— Прошу, не надо сейчас… Не здесь. Я голодна, мои друзья, наверное, волнуются обо мне.
— Слушаю и повинуюсь! — произнёс Фролло. Верховный судья походил на пристыженного школяра и выглядел настолько комично, что девушка впервые рассмеялась, нечаянно разрушив тем самым последний оплот неприязни.
Покуда Жеан и цыганка покидали лес, наша компания, проспавшись и прикончив остатки припасов, тоже готовилась в обратный путь. Гренгуар, суетясь, бурно жестикулируя, уговаривал дождаться возвращения Эсмеральды.
— А разве она не вернулась? — икнул Феб, чья голова, вкушающая прелести похмелья, отказывалась ясно мыслить.
— Нет, как видите, — стоял на своём поэт. — Она убежала накануне и с тех пор я её не видел. Я нашёл только её бубен. Девушка могла заплутать в чаще. Или кто-нибудь напал на неё.
— Тем хуже для девчонки, — ухмыльнулся Феб. — Она не выполнила свою работу. Так со мной поступать не годится, Вельзевул тебя удави!
Гренгуар взывал к совести гуляк, однако его призыв приступить к розыскам пропавшей оказался гласом вопиющего в пустыне. Феб заявил только, что Пьеру следует радоваться, поскольку вся плата за представление причитается одному ему. А коли уж ему столь охота искать сбежавшую красотку, то никто его не удерживает. Увы и ах! Благородство пало в страхе перед одиночеством под кущами Булонского леса. Сникнув, бедолага взгромоздился на повозку, гадая, что могло произойти с его цыганской женой. Вчера она оставалась наедине с невесть откуда явившимся судьёй Фролло. Судья не присоединился к пирующим, следовательно, он не принадлежал к их обществу. И он, и цыганка скрылись в ночи. Сопоставив факты, Гренгуар пришёл к выводу, что Эсмеральда сейчас вместе с Фролло и никак иначе.
— Будем надеяться, твоя хозяйка знает, что делает, — обратился он к козочке, которую держал на руках.
Джали, подняв изящную голову с позолоченными рожками, отозвалась тревожным блеянием.
========== Глава 4. Когда двое становятся ангелами ==========
Сердце поэта отличает особая чувствительность. Оно куда острее воспринимает житейские неурядицы; расходившись, долго не унимается, болезненно реагирует на малейшую обиду. Пьер Гренгуар принадлежал именно к такой породе поэтов. Его самолюбие потерпело болезненный удар, им открыто пренебрегли — и всё в один вечер. Нечего и говорить, что во Двор чудес Гренгуар возвратился в самом дурном расположении духа. Даже деньги Феба не грели его душу, в которой наряду с беспокойством за Эсмеральду возрастало недовольство ветреностью девушки. Мало того, что цыганка втянула его в опасную поездку и бросила, не предупредив — она так и не вернулась, заставив своего спутника волноваться. Поэт не знал, о чём думать, куда бежать. Он надеялся на возвращение плясуньи из леса раньше него, но каморка, которую он делил с цыганкой, пустовала. Редкие обитатели Двора чудес, отдыхавшие от повседневных трудов, сказали, что не видели Эсмеральду со вчерашнего утра, когда девушка с названным мужем и козочкой отправилась на заработки. Итак, муж вернулся, козочка тоже, даже бубен плясуньи, подобранный под берёзой с тройным стволом, имелся в наличии. Недоставало только цыганки. Пропала ли она в дремучей чаще, пришла ли в город, узнать не представлялось возможности.
Смекнув, что не худо бы разыскать Верховного судью, а тому уж известно местопребывание Эсмеральды, Гренгуар во весь опор припустил в Ситэ. Епископ Парижский Клод Фролло, к которому обратился с расспросами наш поэт, сокрушённо развёл руками:
— К сожалению, сам пребываю в полнейшем неведении. Я вчера условился о встрече с моим братом, но он не явился. Возможно, какое-то срочное дело задержало его.
Не став огорчать доброго священника рассказом о том, когда и при каких обстоятельствах он видел его брата, Гренгуар откланялся. Оставалось ещё два места, куда стоило заглянуть с розысками. Во-первых — Дворец правосудия, во-вторых — дом Верховного судьи. Уж в одном из этих мест Жеан Фролло должен был наверняка найтись. Рассудив так, Гренгуар отправился поначалу ко Дворцу правосудия как к ближайшему из объектов поиска.
