— Пойдём! — позвал он. — Сегодня я тебя никуда не отпущу.
— Жеан, я… — отступила цыганка. — В таком виде…
Фролло ничего не нужно было объяснять. Эсмеральда, опрятная, как кошка, всегда содержала себя в чистоте, выделяясь тем самым на фоне остальных обитателей Двора чудес, чьи отношения с личной гигиеной обстояли совсем печально. Горожане всё же имели возможность посещать общественные бани, недвусмысленно называвшиеся «борделями», поскольку предлагали не только мытьё, но и приятное времяпрепровождение с девицей, а зажиточные слои населения принимали ванны, не выходя из дома. Однако всё это лирика, а проза состояла в том, что воду для мытья сначала надо натаскать, потом согреть, а дрова стоили недёшево. Таким образом, нельзя сказать, чтобы телесная чистота поддерживалась всеми и всегда на должном уровне, зачастую ограничиваясь протиранием влажной тряпицей. Бродяги вовсе не осложняли себе жизнь водными процедурами. Их телеса омывались либо при купании в Сене, если стоял невыносимый зной, либо под внезапно хлынувшим дождём — и то пока бедолага не укрывался под навесом. Эсмеральда, преодолевая все препоны, мылась сама и стирала одежду с завидной регулярностью. Легко представить, какие нравственные страдания перенесла она в дни заключения в Пти-Шатле, лишившись возможности даже умываться! И тем не менее, она не зашла в каморку во Дворе чудес, чтобы привести себя в порядок, а поджидала друга у ворот его дома.
— Не переживай по пустякам, — ласково сказал он, привлекая к себе девушку, — особенно после того, что тебе пришлось вынести. Как же я боялся потерять тебя!
— Тот страшный человек в чёрном… Он говорил, будто я хотела убить Феба! О, прости! — осеклась она, упомянув ненавистное Жеану имя. — Ведь ты не поверил ему?
— Не думай больше о нём. Сейчас с тобой рядом только я и дорого заплатит осмелившийся причинить тебе вред!
Первым делом Фролло приказал слугам приготовить ванну, где цыганка с великим наслаждением смыла тюремную грязь. Закончив купание, она, к вящему удивлению, не нашла своей одежды.
— Я велел сжечь её! — ответил Жеан, когда девушка, завернувшись в простыню, обратилась к нему с вопросом. — Она пропахла тюрьмой. Тебе всё же придётся принять мой подарок, если не хочешь ходить нагишом. Хотя, — глаза его лукаво заблестели, — наряд, который на тебе сейчас, мне тоже весьма нравится.
Жеан не знал и не мог знать сказки о царевиче, сжегшем в печи лягушачью кожу, но цель имел практически ту же самую. Эсмеральде не оставалось ничего иного, кроме как принять от него в дар платье из зелёной парчи — результат виртуозной работы трудолюбивого портного. Так свободолюбие вынужденно уступило хитрости, так один за другим сжигались мосты. Возвращение плясуньи во Двор чудес откладывалось, тогда как права её в доме Верховного судьи всё более укреплялись.
========== Глава 11. Как уходили короли ==========
На Гревской площади полыхал гигантский костёр, сложенный из брошенных в кучу, жарко потрескивающих вязанок хвороста. Рядом с костром плотники сколотили помост, на который взбирался дюжий человек в красном одеянии с гербом Парижа. В руках он нёс мешок. Лица Фролло не мог разглядеть, но вот человек встал на краю эшафота, блики пламени осветили его, и Верховный судья узнал Анриэ Кузена, главного парижского палача. Толпа приветствовала его ликующим рёвом. Покрасовавшись, как артист перед началом представления, Анриэ Кузен запустил руку в мешок и вытащил из него за шкирку любимца судьи, белого кота по кличке Буль дэ Нэж. Несчастное животное от страха поджало хвост под брюхо и испуганно мяукало.
— Изыди, отродье сатаны! Ступай к своему властелину! — завывала толпа.
— Да, да! Поделом тебе! Я видел, как ты бродил по крыше, наводя порчу на честных людей!
— Эге, как он извивается! Погоди, так ли ты запляшешь на костре!
