики так по-черному пьют? – задумчиво спросил он.

– Все ли киты плавают под водой или какая-то часть идет на дно? – продекламировал я, не открывая глаз. – Видел ли ты тонущего в океане левиафана?

– Да ты, брат, поэт… – с почтением заметил Аарон. – Давай-ка задвинь еще что-нибудь.

– Мой шурин пятнадцать лет проработал киномехаником в «TriLux Studio», – сказал я, – и все пятнадцать не просыхал.

– Это наводит на размышления…

– Еще как наводит. Представь себе, что тебе пятнадцать лет подряд пришлось бы изо дня в день раз по сто крутить какое-нибудь «Седло греха», в миллионный раз пересматривать «Любовное гнездышко» или возиться с перемонтированными «Сетями страсти». Да от одних только звуков можно уже свихнуться. А если это кинотеатр с безостановочным показом? Даже подумать страшно. Ты бы смог девяносто раз подряд смотреть «Харлоу» с Кэрролл Бейкер?[16] Это же верное безумие. Впору на стенку лезть. Дальше – больше. Бессонница, импотенция… И как тут, скажи, не запить? Вполне понятно, почему, как только приходит вечер, по всей Америке – от маленьких поселков и фортов до больших неоновых городов – все киномеханики напиваются в стельку… Да-да, Аарон, они просто надираются в хлам, как последние забулдыги. Все без исключения. В сиську, в дрова, в муку – как хочешь. И у них нет другого выхода…

После моей речи мы оба погрузились в нелегкие размышления. Потягивая свой мартини, я пытался представить себе тысячи разбросанных по всему континенту киномехаников, и в глазах у меня стояли слезы.

Но тут в зале опять поднялся гвалт.

– Пойди глянь, что этот придурок выкинул на этот раз, – сказал Аарон.

– Я боюсь.

Теперь кинотеатр буквально содрогался от шквала эмоций. Сидеть в баре стало как-то неуютно, и мы побежали в зал.

– Всего у него там двадцать четыре бобины, так? – сказал я, бросив недобрый взгляд на окошко аппаратной. – Аарон, ты хорошо считаешь? Прикинь, сколько возможно комбинаций подбора этих чертовых катушек? Допустим, девятая вместо пятой. Одиннадцатая вместо шестнадцатой. Восьмая вместо двадцатой. Тринадцатая вместо…

– Хватит! – простонал Аарон и схватился за голову.

Мы принялись нарезать круги вокруг квартала, и я бы никак не назвал это прогулкой. Скорее, это были нервные пробежки. Мы сделали кругов шесть – и с каждым разом вопли и свист в зале становились все громче, пока не переросли в один сплошной рев.

– Господи, кажется, они ломают под собой сиденья…

– Да нет, не может быть.

– А если они решили сами свергнуть себя с престола? И уничтожить свой род до десятого колена!

– Кто – кинокритики? Ты думаешь, у них есть понятие о родовой чести? Не смеши меня. Там в ходу совсем другие ценности, эполеты, ленточки в петлице… Пять раз в неделю – тренажерный зал. По выходным – пойти попускать кораблики. Военные модели, конечно… А ты – уничтожить свой род… Вот переломать коллегам кости в области запястья – другое дело.

В это время публика в зале подняла такой шум и свист, что, казалось, еще минута – и полуночный дракон разнесет к чертям этот памятник калифорнийской архитектуры вместе с храмом киноискусства.

Я приоткрыл дверь – проверить, что происходит на экране. И тут же закрыл обратно.

– Теперь девятнадцатая вместо десятой.

В это мгновенье из кинотеатра выбежал хозяин – белый, как японская лилия. По щекам его текли слезы. Похоже, он окончательно слетел с катушек.

– Что вы наделали! Вы видели, что там творится? – визжал он. – Мошенники! Ублюдки! Тунеядцы! Вы уничтожили мой театр! «Самурая Джо Самасуку» больше нет!

При этом он пытался броситься на меня – так, что мне приходилось уворачиваться.

– Ну, будет тебе, Джо, – пытался успокоить его я. – Не надо говорить заранее…

Между тем музыка все нарастала. Казалось, что публика надувает ее, как шар, с каждым новым вздохом. И что вот-вот разразится взрыв, в результате которого материя отделится от сознания, как мясо от костей…

Джо Самасуку вдруг застыл, как будто в него попала пуля. Потом сунул мне в руку какой-то ключ и со словами: «Вызовешь полицию, пригласишь уборщиков, запрешь двери, если будет, что запирать, мне не звони – позвоню сам!» – в ту же секунду испарился.

Мы уже готовы были броситься за ним в погоню, чтобы не дать ему улизнуть со двора и затеряться в трущобах. Но в этот момент раздались пронзительные звуки финала, в которых я узнал фигурную нарезку из произведений Берлиоза, щедро украшенную литаврами, позаимствованными у Бетховена…