Жеан затаил дыхание, выжидая возмущённого отказа плясуньи. Увы! Гордость, если и числилась среди добродетелей Эсмеральды, то в решающий момент бессовестно предала свою владелицу.
— Я согласна, — тихо произнесла цыганка. — Когда вы отправляетесь?
— Сейчас! — подкрутил щёгольские усы Феб. — Весело будет так, что черти в преисподней запляшут от нашей музыки, провалиться мне на месте!
Фролло едва не разразился потоком всех известных ему ругательств, способных привести в ужас смиренного брата-священника. Чертыхнувшись сквозь зубы, он удалился, пока гуляки не обратили на него внимание. Ноющая, незнакомая прежде боль терзала его.
Тем временем тот, кого назвали Жеромом, задумал новую забаву. Посмотрев, как Гренгуар, краснея от натуги, выделывает кульбиты на протёртом ковре с арабесками, молодой повеса воскликнул:
— Эге! Не взять ли с собою ещё и шута с козой? Пускай потешат нас выкрутасами! Цыганка, зови своего дружка, или кто он тебе там, чтобы он составил нам компанию.
— Однако его лицо мне знакомо, — присвистнул третий приятель. — Кто он таков?
— Пьер Гренгуар, сударь, — ответила Эсмеральда, предпочтя при Фебе умолчать об отношениях, связывающих её с компаньоном по уличным выступлениям. — Он поэт, но вынужден был сменить ремесло на более прибыльное.
— Гром и молния! Теперь припоминаю! Это он автор той мистерии, что в праздник Крещения нагнала на нас скуку. Смею надеяться, что его новое представление не столь уныло.
Гренгуар, в отличие от своей цыганской жены, отличался капризным нравом. Он, разумеется, не слышал, как отозвались знатные гуляки о его провалившейся мистерии, но в сердце его всё ещё варилась обида на зрителя, не ценящего настоящее искусство. К тому же наш поэт твёрдо полагал кувырканье в шутовском наряде временною полосой, предшествующей возвращению на театральные подмостки. Ему неприятно было, что люди воспринимают его прежде всего как бродячего артиста, посему предложение заработать, ранившее душу мечтателя, принял с постной миной. Он умел трезво смотреть на вещи, поэтому сразу понял опасность предложенной капитаном затеи.
— Да ведь ты всё равно кривляешься перед толпой! — уговаривала Эсмеральда. — Разве там будет не то же самое?
Поэт горделиво задрал подбородок.
— Как бы тебе сказать… То же, да не совсем. Развлекать киснущих со скуки господ, смотрящих на тебя, как на животное, не по мне.
— Как знаешь. Я лишь вижу возможность за один вечер получить деньги, которых мне не заработать и за неделю. Нет мне никакого дела до того, кто будет на меня смотреть. Если только не…
Запнувшись, девушка оборвала тираду на полуслове. Гренгуар, тем не менее, сообразил, что она хотела сказать. Недаром цыганка только и грезила капитаном, спасшим её на улице от преследования ужасного горбуна. По всей видимости, не заработок привлекал её, а золотой мундир. Мысль о Фебе, даже не подозревающем о счастии быть любимым прекрасной девушкой, вызвало в честолюбивом сердце поэта мучительную зависть. Он сейчас же согласился выступать на гулянии, поправ принципы, которым упрямо следовал минуту тому назад.
Фролло, поглаживая коня по крутой шее, никак не мог заставить себя подняться в келью Клода. Новый импульс, сильнее спеси, сильнее долга, звал его вперёд, побуждая идти за цыганской юбкой. Жеан колебался, как пловец, не решающийся броситься в омут. Наконец смутный зов победил в нём. Легко прыгнув в седло, Фролло в последний раз оглянулся на собор и без раздумий последовал туда, куда направилась компания под предводительством Феба де Шатопер. Туда, где в сгущающихся сумерках скрылась Эсмеральда.
* Цецилия Римская — христианская дева-великомученница, принявшая обет целомудрия.
