Заветное число настигло Чарльза Дугласа за завтраком – когда он заглянул в газету. Он откусил тост, на всякий случай вгляделся в число еще раз – и медленно опустил газету на стол.

– Ну, надо же! – сказал он.

– Что такое? – слегка вздрогнув, отозвалась его жена Элис.

– Сегодня то самое число. Четырнадцатое сентября.

– Что значит – то самое? – спросила она.

– Первый день занятий в колледже!

– И что дальше?

– Первый день… Когда все встречаются после каникул.

Элис настороженно следила за тем, как он встает из-за стола.

– И что?

– Да-да, все правильно – сегодня первый день…

– А мы-то тут при чем? – спросила она. – Детей у нас нет, знакомых учителей тоже… Даже друзей, у которых есть дети, тоже нет.

– Да-да, конечно. Просто… – Голос Чарли дрогнул, он снова взял газету в руки. – Я обещал…

– Что обещал? Кому?

– Нашей компашке обещал, – сказал он, – давно, много лет назад… Сколько сейчас времени?

– Полвосьмого.

– Надо спешить, – сказал он. – А то опоздаю.

– Кофе еще будешь? По-моему, ты слишком разволновался. В зеркало посмотри на себя…

– Надо же, я все-таки вспомнил! – Он смотрел, как кофе льется в его чашку, наполняя ее до самых краев. – Вспомнил про наш уговор. Росс Симпсон, Джек Смит, Гордон Хайнс… Мы же все поклялись – чуть ли не на крови. Что встретимся в первый день через пятьдесят лет после окончания колледжа.

Жена выпрямилась и наконец-то оставила в покое кофейник.

– Что, прямо в сентябре 1938 года поклялись?

– Да, прямо 38-го.

– И что же, эти Росс, Джек и… как его?

– Гордон!

– Просто вот так взяли и…

– Нет, не просто. Мы же знали, что разлетимся по свету и, может быть, встретимся только через много лет, а может, вообще никогда не встретимся… И мы все торжественно поклялись, что, несмотря ни на какие преграды, обязательно вспомним и приедем, пусть даже для этого придется пересечь весь земной шар… И встретимся на школьном дворе, возле флагштока, в 1988 году.

– И что, вы все прямо дали друг другу такое обещание?

– Не просто обещание – клятву… Господи, что же я тут сижу – я ведь уже давно должен быть в машине.

– Чарли, – сказала Элис, – ты хоть понимаешь, что до твоего колледжа отсюда – километров шестьдесят?

– Пятьдесят.

– Ну, пятьдесят. Допустим, ты выезжаешь сейчас, и…

– К полудню уже буду на месте. Или даже раньше.

– Знаешь, как это выглядит со стороны, Чарли?

– Ну, давай, давай, – сказал он, – расскажи мне, ты же, как всегда, знаешь все наперед.

– А представь, вот ты припрешься туда – а там никого нет?

– То есть как это никого? – срывающимся голосом воскликнул он.

– Так это – никого! Вдруг ты один такой идиот, который принял все это всерьез и…

– Не может быть, они обещали! – оборвал ее он.

– Но с тех пор прошла целая жизнь!

– Они – обещали!

– А если они передумали – или просто забыли?

– Они не могут забыть.

– Почему это?

– Потому что это были самые лучшие на свете парни, это были лучшие мои друзья, навсегда. Ни у кого в мире нет и не было больше таких друзей.

– Ах ты господи, боже мой! – пропела она. – Святая простота.

– Это я – святая простота? Но, послушай, ведь я-то вспомнил – и они, между прочим, тоже могли вспомнить!

– Нет, не могли. Для этого надо быть таким же чокнутым на всю голову, как ты!

– Спасибо за комплимент.

– А что, скажешь, я неправа? Да ты зайди к себе в кабинет… Паровозики «Lionel», машинки «Mr. Machines», мягкие игрушки, постеры!

– И что?

– А папки с письмами? Это у меня письма 60-х, это – 50-х, это – 40-х… Господи, когда ты только соберешься их выкинуть…

– Это не просто письма.