Жеан хотел закричать, помешать тому, что должно произойти, но язык стал ватным, руки и ноги сковала неодолимая тяжесть, из горла вырвался лишь жалкий хрип. Палач, размахнувшись, швырнул кота в огонь. Затем, желая, видимо, скорей покончить со всем разом, вытряхнул из мешка в костёр всех остальных кошек, населявших кабинет Верховного судьи. Толпа бесновалась, толпа свистела, гоготала, топала тысячей ног. А маленькие жертвы с душераздирающими воплями метались в пламени, корчились, обугливались и горели, горели, горели…
Фролло вскочил в холодном поту. Тело колотила дрожь, сердце прыгало, как бешеное. Он не сразу осознал, что увиденное — всего лишь кошмарный сон, и долго непонимающе глядел в жерло камина. Осознав, что находится в покоях, которые всегда занимал, приезжая в Плесси-ле-Тур, что за окном звёздная августовская ночь одна тысяча четыреста восемьдесят третьего года, он улёгся, но заснуть больше не смог. Нехорошие сны посещали его в последний месяц уже дважды. Он видел Эсмеральду в одной нижней рубахе, босую, преследуемую ватагой горожан. Они бранили её, плевали, швыряли камнями.
— Прочь, потаскуха!
— Ну как, весело спать с судьёй?
— Может, я сгожусь тебе в любовники?
Оступившись, девушка упала на колени. Осатаневшая старуха вцепилась длинными скрюченными пальцами в её волосы.
— Пустите! Что я вам сделала? — кричала Эсмеральда.
— Гони цыганку! Окунуть в смолу шлюху Фролло! Провести её нагишом до ворот Сен-Дени! — вопили вошедшие в раж мучители.
Во второй раз Жеан увидел себя на ступенях собора Парижской Богоматери в длинной рубахе до пят, с дощечкой на груди, с верёвкой на шее. В руки ему суют огромную свечу, священники с хоругвями поют над ним псалмы. Брат пытается что-то сказать ему, но слов не разобрать. Фролло слишком хорошо знает, что это за церемония: не раз он наблюдал её со стороны. Странно, но он даже не помнит суда, хотя вынесенный приговор сомнениям не подлежит. Он обречён. Его привезли сюда в телеге палача. Это позор, несмываемый позор.
— Да смилуется Господь над твоей грешной душой! — провозглашает священник.
— Kyrie eleison! * — поёт хор. Народ на площади, коленопреклонённый, завороженно вторит. — Kyrie eleison!
— Amen! ** — произносит священник.
— Amen! — машинально повторяет приговорённый.
Священники и певчие скрываются в дверях храма, и вместе с ними уходит брат. Кто-то тянет верёвку, болтающуюся на шее Фролло. Жеан оборачивается и видит мстительно осклабившегося капитана де Шатопер.
И вот сегодня ещё этот сон. Предвещал ли он беду, либо попросту вызван беспрестанной тревогой — Фролло не ведал и, к несчастью своему, не был тем фараоном, которому Иосиф Прекрасный растолковывал значения видений. Что касаемо треволнений, то поводов испытывать их он имел несколько, и один следовал из другого.
Эсмеральда осталась в Париже. Цыганка окончательно бросила Двор чудес, переселившись вместе с Джали в дом судьи в качестве конкубины***. В те времена церковь ещё не запрещала подобный вид отношений, но Клод смотрел на них косо, не упуская случая попенять брату за то, что тот бессовестно пользуется девицей, не неся перед ней ответственности и обрекая будущих детей на участь незаконнорожденных. Жеан и сам понимал, насколько велики шансы двух здоровых людей нечаянно продолжить свой род, если они не создают тому препятствий. Приобретя некоторый опыт, занимаясь воспитанием Квазимодо, судья считал себя вполне готовым к подобному повороту событий, хотя прибавление в семействе грозило рядом юридических закавык. Впрочем, дело касалось не столько нравоучений священника и планов Жеана относительно дальнейшей жизни, а того, что он постоянно беспокоился, оставляя подругу без личного присмотра. Фролло боялся повторения истории с Фебом, изводился, не зная, что делает Эсмеральда — дома ли, удрала ли на улицу, встречается ли с Гренгуаром. Он понимал, как тяжело вольной птахе, привыкшей к толпе, танцам, вниманию, беспрестанному движению остепениться, преодолеть соблазн и тем выше ценил жертву цыганки. Жеан остро переносил разлуку, а обязанности в последний год всё чаще призывали его в Плесси-ле-Тур.
