Людовик Одиннадцатый, чье разбитое здоровье не поправляли ни микстуры Жака Куактье, ни паломничества и щедрые пожертвования на храмы, ни пророчества астрологов, почти не покидал своей любимой резиденции. Верховный судья, чьё сердце разрывалось между Эсмеральдой и верностью господину, в последние месяцы почти неотлучно находился подле короля, вместе с Оливье ле Дэном охраняя его величество от мнимых опасностей. Просить об отставке Фролло не позволяла совесть: он был слишком привязан к Людовику, приблизившему его к себе после того, как скончался Великий прево, Тристан Отшельник, чей прах покоился в часовне монастыря Корделье в городе Шательро.
А у мнительного короля меж тем появилась новая мания — страх перед проказой. Имелись основания для опасений, или нет, но Людовик подготовился к защите со всей возможной тщательностью. Во-первых, его оберегал выписанный из Рима антиминс**** с алтаря, где, согласно преданию, служил обедню сам святой апостол Пётр. Во-вторых, ему удалось заполучить кольцо епископа Ценобиуса, исцеляющее от проказы. Сия реликвия принадлежала одной флорентийской семье. Лоренцо ди Пьеро де Медичи***** сумел уговорить хозяев одолжить драгоценность французскому королю. С той поры Людовик Одиннадцатый носил кольцо на пальце, не расставаясь с ним ни на миг. Не забыты были им и родные святыни. Делегация прелатов и вельмож, в которой выпала честь участвовать Жеану Фролло, заручившись разрешением папы, с великими почестями доставила в Плесси сосуд со святым миро из Реймса. Кроме того, в замок прибыли наперсный крест Карла Великого из Ахена и жезл Аарона и Моисея из часовни Сен-Шапель в Париже.
— Истинно говорю, — украдкой шепнул Жеану Оливье ле Дэн, — человек, окруживший себя такими святынями, проживёт до ста лет!
— На вашем месте я бы молил Господа, чтобы Он продлил жизнь его величества ещё хотя бы на год, — так же тихо ответил Фролло, склонный смотреть на всё со скептицизмом. Даже год мнился ему слишком долгим сроком, но делиться опасениями с соратником судья не стал.
Наслушавшись рассказов путешественников, Людовик Одиннадцатый снарядил экспедицию, возглавленную греком Биссипатом, на острова Зелёного Мыса за кровью гигантских черепах. Считалось, что приготовленное из неё снадобье излечивает от проказы. Результатов предприятия король так и не дождался.
Под конец жизни почти никому не доверявший Людовик всё же допустил в своё ближайшее окружение ещё одного человека. То был отшельник Франциск Паолийский, основатель монашеского ордена минимов. Прослышав о его мудрости и смирении, монарх уверовал в чудодейственную силу молитв будущего святого и пригласил его в Плесси-ле-Тур. Первого мая долгожданный гость прибыл в королевскую резиденцию. От благообразного, убелённого сединами старца с внешностью аскета, облачённого в монашескую хламиду и сандалии на босу ногу, исходили такое спокойствие, такая уверенность, что гордый Людовик дрогнул. Опустившись коленями на расшитую лилиями подушку, ибо преклонять колени на паркет августейшей особе, страдающей подагрой, всё же не пристало, благоговейно дрожа всем телом, король смиренно просил Франциска:
— Святой отец, молите Бога за меня, чтобы Он продлил мои дни!
Отшельник ответил осторожно, но предельно честно:
— Я хотел бы это сделать, но на этой земле я всего лишь бедный грешник, как и вы. Бог может всё.
Фролло, приученный братом с уважением относиться ко всем и всему, что касается дел духовных, промолчал. Но не смирились с восхождением новой звезды ревнивый цирюльник Оливье ле Дэн и ненасытный медик Жак Куактье, мигом почуявшие в старце соперника во влиянии на короля. Будучи возвышены за заслуги, не стоящие их нынешнего положения, эти двое опасались всех, способных перекрыть неиссякаемый источник жалованья, подарков и должностей. Посовещавшись, они явились с поклоном к Людовику с предупреждением об отшельнике, который им сразу же не понравился.
— Сир, нам нужно исполнить свой долг, — первым заговорил ле Дэн. — Не уповайте более на этого святого человека и ни на что другое, ибо пришёл ваш конец, а поэтому подумайте о душе. Ничего иного вам не остаётся.
