— Гренгуар, будь благоразумным. Не забывай, зачем мы здесь, — призвала девушка.

— Уж кто бы говорил о благоразумии, — ёрничал поэт, удерживая равновесие. Жеан полностью с ним согласился. — Наша задача — развлекать знатных прощелыг, чтобы они не отравились от тоски, заполняющей их пустые жизни.

Последнее, впрочем, было излишним, ибо от тоски развлекаемые явно не страдали. Хотя невозможно также не согласиться с утверждением о жизнях, пустых, как осушённый до дна винный бочонок.

Фролло, кашлянув, обратил на себя внимание артистов. Гренгуар, не ожидавший подобной подлости, проворно принял положение сидя. Несмотря на презрение к знатным зрителям, узреть их гнев, вызванный дерзостью, ему ничуть не хотелось. Эсмеральда испуганно дрогнула, вновь встретив настырного поклонника, явившегося туда, куда никто его не звал. И лишь одна Джали невозмутимо пережёвывала жвачку, равнодушная к человеческим взаимоотношениям.

— Готов? — сурово спросил Жеан, давая поэту понять, что его присутствие здесь нежелательно.

— Да, — поспешно откланялся Гренгуар.

Схватив реквизит, состоящий из табурета и обручей, он отправился лицедействовать в компании Джали. Судя по аплодисментам, долетевшим с поляны, зрители тепло приняли номер поэта.

Оставшись один на один со старым знакомым, некогда гнавшим её из храма и угрожавшим виселицей, Эсмеральда отступила, прижавшись спиной к тройной берёзе. Данная стратегия оказалась ошибочной. Стволы-близнецы защищали девушку с тыла и флангов, но в то же время лишали возможности убежать. Фролло, как чёрный морок, приблизился к ней, перекрыв путь к отступлению. Цыганка очутилась в западне.

— Что я сделала? — спросила Эсмеральда, выясняя, какая вина, вызвавшая интерес у самого Верховного судьи, числится за ней. — Почему ты меня преследуешь?

— Что ты сделала? — заговорил Фролло, выплёскивая то, к чему давно готовился. Голос его возрастал, наливаясь силой. — Ты разбудила во мне то, что должно вечно спать. Я искал покоя и полагал, что обрёл его, до тех пор, пока не встретил тебя. С того дня силы меня покинули. Я не могу забыть тебя. В каждой книге я вижу твоё лицо, в каждом звуке слышу твой голос или звон твоего бубна. Долгими ночными часами, вожделея тебя, я взывал к своей совести только затем, чтобы проснуться в ещё большем смятении. Известно ли тебе, что такое безответная страсть? Вспоминать тот краткий миг, когда я держал тебя в объятиях, видеть во сне, как наши тела соприкасаются в любовном поединке, не имея возможности утолить снедающий меня огонь — ни один палач не выдумает пытки страшнее! Я знаю, ты либо ангел, озаривший мою жизнь, либо демон, посланный на мою погибель. Но какое мне дело, кто ты? Ты нужна мне, цыганка, так, как не нужен никто другой на всём свете!

Она слушала его исповедь, ощущая одновременно и боязнь, и заинтересованность. Его глаза — расширившиеся, умоляющие, тёмные, как два бездонных колодца, заглядывали ей в самую душу. Бедной плясунье доводилось многое услышать о Верховном судье. Чёрствый сухарь, иссохший от ненависти ко всему и вся, особенно к цыганскому племени, жестокий палач, лицемер — вот далеко не полный перечень достоинств Жеана Фролло. Она сама успела убедиться в его необъяснимой неприязни к её народу, слышала его угрозы, которые он твердил, как заученную догму, видела его ладонь, где линии жизни и судьбы сошлись в метку зла. Кто же знал, что за внешней холодностью кроется столь пылкая натура? Так невероятно выглядит вулканическая лава, прорвавшаяся сквозь толщу полярного льда.

Эсмеральда интуитивно чувствовала исходящую от этого человека власть, которой невозможно противиться. Она жалась к стволу дерева, словно ища спасения. Ладони скользнули по шершавой коре.

— Пусти меня! — жалобно попросила цыганка. — Они ждут танца.

Эта просьба только рассердила Фролло. В порыве ревности он схватил её руку, крепко, будто стальными тисками, сжав запястье. Он весь раскрылся перед ней, как мальчишка, доверился так, как не доверялся даже брату. И что же? Слова не оказали на девушку никакого воздействия, она пропустила их мимо ушей. Плясунье по-прежнему охота трясти юбками перед напыщенным офицеришкой, в котором только и достоинств, что шпага да мундир, и его пьяными дружками. Верно говорят: любовь слепа, любовь прощает всё. Цыганка, позабыв гордость своего народа, стлалась перед капитаном. Судья бессилен её за это презирать.

