Бравый вояка слышал о причудах Верховного судьи, но одно дело слышать, другое — лицезреть воочию. Феб ждал.
Некоторое время судья просто молча глядел на капитана, не прекращая поглаживать кота, чьё довольное мурлыканье, схожее с тарахтением маленького моторчика, разряжало тишину. Помариновав, таким образом, ненавистного стрелка, Фролло перешёл непосредственно к предмету беседы.
— Капитан де Шатопер, — отрывисто проговорил он, — я вызвал вас по делу цыганки Эсмеральды.
— Цыганки? — изобразил недоумение Феб.
Он внезапно всё понял: в таких вещах мужчины проницательны. Перед Фебом сидел соперник, причём соперник, ревностно охраняющий принадлежащее ему по праву собственности. Уличная плясунья и впрямь много для него значила. Капитан по глупости посягнул вкусить от чужого лакомства и Фролло вёл себя в точности так, как описал Мольер два столетия спустя:
Ведь женщина и есть похлёбка для мужчины,
И ежели наш брат сумеет угадать,
Что пальцы думают в неё друзья макать,
Тотчас же злится он и лезть готов из кожи.
С тою лишь разницей, что Феб и Жеан не были дружны.
— Цыганки, — кивнул судья, — которую вы якобы поймали с поличным, как воровку. О, право, Буль дэ Нэж, — обратился он тотчас к коту, усердно выпускающему когти от удовольствия, — этак ты порвёшь мне мантию!
Капитан, сочтя правильным не отступать от выбранной легенды, повторил известную нам историю о срезанном кошельке. Верховный судья, выслушав показания, насмешливо фыркнул, показывая, что ни на йоту не верит.
— Помилосердствуйте, капитан! Кошелёк у вас на поясе такая же призрачная вещь, как мираж в пустыне. Его попросту нет! Едва у вас заведётся монета, как вы спускаете её в ближайшем кабаке! Так на что же позарилась цыганка? На пустоту?
Феб разозлился, Феб покраснел от гнева. Он сделался похожим на закипающий чайник и еле сдерживал поток ругательств. А так хотелось помянуть папское брюхо или гром и молнию! Но подобная выходка здесь дорого бы ему обошлась, потому капитан стерпел оскорбление, констатирующее факт. Да, офицер имел обычай в один день тратить жалованье на красоток и выпивку, затем еле сводя концы с концами. Правда, он не ведал, откуда о том известно Жеану Фролло. Блестяще выстроенный план грозил с треском рухнуть усилиями Верховного судьи, подрывающего самый фундамент лжи, придуманной Фебом. Тем не менее, у капитана оставался весомый довод, обличающий цыганку:
— Не могу знать, на что рассчитывала мерзавка, но она ударила меня кинжалом! — важно произнёс он, демонстрируя руку, на которой действительно остался след пореза.
— Жалкая царапина! — брезгливо скривился Фролло. — Хороши же нынче королевские стрелки, скулящие от комариного укуса!
— Рана могла оказаться серьёзной, сложись обстоятельства иначе! — резонно возразил Феб.
Жеан закатил глаза.
— Видно, придётся мне доложить его величеству, что у маршала де Северака* подросла достойная смена. Офицер, не совладавший с девчонкой, бережёт королевский покой! Так-то вы относитесь к своим обязанностям? Вам впору торговать зеленью, а не командовать лучниками.
Фролло нападал на Феба, как пикадор на быка, не стесняясь, нанося удар за ударом, всё больше расходясь. Он мстил капитану за те муки, которые испытал по его вине, наблюдая, как золотомундирник кокетничает с Эсмеральдой, за цыганку, чудом избежавшую позора, прозябающую в зловонной камере. Королевский стрелок и слова не вставлял в собственное оправдание, поскольку судья клевал его слишком быстро, и не успевал бедняга придумать ответ на предыдущий выпад, как его разил следующий. Важно отметить, что Жеан продолжал распекать недруга, не вставая со своего кресла и не повышая голоса. Белый кот на его коленях блаженно мурлыкал. Прочие зверьки занимались обычными кошачьими делами, вовсе не смущаясь посетителя.
— За нерадение к службе вас следует разжаловать и сослать в такую дыру, где вы света белого не увидите до конца ваших никчёмных дней! Пока вы таскаетесь по кабакам да ловите цыганок, распоясавшееся мужичьё в открытую оскорбляет короля в лице его верных слуг! Да ещё в дни, когда столицу посетила делегация фламандских послов! — продолжал бушевать Верховный судья, приплетя, кстати, памфлет Гренгуара, который ему продекламировали нищие на соборной паперти.
— И здесь тоже моя вина? — оторопел Феб, действительно ничего не понимающий.