— Сир, вы напрасно выбросите на ветер деньги, принимая этого человека, — завёл любимую песню Куактье, — тогда как можете потратить их с большей пользой, поскольку я, ваш преданный слуга, днём и ночью пекусь о вашей жизни, продлить которую есть моя святая обязанность.
Они хотели ещё что-то сказать, но король прервал их.
— Довольно. Я достаточно вас слушал. Надеюсь, что Господь поможет мне и, возможно, я не так уж сильно болен, как вы думаете.
Людовик доверял своим приближённым. Его беззащитного горла касалась бритва Оливье. Он принимал лекарства, приготовленные Куактье. Только медик решал, какие блюда подавать к королевскому столу. Удар был жесток, но умирающий правитель с честью выдержал его.
С тех пор Франциск из Паолы духовно окормлял короля и его свиту, а монарх, в свою очередь, относился к старцу с таким почтением, как если бы принимал в замке по меньшей мере папу Римского.
Впрочем, воздержимся от осуждений в адрес старого короля. Любому человеку, вступившему в почтенный возраст, простительны и причуды, и чрезмерный страх смерти. К тому же Людовик до конца дней своих сохранял ясный ум и не покидал государственного поста. Заслуги же его перед Францией сомнению не подлежат.
Итак, старец Франциск поселился в Плесси в мае, а теперь уже кончался август. Ночи стояли чёрные, чернильные, непроглядные. С неба, прочертив огненные дорожки, летели звёзды. Растревоженный дурным сном, Фролло поднялся и распахнул окно. В лицо повеяло прохладой. Истошный лай многочисленных псов, содержащихся в вольерах, заглушал стрекотание кузнечиков и щебет птиц на Луаре. Горели фонари на вышках, прозванных «воробьями», где бодрствовали бдительные лучники, высматривая нарушителей. На первый взгляд всё было спокойно, всё как всегда. Однако Жеан, чьи чувства невероятно обострились, чуял присутствие чего-то неотвратимого, тяжёлого. Совсем рядом, во дворе замка, а, может, уже во внутренних покоях бродил невидимый враг, которого не остановят ни крепостные стены, ни рвы, ни солдаты, перед которым бессильны искуснейшие лекари, чья мощь превосходит могущество величайших правителей. Верховному судье сделалось жутко. Его покровитель уходил.
Срок, отмеренный королю на земле, истёк в последнюю субботу августа, в восемь часов вечера. В понедельник Людовика Одиннадцатого настиг инсульт, после которого он уже не оправился. Едва восстановилась пропавшая речь, король отправил гонцов к дофину, находящемуся в Амбуазе. Последний свой вздох он испустил в любимом Плесси-ле-Тур, не издав ни единой жалобы, до конца сохранив незамутнённый рассудок, исповедавшись и приобщившись святых тайн, с молитвой «Pater noster» на устах, в окружении самых близких людей, прожив шестьдесят лет и чуть более двух месяцев, оставив о себе противоречивую память. Король сам отдал распоряжения о траурной процессии, указав, кого желает там видеть и какой дорогой идти. Местом своего погребения он избрал базилику Нотр-Дам–де-Клери, не пожелав покоиться вместе с сановными предшественниками в аббатстве Сен-Дени. На могиле приказал установить статую из покрытой сусальным золотом меди, выполненную немецкими мастерами за тысячу золотых экю по его собственному эскизу. Людовик Одиннадцатый с ниспадающими до плеч волосами преклонил колени перед Богоматерью. Он изображён был в охотничьем костюме, в сапогах со шпорами, со шляпой в сложенных руках, с мечом на боку, с охотничьим рогом через плечо, с цепью ордена Святого Михаила на шее. Рядом с медным королём, свесив мохнатые уши, вытянув хвост, улёгся один из его любимых псов в драгоценном ошейнике. Возможно, тот самый Мистоден. Надгробие в первоначальном виде просуществовало до тысяча пятьсот шестьдесят второго года, когда его разрушили гугеноты. Sic transit gloria mundi! ******
* Господи, помилуй (греч.)
** Аминь (лат.)
*** Незамужняя женщина низшего сословия, находившаяся в сожительстве с мужчиной