========== Глава 2. Булонский лес ==========
В те достопамятные времена, к которым относится наше повествование, поездка в Булонский лес даже в дневное время сопряжена была с различного рода опасностями. Парижская знать облюбовала его просторы для прогулок и празднеств гораздо позже, а в 1482 году он представлял собою бездорожное, безлюдное, глухое место. В самой чащобе, вдали от мирских соблазнов, стоял женский монастырь Лоншан, основанный Святой Изабеллой Французской. О распутстве насельниц обители ходили слухи, которые мы здесь не будем ни подтверждать, ни опровергать. В годы Столетней войны лес кишел разбойниками, мародёрами и дезертирами, укрывавшимися среди древних дубовых дерев от воинской повинности. В совокупности эта братия доставляла немало бед парижским окраинам и несла верную смерть случайным путникам. По извилистым тропам передвигались не иначе, как с молитвой на устах и защитными амулетами на шее, а лучше — в сопровождении вооружённой охраны. И, хотя те лихие времена давно миновали, преступников выжили бургундцы, выжегшие часть дубравы, после чего Булонский лес обнесли стеной с воротами, подле которых стояли караулы, вероятность встречи с лихим человеком по-прежнему не исключалась. К тому же, как и во всяком лесу, в нём водились дикие звери.
Но может ли что-либо остановить находящихся под хмельком молодых мужчин, которым и море по колено, и чёрт не брат? Опасности щекотали им нервы, храбрецы во всеоружии шли им навстречу. Если Феб не боялся ничего, то не боялась и Эсмеральда. Что может случиться с ней под эгидой дерзкого капитана? Тем более не смел паниковать Гренгуар. Выказать страх значило ударить в грязь лицом перед цыганкой, проиграть офицеру.
Компания, желающая насладиться отдыхом на лоне природы, собралась немалая. С собою они захватили повозку с провиантом, слуг, музыкантов и девиц, не отличающихся благонравием. Феб, надевая на шею брачный хомут, готовился проститься с прежней свободой с размахом Креза. Не отставали и его приятели. Если б хоть один оглянулся назад, то заметил бы всадника в чёрном, упрямо, неотступно следующего за ними по пятам. Преследователем тем был, как вы, несомненно, догадались, Жеан Фролло дю Мулен. Он мог показаться разгорячённым гулякам призраком, дурным предзнаменованием. Но никто не оглядывался: все смотрели только вперёд. Все шли на запад, предвкушая весёлую ночь.
Незамеченный, судья подобрался к самому лагерю пирующих, расположившихся на поляне, окружённой вековыми дубами. Оставив спутанного коня щипать траву, Фролло бесшумно, как волк, выслеживающий добычу, подкрался поближе и притаился за деревом. Он искал Эсмеральду, высматривая её среди хаотично движущихся по поляне людских силуэтов. Сердце его лихорадочно колотилось от волнения, по телу пробегала нервная дрожь, дыхание участилось: он понимал, куда пришёл, увязавшись за плясуньей. От разбойника Жеан мог бы обороняться при помощи кинжала. От колдовства защиты ему не было никакой.
Вечер окончательно вступил в свои права: сгустилась тьма, повеяло прохладой. Слуги, развесив на ветвях фонари, взялись сервировать ужин, разостлав на траве циновки. Музыканты играли невообразимо задорный мотив, настраивающий в танце разогнать по жилам застоявшуюся кровь. Гуляки с факелами в руках исполнили нечто вроде хоровода, или бранля*, бегая по кругу, высоко задирая ноги. Чаща огласилась их весёлыми криками и женским визгом. Жеан немного успокоился: там, где танцы, свет и музыка, колдовства нет. Колдовство боится шумных игр. Не найдя в этой вакханалии цыганки, Фролло пустился обходить близлежащую территорию. Вскоре его розыски увенчались успехом.
Уличные артисты, ожидая своего часа, устроились под сенью берёзы с тремя стволами, сросшимися у самого корня. Козочка мирно паслась, пользуясь возможностью вволю полакомиться свежей травой. Поэт, всё в том же шутовском одеянии, стоял на голове, болтая в воздухе ногами в просящих каши башмаках. Цыганка, шлёпнув компаньона пониже спины, со смехом вопросила:
— Пьер, что ты делаешь?
— Так окружающее выглядит лучше. Всем следовало бы хоть раз взглянуть на картину мира вверх тормашками.
Эсмеральда, однако же, осталась безучастна к призыву поэта. Картина мира её вполне устраивала и в обычном, не перевёрнутом с ног на голову, виде.