По мере приближения к стрельчатым стенам, увенчанным остроконечными башнями со шпилями, как будто прокалывающими небо, решимость героя постепенно иссякала. Нервного поэта отталкивало главным образом северное крыло дворцового ансамбля, где располагалась печально известная тюрьма Консьержери, и в особенности башня Бонбек, в которой находилась камера пыток. Казематы Консьержери делились на три категории. Важным или обеспеченным заключённым доставались одиночки с кроватью и столом, менее состоятельные могли позволить себе так называемые «пистоли» — помещения рангом пониже, с жёсткой койкой, и, наконец, бедняки довольствовались сырыми, кишащими клопами конурами, где постелью служила охапка соломы и где бедолаги нередко умирали, не дождавшись окончания срока заточения. Пьер, наделённый живым воображением, представил, как его, признав автора злободневных памфлетов, хватают, отбирают все деньги до последнего денье и ввергают в душный каменный закуток. Что станется с белоснежной козочкой, запертой в каморке, если, помимо цыганки, исчезнет ещё и он? К тому же либо судьи могло не оказаться во Дворце, либо плясунья успела вернуться. Обе эти вероятности лишали рискованное предприятие всякого смысла.
— Глупа та газель, которая сама идёт в логово тигра! — провозгласил поэт, воздев вверх указательный палец.
Гренгуар был не настолько объят ревностью, чтобы ставить собственное благополучие ниже сего разрушающего чувства. Желудок его взалкал пищи, а честно заработанные су позволяли вкусно отобедать в приличной харчевне. Оставив безуспешное предприятие, наш герой отправился удовлетворять первоочередные потребности, гордясь тем, как ловко надул служителей Фемиды.
Доведи, меж тем, Гренгуар начатое до конца, он нашёл бы и судью, и цыганку. Для этого стоило всего лишь совершить путешествие на правый берег Сены к дому Жеана Фролло. Но, поскольку певец парижских улиц предпочёл обед, вместо него к жилищу Верховного судьи перенесёмся мы.
Особняк Фролло в восточной части Города был обставлен без излишней роскоши, практически граничащей с простотой, но всё внутреннее убранство свидетельствовало о вкусе и достатке хозяина. Ни одна деталь не выдавала пребывания в доме женщины, что позволяло сделать вывод о принадлежности господина к касте закоренелых холостяков. Эсмеральде доводилось бывать в богатых домах, куда её звали плясать перед хозяевами или показывать умения учёной козочки, поэтому цыганка не стушевалась, переступив порог жилища Фролло. Отсутствие других обитателей, за исключением слуг, которых она не стеснялась, помогло ей быстрее освоиться.
Плясунья не сбежала, как вначале собиралась, когда Фролло, усадив её на коня впереди себя, как бесценную добычу, добрался до города. Она проголодалась, её забавляли изумлённые лица прохожих, её разбирало любопытство.
— Куда ты меня везёшь? — спросила цыганка, прижавшись к судье. Не сказать, чтоб Фролло вызывал у неё столь нежные порывы, просто бедняжка боялась ненароком свалиться на мостовую.
— Ко мне домой, — ответил Жеан. — Ведь ты же сказала, что голодна, а у меня на кухне найдётся, чем закусить.
Верховный судья на один день забыл о должностных обязанностях, полностью посвятив своё время Эсмеральде. Едва ли ему пришлось об этом жалеть. Цыганка, в свою очередь, извлекала из создавшегося положения все возможные для себя выгоды. Её занимало всё: слуги, повиновавшиеся малейшему знаку, поклоняющиеся ей, словно госпоже, новое окружение, бросаемые на неё украдкой взгляды. Здесь она была гостьей, и гостьей желанной. Никогда не страдавшая отсутствием аппетита, цыганка разделила с Жеаном сытный обед, приготовленный расторопной прислугой, уплетая буквально за обе щеки. Эсмеральда поглощала яства, от которых прежде ей доставался разве что соблазнительный аромат, и ей казалось, будто она никогда не утолит голод.
Но только если потребность в пище легко могла быть удовлетворена, то заглушить другой голод, вызванный зовом крови, далеко не так просто. И, когда рука с меткой зла на ладони снова коснулась её запястья, цыганка не отстранилась, позволив судье делать с нею то, что он хотел, и чего втайне желала она. Возмутившаяся частичка разума тотчас заглохла под спудом первобытного инстинкта, не стесняемого чрезмерной строгостью нравов плясуньи. Если бы Гренгуар увидел их в тот час, то убедился бы в справедливости изречения: «Solus cum sola non cogitabuntur orare «Pater noster»*. Однако уединение Жеана и Эсмеральды никто не потревожил, предоставив им постигать сложную науку любви.