Жеан расширил глаза и, спихнув с колен Буль дэ Нэжа, поднялся, оказавшись чуть не на пол головы ниже де Шатопера. Чуя, что офицер доведён до кондиции Animus meminisse horret**, Фролло, уничижающе зыркнув на соперника, для чего ему пришлось подняться на цыпочки, произвёл последний укол:
— Именно ваша! Вы оклеветали цыганку, вызвав волнения черни. Капля переполнила чашу! Бродяги разнесли по городу мерзостный памфлет. Чего же ждать дальше? Вооружённого бунта? Тогда вам не сносить головы. Так вы или сейчас возьмёте назад свои слова против цыганки, или за вашу дальнейшую судьбу я не отвечаю.
Капитан — уничтоженный, раздавленный, поверженный в пыль противником меньшей весовой категории, уже ничего не соображал. Поняв только, что ему необходимо рассказать правду о происшествии с плясуньей, он с трудом выдавил из себя:
— Вышло недоразумение. Цыганка не грабила меня, мессир. Я только неудачно пошутил с ней и, верно, перепугал, отчего она и схватила нож.
— Вы готовы подтвердить свои слова в письменной форме? — ехидно прошипел Жеан, добившийся желаемого быстрее, чем он рассчитывал. Солдафон попался глупый, как пробка, и раскис, стоило сделать пару выпадов.
Феб кивнул, согласный на всё, лишь бы отвести грозу.
— Прекрасно, — подвёл итог Жеан. — На столе вы найдёте чернила, перо и бумагу. Опишите всё как было.
Феб, неспособный к сочинительству, долго корпел над показаниями, балансируя между истиной и стремлением выгородить себя. От неимоверного напряжения лоб его покрылся испариной, шея затекла, а пальцы, привычные к оружию, а не к письменным принадлежностям, одеревенели. Когда он завершил опус, Верховный судья, дёрнув щекой, внимательно прочёл получившийся документ. В целом слова капитана совпадали с рассказом Эсмеральды.
— Подпишите! — потребовал Фролло.
Феб, с удовольствием подписавший бы только два приказа — о прибавке к жалованию и переводе в следующее звание, нарисовал собственноручную подпись. Фролло, посыпая грамоту песком, через плечо бросил капитану:
— Вы мне больше не нужны. Можете быть свободны.
Существуй на свете соревнования по выскакиванию за двери спиной вперёд, Феб сорвал бы на них главный приз. Покинув со впечатляющей прытью кабинет, а следом и Дворец правосудия, командир королевских стрелков поспешил обратно в Бастилию, радуясь, что дёшево отделался. Про себя он давал клятвы переловить всех до единого горлопанов, разъяривших Верховного судью, чтобы снова не оказаться обвинённым во всех смертных грехах.
— Насидятся они у меня в колодках, булыжник им в зубы! — проворчал де Шатопер, постепенно отходя от приёма, оказанного ему Жеаном Фролло. — Кошки! Цыганка! Чума на них! Провалиться в преисподнюю!
Если удачливые дни принято отмечать белыми камнями, то этот день капитан, несомненно, отметит камушком чёрным.
* Амори де Северак (1365 — 1427) — маршал Франции, один из военачальников французской армии во время Столетней войны. В битве при Краване, согласно «Хронике Девы», трусливо бежал с поля боя, обрекая свою армию на уничтожение.
** Душа трепещет от ужаса. (лат.)
========== Глава 10. Дракон упускает добычу ==========
Ничто не длится так долго, как последние часы перед долгожданным событием, в особенности, если ждущий окрылён надеждой, либо терзается нетерпением. Эсмеральда испытывала и то, и другое. Ей казалось, что ночь накануне дня, когда Жеан обещал ей освобождение, никогда не окончится. Узница ворочалась на соломе с боку на бок, проваливалась в дрёму, видя при пробуждении чёрное пятно окна с дрожащей в выси звездой. Наконец забрезжил рассвет, заветный квадрат, забранный решёткой, посерел, сообщая о начале нового утра. И снова потекли томительные минуты. Цыганка не знала, который наступил час, когда её, связав за спиной руки, провели обратно по знакомым коридорам, по винтовой лестнице, за стены, такие широкие, что по ним спокойно могла бы проехать повозка. Во дворе замка стояла карета с зарешёченными окнами, в которую Эсмеральду и препроводили. Дорогой суровый сопровождающий хранил молчание, а по мелькающим снаружи зданиям затруднительно оказалось определить маршрут. Но, по крайней мере, извне доносились людские голоса, собачий лай, цокот копыт, и Эсмеральде вполне хватало того, что замершая судьба её определилась и как-то продвинулась.