— Я не хочу, чтобы они видели твой танец! — угрожающе заявил Фролло.

— Ты сломаешь мне руку! — вскрикнула Эсмеральда, поморщившись от боли.

Жеан разжал пальцы и со всей нежностью, на какую только был способен, коснулся губами её запястья, прося таким жестом извинить его грубость. Его поцелуи жалили девушку, пробуждая в ней новое, незнакомое, чего она прежде в себе не знала. Человек, носящий на ладони знак дьявола, не должен был касаться её тела, принадлежащего, как и душа, одному Фебу.

— Я не хотел обидеть тебя. Уйдём отсюда! — звал Фролло. — Я не вынесу, если другие мужчины увидят твой танец. Хочу, чтобы ты была только моей. Если же нет… Тогда я погибну. И погибнешь ты.

Жеан вознамерился увести цыганку вне зависимости от того, согласна она покидать компанию, или же нет. Подальше от знатных пропойц с похотливыми мыслями и сальными руками, туда, где он будет владеть девушкой единолично. Однако его намерениям помешал один из любителей празднеств на свежем воздухе. Бормоча под нос, слегка пошатываясь, сей господин пробирался сквозь заросли по известной надобности, держа курс прямо на парочку. Фролло замешкался всего на мгновение, чем не преминула воспользоваться Эсмеральда. Вывернувшись из ловушки, она, недосягаемая для преследователя, молнией метнулась в освещённый фонарями круг, к зрителям, жаждущим её выступления.

Цыганка плясала, бубен звенел в её возносимых над головой девственных руках, ножки с крохотными ступнями бешено мелькали, едва касаясь земли. Как всегда, Эсмеральда вкладывала в танец всё своё вдохновение, говоря с окружающими на языке телодвижений. Зрители умолкли. Над поляной повисла тишина, нарушаемая только голосом бубна. Цыганка плясала. В свете фонарей она казалась неземным созданием, жительницей иного мира.

Трое мужчин, различные характером, возрастом, положением в обществе, одинаково пристально наблюдали за Эсмеральдой, чей танец предназначался лишь одному из них. Белокурый капитан украдкой облизывал губы подобно коту, завидевшему кувшин со сметаной. Флёр-де-Лис, бессовестно им позабытая, отступила в сознании Феба на задний план. Жених, смущаемый соблазном, не видел веских причин хранить верность невесте. Гренгуар, примостившись на табурете под дубом, с нетерпением ожидал окончания представления, когда актёры, получив причитающуюся им плату и, может быть, часть снеди из господских припасов, смогут отправиться восвояси. И, наконец, притаившийся в тени Фролло, незваный гость на чужом празднике, с досадой и отчаянием надзирал за каждым движением плясуньи.

Феб захлопал в ладоши. Товарищи последовали его примеру.

— Порази меня чума, какое зрелище! — восторгался капитан королевских стрелков. — Ты, малютка, способна вскружить голову почище молодого вина. Не лишай же нас удовольствия лицезреть твою пляску!

— Ещё! Ещё! — подхватили зрители.

Эсмеральда, довольная похвалой, повиновалась. Фролло, резким движением развернувшись на пятках, ушёл в темноту. Он признал собственное поражение.

Девушка видела призывный взгляд Феба, всё её существо дышало одной любовью к капитану, но нечто, сильнее любви, сдерживало её порыв улучить хоть минуту с ним. В доме, выходящем фасадом на Соборную площадь, осталась невеста капитана. Не за горами свадьба. Цыганка могла претендовать лишь на роль любовницы, игрушки, забавы, не имеющей никаких прав, которую без зазрения совести можно прогнать вон, когда она надоест. Свободолюбивая душа цыганки смутилась, когда она поняла, на что обрекает себя. Будь причина только эта, Эсмеральда, смирившись, приняла бы и такую, единственно достойную её роль. Но где-то рядом, в ночном мраке, бродил Фролло, ревнивец, уподоблявшийся в любви сорванцу, выказывающему расположение девчонке дёрганием за косы. Цыганка вспомнила его последние слова, обращённые к ней, и содрогнулась, представив, что судья не остановится перед местью Фебу. Капитан обречён. В тёмном переулке кинжал найдёт его спину, дымящееся лезвие напьётся кровью офицера.