– Это тебе они – не просто. А все эти твои друзья и незнакомцы по переписке – думаешь, они тоже хранят твои письма, так же как ты – их?

– Я, между прочим, пишу интересные письма.

– Да, да, очень интересные. А ты попробуй, обзвони своих адресатов – и попроси переслать их тебе обратно, хотя бы одно. Как ты думаешь, сколько тебе пришлют?

Он молчал.

– Правильно: ни хрена не пришлют! – сказала она.

– Совсем не обязательно так выражаться, – заметил он.

– А что, «хрен» – это теперь ругательство?

– В твоем исполнении – да.

– Чарли!

– И не «чарли» меня!

– А тридцатилетний юбилей театральной студии, на который ты поперся, чтобы встретиться с какой-то там Салли – или еще черт знает с кем? А эта чувырла даже не вспомнила, кто ты такой!

– Ну, давай вытащи теперь все… – сказал он.

– Господи боже мой! – вздохнула она. – Нет, ты, пожалуйста, не подумай, что я решила испортить тебе праздник. Просто… не хочу, чтобы ты опять страдал.

– Ничего, у меня толстая кожа.

– Знаю, знаю… Строишь из себя слона, а сам охотишься на стрекозок.

Он уже стоял на изготовку. С каждой ее новой фразой он как будто становился выше ростом.

– Это будет славная охота… – сказал он.

– Ну-ну… – то ли со вздохом, то ли со всхлипом отозвалась она. – Значит, поедешь.

– Да, мне пора.

Она посмотрела на него долгим взглядом.

– Ладно, я пошел.

И дверь закрылась.

Почему-то у него было чувство, будто скоро Новый год.

Он рванул с места, потом опомнился, отпустил газ – и стал жать постепенно, пытаясь синхронизировать шум мотора с шумом в голове.

…Или – как будто только что закончился Хеллоуин и все разъезжаются по домам после вечеринки.

Очень странное ощущение.

Он ехал в хорошем темпе, но при этом то и дело посматривал на часы. Времени был еще вагон, он прекрасно успевал до обеда.

А почему, собственно, до обеда? Зачем? Может, Элис права? Сорвался, как мальчишка, неизвестно куда, неизвестно зачем. «Я обещал, мы поклялись…» Кто они мне, собственно говоря? Какие-то далекие персонажи из детства. Что с ними стало сейчас, вообще непонятно. За столько лет – ни писем, ни телефонных звонков, ни случайных встреч в стиле «мир тесен», ни сообщений о кончине… Хотя это как раз интригует! Ради этого стоит давить на газ. И умирать от нетерпения. Он хохотнул вслух. «Ну, когда же… ну, когда же?!» В детстве они постоянно так говорили. Тогда было много поводов умирать от нетерпения. Например, каждый раз – ждать миллиарды лет до Рождества. Или до Пасхи… Хотя до Пасхи – нет, всего пара миллионов, не больше. А Хеллоуин? Старый добрый Хеллоуин – кругом тыквы, все бегают, орут, долбят друг другу в окна, звонят в звонки, а ты дышишь в горячую маску, и она пахнет картоном. День Всех Святых! Самый любимый. Когда-то. А как мы ждали Четвертое июля – надо было раньше всех проснуться, раньше всех кое-как что-то на себя нацепить, первыми выбежать на лужайку и взорвать к чертовой матери весь город с помощью шестидюймовых фейерверочных шаров… Да, все-таки Четвертое июля. Оно – самое крутое! Самое-пресамое – ну, когда же.

Хотя, наверное, в те времена все дни были такие – «ну, когда же». И дни рождения, и поездки на озеро, и фильмы с Лоном Чейни[1]. И горбун Квазимодо, и Призрак оперы… Все такое, что «ну, когда же, когда же?!». Я и сейчас бы не отказался копать в овраге землянки. И чтобы фокусники приезжали каждый год. Прямо сейчас рванул бы жечь бенгальские огни. Вот прямо в эту же секунду! Ну, когда же?!

Он сбавил ход, чтобы лучше рассмотреть Время, сквозь которое ехал.